***

Кстати, о поесть. Знаете, что я обычно покупаю в магазе? В «Ки-Марте», который на углу Кингс-Хайвея и еще какой-то улицы, не помню ее названия? Пачку мороженой тилапии – 3 доллара, банку бобов – 1 доллар, «Сникерс» – 1 доллар, арахисовое масло или ягодное желе – доллара за три и пачку брауни – сладкого мягкого шоколадного печенья типа нашей «картошки». Все. Как видите, сладкого больше: просто его на работе не дают, а хочется.

***

– Марк, мне нужна вода на все мои столы.

– Конечно.

Нашим официантам я всегда отвечаю: «Конечно», хотя это не означает, что я отправлюсь делать то, о чем меня попросили. Дело в том, что я не очень себя уверенно чувствую в диалоге с англоговорящими от рождения людьми, но не хочу этого показывать. Правда, принести воды для меня − лишний повод покрасоваться умением, не морщась, за раз проносить три полных кувшина в одной руке. А красоваться есть перед кем.

Сегодня утренняя смена. Завтра – вечерняя. Это мой график. Народу нет: говорят, наверху погода плохая. Когда погода плохая, дождь или снег, окрестные бизнесмены по ресторанам на ланчи не ходят, сидят, видимо, в своих прозрачных небоскребах и жуют бутерброды из дома. Редко могут появиться влюбленные пары: парень и девушка, пожилая чета, парень и парень, других вариантов не видел.

Утром время очень быстро летит. Пока оботрешь спиной все пустые углы от безделья, скрутишь в наборы все серебро, поешь чего-нибудь несколько раз, если удастся, проходит полсмены.

Закручивать серебро в салфетки – самый приятный отрезок работы: не надо ходить, и с дальней позиции можно созерцать весь ресторан со всеми его муравьями. Много думать, всегда начиная с: «Что я, вообще, здесь делаю?»; потом: «Мария, какие у тебя красивые ноги!»; дальше: «А ведь эти двое за дальним столом – педерасты!» – и опять возвращаясь к: «Что я здесь делаю?».

Ленивые басбои соревнуются за право возиться в тишине с серебром. Те, кому охота работать или быть на хорошем счету у шифт-менеджера, это занятие не любят. За столовые приборы официантами не становятся. Здесь нужны пена у рта и прищуренный взгляд.

Да, да, быть официантом – это честь и повышение, если раньше ты бегал в басбоях. Знаете, как стать официантом и получать сотни три за смену? Делайте всегда неуспевающий, озабоченный вид и приставайте к начальству с любым дурацким вопросом. Ему это нравится. А я все всегда успеваю, и для милой беседы у меня слишком плохо подвешен язык.

Сегодня Рождество, кстати. У нас праздничное меню, из которого я опять ничего не успел попробовать. Зато была дегустация вин, всем досталась порция какой-то отличной французской настойки. Очень приятно работать, когда с утра тепло в животе. Не так хочется есть, и лица у всех чуток веселее. Каждый день бы еще наливали.

От вина осталась треть бутылки, Баха под шумок унес ее к себе в раздевалку.

− Баха, тебе же нельзя пить.

– Это я тебе. А то фейс что-то унылый.

– Пью много.

– Спишь много. Пойдем в покер после смены играть.

– Не умею, ты знаешь.

Баха сегодня опять опоздал. Говорит, что по пути задержала полиция «в честь Рождества», лицо им его не понравилось. Наши ему все поверили: с его лицом «сегодня я забыл бомбу дома» в его слова нельзя не поверить, иначе силуэт культурных стереотипов очень сильно пошатнется. Арабы – товарищи под подозрением. И палестинцы. Всем так привычнее.

На Рождество к нам никто не идет. Уже двенадцать, а всего трое жрунов: прямо передо мной сидит одинокий замерзший мужик и пьет свою чашку какао, чуть дальше два гея, о которых я уже говорил.

– Эван, это к тебе.

– Пошел в жопу, Марк.

– Ни за что.

Эван, бывший басбой, теперь официант, тоже гей. Он был моим типа коучем в первые дни работы здесь и до сих пор продолжает «лечить» меня. О его нетрадиционности мне кто-то сказал, сам бы я ни за что не допетрил: ничего в нем особенного нет, не гундосит, без телевизионных ужимок.

Много у меня в последнее время контактов с такими людьми. До сих пор не привыкну, когда два лысых верзилы, как сегодня, держатся за руки и говорят о погоде. Хотя я совершенно не против. Больше женщин достанется мне. Теоретически, конечно. Я говорил уже, что не очень преуспел в этом деле, и вечерами часто бывает немного грустно. И чем больше народу вокруг, тем даже хуже. Правда, есть Интернет и порнуха.

