Глава 1
Она же вводная. Как манная каша может влиять на голос

Знаете, а я люблю манную кашу. Да, да. Эту вязкую, порой с комочками – не то жидкость, не то твердый продукт. Да и не просто люблю, но и продолжаю ежедневно каждое утро докучать близких, в частности маму о приготовлении этой детской кашицы.

«Да и не забудь положить свежие ягоды. Свежие, све-жи-е. Не варение. Ну, пожалуйста» – обычно говорю я, но не всегда бываю услышан.

Да, у меня не сильный голос. Манная каша никак не влияет на развитие голоса. Это самое первое. Теперь самое второе.

Меня зовут Филимон. Это не шутка. И у меня перед глазами детство. Не только перед глазами. И за спиной, под ногами и над головой у меня детство. Как же это понять? Наверное, просто. Но для этого я расскажу о себе, точнее уже начал рассказывать. С манной каши.

Каждое утро я сижу перед тарелкой с двойной порцией каши и уминаю ее, с приятнейшим чувством. Представьте снежная гора, к ней подходит великан с большой лопатой и ест ее. Великан – я, а лопата – ложка, которая и служит мне верой и правдой не только каждое утро, но и в обед, погружаясь уже не в рыхлую гору, а в горячее озеро с подводными жителями, и на ужин, окунаясь в желтую гору мятой картошки.

Я люблю картошку тоже, но начало дня так напоминает кашу – приятное, мягкое и вкусное, поэтому утром исключительно каша. Как-то раз приготовили яичницу, и очень пожалели об этом. Что за пища – жаренные яйца? Из них же могли вылупиться цыплята, а их на сковородку… несправедливо. Я вообще не люблю когда жарят то, что может ходить, бегать. У меня слезы наворачиваются.

– Не плачь, – говорит мне мама. – Почему ты плачешь?

– Я не знаю, наверное, я такой добрый, – говорю я.

Родители смеются и лохматят мне волосы. Я отбегаю, но отец настигает меня и начинает щекотить. Он любит смешить. Себя он называет комиком. Я его называю папа. А как еще? Не могу же я его называть комиком или даже папакомиком. Наверное, он будет недоволен. Не люблю, когда папа с непрожаренной котлетой на лице. Говорят «кислой миной», но я люблю говорить на другом языке. Филимоновском. Я Филимон и должен говорить на своем языке, а не на Ванинском, Танинском, Варваринском. Поэтому придумываю разные фразы.

– Так не говорят, – отрицает мою новую фразу мама.

– А я говорю, – кричу я. – Я что этим словом могу кого-то убить? Нет. Это мое слово. Оно родилось после манной каши. Каша – муза.

Родители чаще со мной соглашаются, чем нет, поэтому я собрал огромную коллекцию слов в большую зеленую тетрадь. Например «зуболобый» – человек, не тот, у которого зубы из лба выступают, а злой, агрессивный человек. Или же собавек – человечная собака, я таких неоднократно из окна высматривал. Они смотрят на тебя так жалобно, так говорливо. Два глаза – две полости и когда моргают, словно произносят слова, что-то в духе: «возьмите меня к себе, накормите, я вам буду служить, пол мыть и мусор выносить». Я бы с удовольствием, но мама будет против.

Эта история произошла со мною в один прекрасный день. Ничего, что шел дождь. Это для меня прекрасно. Когда солнце – ясно, снег – опасно. Можно поскользнуться и упасть до крови. Итак прекрасный день, дождь… начинаю…

Да, я забыл упомянуть одну деталь. Мне тридцать лет. Это тоже не шутка. Я инопланетянин. Так мне говорит моя мама. А папа называет меня толстячком. Но я на него не обижаюсь. Я действительно упитанный.

Глава 2
Как все это началось. Откуда приехал отец, и что обычно привозят после пяти месяцев отсутствия

Суббота для меня началась с лязгающих звуков ключа в замочной скважине. Это первое. Ага, мама идет на работу, я догадался. Но зачем же так громко? У меня, в отличие от нее, выходной день. Правда, у меня и вчера был выходной день. И позавчера. Признаюсь, что для меня, что ни день, то выходной. Правда, когда мама идет на работу, я испытываю чувство того, что если я ее сын, то тоже являюсь сотрудником ее фирмы. Пусть я не появляюсь у нее на рабочем месте, но помогаю точно даже тогда, когда мама уже садится в седло (еще одна моя фраза, но она не означает, что моя мама ездит верхом), а я еще крепко сплю. Еще не время открывать глаза… а я настаиваю… не время! Ах, только не этот чавкающий звук! Только не он. Он мне напоминает клацкающих бульдогов, догоняющих маленького котенка. Пушистик мяукает, но ничего не может сделать – псы настигают, у одного длина слюны достигает десять, у другого пятнадцать сантиметров… помогите… Клац, клац, клац… Ну, конечно, второе, что я услышал, это было шуршание пакета и «здравствуйте» без ответного приветствия. Вместо ответа залаяла собака, и зацокали мамины туфли на высоком каблуке параллельно с открывающимися дверями в лифте и грузным перевалочным шагом. Я стал просыпаться, постепенно отходить от сна и для меня с каждым мгновением стали вылупляться звуки. Мгновение – мурлыкание кошки, которая находилась где-то очень близко. Следующее – тикание часов, которые могут и позвонить, а могут и пощадить.