Я удивляюсь, как этот Эван так быстро насобачился вертеться в новой среде. Эван – мекс. Чистый, породистый мекс. Короткий, квадратный, с широченными скулами и глазами как два быстрых мазка женской тушью. Из Мексики он свалил три года назад, сейчас то ли учится где, то ли только работает – непонятно, он ничего не рассказывает о себе. Но другие сливают. Говорят, на юге Штатов с такими «цветными» построже, и поэтому он навострил лыжи на север. Сначала жил в Калифорнии, работал продавцом в «Кентаки Факин Чикен»^[6], потом перебрался в Нью-Йорк.

Умение залезать в зад без мыла, это я сейчас фигурально выражаюсь, принесло ему в здешнем ресторане четыре тысячи в месяц, грин-карту, ненависть всех басбоев и доверие администрации нашего заведения. Эмили от него без ума, она даже рацию дает ему самую новую, нешипящую и с чистым наушником. Рации положены всем басбоям, чтобы оперативно знать, какие и где блюда готовы и куда надо идти убирать за гостями.

Сам Эван – отличный актер: он вечно в спешке, с пеной у рта пашет за целую роту и успевает подгонять остальных. И это слишком сильно заметно. Я вижу его иногда на кухне за холодильником, жрущего остатки с тарелок. Очень неторопливо. Чавк-чавк.

Чаевых сегодня будет баксов на тридцать: весь день просто стою и надраиваю салфеткой вилки и ложки. Уже почти два месяца, как я здесь работаю. Надоело до черта. Те же непонятно почему веселые люди, коллеги, я имею в виду, посетители понятно почему веселые. И все почти в полтора раза старше меня, за тридцать, но до сих пор таскают подносы. Сюсюкают с посетителями. Воруют еду. В туалете распихивают по карманам зарплату: басбои – свои двадцать процентов, официанты – наши двадцать процентов. Все те же мокрые тряпки для протирания столов. Витрины. Заношенные «Excuse me» и «Welcome». Прешифты. Метро на 6-й авеню с закрытым выходом на правую, нужную мне сторону улицы.

Здесь, на точке упаковки столовых приборов, как будто зависаешь. Вокруг тебя мельтешат люди, создают какие-то звуки, какие-то запахи. Кто-то подходит, иногда говорит, что-то спрашивает, а ты слушаешь, дружелюбно киваешь, но не помнишь ни единого слова и интонации, ни кто это был и что ему/ей было нужно.

Рядом со мной уже минут десять трется другой бассер в черном фартуке с оторванным передним карманом и что-то шепчет мне в ухо. Хочет сменить меня. Типа «Ты, наверно, устал уже? Сходи выпить кофе. Я, так и быть, посторожу твое серебро». Мудила! Ладно, пусть отдохнет. Всегда забываю его имя. Энрике, да, его зовут Энрике. Но я зову его Лысый Урод. Потому что он лысый и жирный.

Ладно. Надо и правда за кофе идти. Я уступил место Уроду.

***

– Гриш, где мне нормально подстричься? Чтоб баксов пятнадцать?

– Пройди шесть блоков отсюда на юг. Угол второй и пятьдесят первой, там будет табличка «Boris’ BarberShop», – по-русски ответил официант Грэг, светловолосый парень, урожденный воронежец, в десять лет доставленный предками в Бостон. Неродной племянник какого-то знаменитого советского актера, кстати. Я только забыл какого.

– Boris? То есть Борис?

– Да, там главный владелец и парикмахер Борис, он еврей лет сорока из Одессы. Одновременно стрижет и морит приколы. Скажи, что тебя Гриша прислал, – и мне, и тебе тогда, может, что скинет, – сказал Грэг.

Стричься я пошел сразу после утренней смены. Парикмахерская нашлась быстро: большую желтую табличку с ножницами было видно издалека на фоне бледных баннеров с нарисованными на них чашками чая и китайскими иероглифами.

На мою фразу «I´m kinda lookin’ for Boris» низкий потрепанный мужичок, склонившийся над шахматной доской с расставленными для игры фигурами, кивнул на толстого дядю с копной черных волос в форме горшка.

– Здрасте, Борис, я от Гриши, подстричься, – сказал я, зачем-то сразу приплетя Грэга, словно я не за стрижкой пришел, а за чемоданом наркотиков. Прозвучало все это как-то по-гангстерски.

– От Гриши? Че за Гриша? А-а, парень светлый такой, клиент мой постоянный, да?

– Точно.