Наконец – дождь. Он лил всю ночь, я к нему начинал привыкать, и в полной тишине казалось, что он совершенно бесшумный, что он часть этой тишины.

Дома никого, поэтому желание влезть в тапочки и банный халат было особенным. Я встал, обернул себя простыней, халата поблизости не оказалось, и, надев тапочки, пошел на кухню. На столе стояла большая тарелка с манной кашей, накрытая прозрачной посудиной и записка «Милый. У меня всего две головы. Будь умницей. Тарелку можешь не облизывать». На плите стояла сковорода с тостами.

Я фыркнул. Но не от последней фразы про тарелку – к такого рода шуткам я привык, и не оттого, что она величает своих клиентов «головами» как коров – к этому я тоже стал привыкать, но к чему я не мог привыкнуть так это то, что мама до сих пор зовет меня «милый». Я инопланетянин. Разве они могут быть милыми. Милый так похоже на мыло. Неужели я могу быть космическим пришельцем в пене? Не может этого быть! Надо будет с мамой серьезно поговорить об этом.

Моя мама – парикмахер, отец – экспедитор. Мама стрижет людей, папа их раскапывает. То есть он раскапывает не только людей, а также все то, в чем они жили и чем пользовались – дома, утварь, в котором они варили плов и делали кофе, хотя, наверное, вряд ли в каменном веке было кофе.

Я посмотрел на себя в зеркало, которое стояло рядом с плитой – мама любит делать два дела одновременно, варить и красить (глаза маленькой кисточкой), и увидел далеко не милое лицо, а небритую физиономию уголовника с криминального сериала.

– Ну и рожица у вас, Филимон, – начал я утреннюю беседу с самим собой, чтобы понять насколько я сегодня адекватен и готов вступить в бой с новыми жизненными ситуациями, если таковые будут. – Вы прилетели на планету X, чтобы вступить в контакт с неопознанными объектами. Например, эта чашка. Из чего она состоит? Или же стена. Она прослушивается. Пол теплый. Что его греет?

Я налил воды в чайник и поставил его на плиту, а сам достал с поверхности двухметрового холодильника недоделанного слоненка на манеже – пазл, который я уже собираю около двух недель по субботам и воскресениям (в остальные дни я не могу, так мы со слоненком договорились – то, что представления в цирке только по выходным дням, следовательно я соблюдаю их режим). У этого недоделанного животного уже было две ноги, часть лица, а именно глаз и два уха. Завершив хобот, мне пришлось оторваться от этого увлекательнейшего занятия, так как засвистел чайник. Одновременно с чайником позвонили в дверь.

– Кто там? – спросил я.

– Хотите получить бесплатный буклет с турами по всему миру? – затараторил звонкий голос то ли девушки, то ли парня.

– Вернулся, – ответил я и хотел было идти на свист чайника, но человек неопределенного пола продолжил:

– Вы зря отказываетесь. У нас действуют скидки для тех, кому за тридцать пять…

Вот успокоил. Щас бы как вмазал ему (так говорит папа, когда кушает блины – вмазать масла)… Думаю, есть за что. Если в другом понимании, то я не любитель махать кулаками. Мне не нравится, когда один калечит другого. Ведь это плохо. Я знаю. Разве они не понимают таких очевидных вещей? Я просто так говорю. А делать я этого не буду, потому что думаю, что это очень плохо. Дело в том, что мне тридцать, но ощущаю себя на пять – десять лет, в этом промежутке. Поэтому когда слышу то, что тебе больше всего не хочется… вспоминаю папу и блины.

Но драться я все равно не буду. Я же не боксер, не спецназ. Да разве они знают те, кто за дверью, но и я не виноват, что так думаю… думаю и все. Но все равно я не буду его колупасить (хорошее слово, правда – колоть и пасти в одном).

– А если мне тридцать? – спросил я.

– Вы тоже попадаете в этот разряд, – уверенно сказал голос.

У него был ответ на любой вопрос, и приходил он не в первый раз. Я ему никогда не открываю. Он меня раздражает. Он слишком много говорит. Даже если он и не знает ответа, то всегда говорит, что… вы понимаете… а что если его по физиономии… в мыслях, конечно. Только чем? Если воображаемым, то чем угодно. Например жирным блином… ой, как неприятно. Еще хочется? Нет? Тогда, проси пощады. Не хочешь, тогда получи еще один горелый. Ага, запричитал? Не будешь больше? Ладно. Да что я волнуюсь? Сегодня у меня есть два преимущества – закрытая дверь и свистящий чайник.

– Извините, у меня чайник разрывается, – говорю я и представляю, как этот носатый не дождавшись моего прихода взрывается с громким треском.

– Так это у вас чайник? – спросил парень за дверью. – Скажу вам честно, слабовато. Слабоватый свисток и очень раздражительный. Хотите испробовать новый?

Его голос звенел, правда, сильно, с фальцетом, но так же раздражительно. Он меня заговорил. Не успел ничего произнести, как заговорил. Заговорщик. Приторный заговорщик.

– Нет, – вот что я ответил, и собрал всю свою решительность, чтобы произнести скороговоркой – неприходитебольшеунасвсеестьповторить?

Знаю, что на короткий вопрос обычно дают короткий ответ. Но что бывает при коротком ответе, не всегда ожидаемо. А у меня был короткий ответ? Сколько слов в коротком ответе? Два или три? Если слово «неприходитебольшеунасвсеестьповторить» взять как одно, то….

Я просто ухожу на кухню, оставляя молодого человека говорить в дверь заученный текст. Пусть это не так вежливо, но и они тоже не очень учтивы. Очень смешно, когда он говорит, а его никто не слушает. А что если дверь научить разговаривать? Она будет отвечать и учить уму-разуму этих бездельников. Только учить ее нужно по моей зеленой тетрадке. Там всегда найдется пара-тройка нужных фраз. Например «иди в город бород, где живет всякий сброд». Не факт, что он уйдет, но для этого есть запасная дежурная фраза. Я ее оставляю на самый крайний случай. Она мне не нравится, но эффективно действует на заговорщиков. «Досвидосдурбарбос!» и все, его нет. Что в этой фразе такого страшного. «Дур» или «барбос»?

Вернувшись на кухню, я выключил чайник и заварил в своей именной кружке яблочный чай. Вдыхая ароматы яблочного нектара, я любил сидеть на кухне на угловом диванчике и думать о предстоящем дне. Без яблочного чая вряд ли бы это получилось. Да и с обычным тоже не думаю, что мысли мои были бы хорошими. Поэтому эти две составляющие были необходимы. После чая будет каша, но сперва чай.

К окошку подлетела сорока и присела на выступ за окном. Никогда я не видел, чтобы такие крупные птицы садились на приоконные жердочки. В основном это привилегия воробья, синицы, на крайний случай голубя, а тем, кто побольше, остается или взлетать на провода, играя городские романсы на струнах (это фраза не из тетради, так говорит моя мама), натянутых между многоэтажками, либо крутиться около скамеек, выпрашивая хлеб у беззаботных старушек.

Сорока провела на этом перешейке не более мгновения – она использовала эту жердочку как привал для отдыха или скорее как возможность оттолкнуться, трамплин для достижения большей высоты. Через мгновение она взметнулась, заработала крыльями и скользя по мокрой жердочки старалась взлететь, но пошла вниз, совершив пике, неожиданное для самой себя.

Тогда помнится я глубоко вздохнул и сделал это так громко, как будто мое горло – это мусоропровод и в высвободившемся воздухе были бутылки, консервные банки, которые летят в темную неизвестность с грохотом и треском… Я вздохнул еще раз…

Зачем я себя обманываю? Я прекрасно знаю, в чем дело. Только эти воспоминания гложут меня, оставляя в районе груди осадок по ощущениям напоминающий проглоченный каменный орех. Тринадцать дней назад приходила моя сестра с детьми. Чтобы поздравить меня.

У меня есть сестра. Вероника. Звучит как будто уменьшительное от Вероны. Я ее так и зову, но ей не очень нравится. А мне кажется, что это звучит, как комплимент, все равно, что называть человечка человеком. Ей 32, но у нее уже есть семья, двое детей и она представляет полную мою противоположность. Дело в том, что она говорит так, как видит. А как может видеть взрослый человек? Он видит скамейку, он говорит «это скамейка». Он видит человека со шляпой, он говорит «это человек со шляпой». Она не понимает, что скамейка точь-в-точь походит на крокодила, а человек со шляпой на шпиона, который прячет глаза, он скрывается. На просьбу посчитать мои волосы, чтобы записать данные о себе в анкету, она прямо заявила с привкусом какой-то незнакомой речи «а волосы-то адью». Не приятно. Факт. Да, волосы у меня не такие густые, но зачем об этом, можно и промолчать. И при этом она спокойно говорит о Жоржике, своем старшем, сыне, препротивным малом, который занял первое место в брейн-ринге на школьной олимпиаде. «Такой умненький мальчик. Он в меня пошел». А почему? Я знаю, почему. Известное дело – вопросы у соперника были минимум как на поколение легче. А Виолета, ее дочь, не спит которую ночь (прямо стихи), ей снится мальчик, «как быстро растут дети, еще вчера», лидер движения «экологичные тролли» (не совсем понимаю, как тролли могут быть экологичными). Какая мерзость. Мне кажется все это гнусным, но также смешным по своей нелепости и ненужности. Мне начинает казаться, что люди специально создают семью, чтобы окружать себя бессмысленными заботами. Я смеюсь, а сестра всегда это чувствует и раздражается.