– Ну тогда за десятку при условии, что ты тоже другим расскажешь, как шикарно Борис здесь стрижет всех. Прямо шикарно! Вэт воркс?^[7]

– Работает, – ответил я, усаживаясь в низкое кресло.

− А что уже ты лысый такой? Тебе лет сколько? Или радиация дома?

– Двадцать два. А радиация, да, у меня там, на родине: когда-то под Тоцком испытания проводили. Давно, правда, лет пятьдесят назад.

– Вот и я говорю, а пятьдесят лет вообще херня, а не срок. Тоцк – это где Орск рядом, что ли? У меня там племянник живет.

– Да, там.

– А здесь где живешь? Тоже, как Гриша, официантом гоняешь? – спросил Борис,

примеряя к моей заросшей голове машинку для стрижки.

– В Бруклине. Да, тоже официантом.

– Fuck, в Бруклине! Мы все в Бруклине живем! Где именно-то?

– Кингс-Хайвей.

– А, мы туда раньше ездили по клубам девок хватать. Ну тех, которые, знаешь, на лето приезжают подработать. Сами они английский ни фига не знают, денег нет у них, а тут ты часов в пять ночи приезжаешь на тачке, берешь их, уже полубухих, в какой-нибудь ресторан дорогой, вино, красиво, и сразу нормально все. И им нравилось. Ты давно здесь уже?

– Шесть лет, – соврал я. Борис явно хотел разразиться важными советами и нотациями, надо было это предупредить.

Со стрижкой он управился за десять минут: просто сбрил машинкой все волосы и пару раз пощелкал ножницами то, что осталось. Ножницы он обтирал об штанину. Стрижка получилась хуже некуда: теперь я совсем стал похож на солдата вермахта. Выйдя на улицу, я хорошо чувствовал, как ветер холодил былую… Хм, как приятно морозил мой помолодевший, полуголый череп. Было шесть часов вечера, солнце уже садилось.

***

Уже третий месяц у моего носа большим красным пятном зреет какая-то фигня. Буквально. Физически. Это не прыщ, они все уже почти прошли, а грибок какой-то. Раз в неделю это пятно слазит чешуйками кожи, но продолжает держаться. Началось это еще до переезда в Нью-Йорк, в Атланте, когда я учился на курсах английского при местном институте, ужасно дорогом, но с очень грамотными преподами. Черт возьми, там было столько хороших людей, разумных, красивых. Зоопарк непосредственности. А я с лексиконом в два слова и физиономией сбежавшего из лепрозория. Короче, не к месту.

В Нью-Йорке надо было прилично выглядеть, чтобы искать работу, и я купил себе пудру. После нее мой нос менял цвет с красного на нежный пурпур и напоминал размытый синяк. Но синяк на лице смотрелся все-таки лучше инфекционной отравы.

Еще и поэтому я часто захожу в туалет на работе – для макияжа. Обновлять требуется раз в два часа.

В Нью-Йорке есть работа для всех, как мне кажется. Я потратил всего десять дней на поиски. Юра, мой сосед по комнате, за это время поменял две должности. Здесь только ресторанов семь тысяч. В каждом минимум тридцать человек персонала. Умножьте сами. В Атланте не так. За три месяца жизни там я лишь однажды проник на интервью на должность мувера, грузчика мебели то бишь, в компании «Два мужика и фура». Работодатель Дэн с глазами и челюстью человека, каждый день спасавшего мир от смертельной угрозы, сказал, что русских он любит, но лишней работы у него нет: «Прости меня, бадди!».

– А зачем тогда объявление?

– Не знаю. Я ничего не давал. Но я позвоню, если будет у нас что, окей?

Через дорогу от ангара фирмы муверов стоял знак, что здесь, прямо на этом месте, была важная битва времен Гражданской войны. Южане в ней в один из последних «разов» победили северян.

Сами курсы в Атланте стояли много – две двести баксов. Это за два месяца. Но весь персонал их вполне отрабатывал. По сравнению с тем российским вузом, где я раньше учился, местный институт был совершенством. Там было нескучно. Там профессора приходили на занятия в шортах и пляжных рубашках навыпуск. Я не проспал даже ни дня и прилежно являлся в восемь утра по пять раз в неделю.

Там было много разного народа. Каждый щебетал друг с другом о чем-то своем: арабы, наверно, о том, как хорошо, что за них платят их государства, латиносы – про любовь, азиаты – о еде и атомной бомбе у Ким Чен Ира. Ына. Как его там? Из Европы, ну как бы из Европы, я был один. Правда, сначала еще появлялась русская девушка Таня, но она была страшная, как торпеда, и поэтому в расчет не бралась. А потом она вообще куда-то пропала. Нашла жениха? Или свела счеты с жизнью? Не знаю.