Все было хорошо. Был шикарный стол, очередные вареники и не только. Были все самые близкие, кроме отца и моих друзей. Отец был в самой, наверное, дальней в своей жизни командировке и наверное самой долгой. Место, куда он поехал, располагалось в районе Африки, в самой его нижней части, если смотреть по карте. Его уже не было пять месяцев. Мама говорила, что он ищет рудимент, который уже отчаялись найти не только наши, но и западные ученые и, что именно он напал на след этого рудимента. Я не совсем понимал, что такое рудимент и все тонкости его деятельности, но все равно гордился им.

– Филимон, а ты знаешь где находится остров Узедом? – сказал Жоржик, когда основная часть гостей уже произнесла поздравительные речи.

– Нет, не знаю, – ответил я. – Наверное, дом, где живут узики. Есть узники в темницах, а есть узики в домах.

– Дуралей, – воскликнул Жоржик и показал свои кривые зубы. – Узики.

Ты что? Канал «Дискавери» не смотришь?

Я действительно не смотрел канал, состоящий из двух слов «диско» и «вери», и сперва мне показалось, что ему просто не нравится мое общество. Среди гостей не было его сверстников, да и съев салат и вареники, он сидел и зевая очищал банан.

– Остров в Балтийском море, напротив устья реки Одер. Площадь 405 км². Население 31 500 человек, в Германии и 45 000 в Польше, – зевая сказал он. – Чайник.

Я понимал, что этот вопрос был из игры и, поэтому он его хорошо знал. Почему он меня назвал чайником. Я что очень похож на него?

– Чайник. Хм, – прыснула Виолета, которая крутилась около мамы и время от времени поправляла свои туго-затянутые косички.

– Молчать, козявка, – резко сказал он сестре.

– Я не козявка, – с обидой в голосе пыталась возразить сестренка, но понимала, что ее сопротивление ведет к еще большему возмущению со стороны братца.

– Козявка, что доказательств хочешь? – Жоржик растопырил руки, показывая свое превосходство.

– Не надо.

Виолета отошла, даже не всхлипнув. Она привыкла к такому нерадивому отношению и ждала, когда вырастит, чтобы ему отомстить. Жоржик продолжил:

– А ты знаешь, что если каждый день сидеть дома, то….

– И что? – с улыбкой вступила в спор моя мама. – А? Несчастный случай, цунами? Я, например, и сейчас могу неделями дома сидеть. Да и отец тоже. Как приежает из командировки, его никуда за уши не вытащишь.

Я вообразил, как мы с мамой тянем отца за уши, например в кино. Он сопротивляется, хватается за стол, стулья, вешалку, ручку двери, а мы, как в сказке про репку, тянем и приговариваем «эх раз, еще раз!». Уши у него покраснели, увеличились и стали напоминать слоновьи. А мы продолжаем: «эх раз, еще раз!».

– Это другое дело, – продолжал Жоржик. – Он неделями на голой земле спал. Конечно.

Жоржик часто подтрунивал надо мной. Для этого не обязательно было ждать моего юбилея. Для этого подходил любой календарный праздник или выходной. Хотя это подтрунивание можно было назвать издевкой, глумлением, насмешкой, измыванием. Может, я конечно преувеличиваю. Он все же ребенок. Да я тоже… пусть и… большая детина (так меня называет сестра, но я не обижаюсь). Но ведь это не повод, в мой то праздник. Тут я задумался. А что если действительно так? Он хоть и ест меня (еще одно слово, которое означает нехорошее отношение к кому-либо – есть, пить и откусывать), но далеко не дурак. Если это правда, тогда что? И тогда, подтверждая слова Жоржика, я вспомнил некоторые факты:

– Мам, вспомни, как мы целую неделю сидели дома. И только папа бегал по магазинам.

– Да, сынок, – согласилась мама. Мама в тот день была такой красавицей. Ее голубое платье и прическа фантастическая, словно она принцесса. И она меня всегда успокаивала и не давала в обиду. А у меня тоже было что сказать: