Я лег поздно. Слушал передачу про музыку в фильмах Кубрика. Потом, мне захотелось пересмотреть «Одиссею…» и в момент, когда двое на станции с аппетитом поедали цветное содержимое, в желудке заурчало. Приготовил яичницу, порезал зеленый лук, выпил чай со смородиновыми листьями, и уснул открыв книгу Поланика «Колыбельная», застыв на картинке со страдающим младенцем.
Утром созвонились с женой. Малышка просится ко мне. Пришлось идти в парк, где бесплатный wi-fi. Однажды я говорил в кафе – поет «шуби-дуби-лав», а ты пытаешься быть услышанным. Только вчера кончились деньги на интернет. Не потому ли она уехала к маме, что там есть интернет, бесплатная еда. На нее это похоже.
Хорошо утром в парке. Лебеди медитировали, глядя на фонтан. Мне встретилась бабуля в куртке из цветных лоскутков в красно-черных гольфах, девушка с радужным зонтиком. Большая часть поглощает кофе в постель или теснится в кофейне. Не понимаю, как можно пить на ходу.
В подтверждение тому сварил дома кофе и медленно, небольшими глотками, смаковал минут двадцать, созерцая лес, то уходящий в тень, то выходящий из нее.
Прочитал рассказ «Одиночество и город» из давно лежавшего у меня «Альманаха молодых писателей». Босая женщина шла по улицам города, встречаясь то с котом, говорящим на идиш, то с продавцом липучек, то предсказательницей глупостей, что может сделать человек. Решив, что десять минут прошли впустую, потянулся к трубке, чтобы позвонить Насте, но передумал. Все. Хватит. Если ей так угодно исключить меня из своей жизни, если я ей так мешаю, то не буду лезть. Я просто пожелаю ей счастья, удачи с ее бесформенным другом, успехов в работе… какая-то открытка получается. И чтобы наклеить марку и отправить, я удалил телефонный номер, вывел из друзей в контакте и фейсбуке, мелькнуло «Не слишком ты с ней…?», и тут же «Она сама этого хотела». Открыв окна проветрить квартиру, я вышел, чтобы освежиться. Впервые за долгое время решил спуститься пешком по лестнице. Запахи гнили, пива и псины ударили в нос. Лифт – защита от неприятных запахов.
Чехов на велике и женщина с гантелями встретились в лесопарке.
Зашел в «Раек», заказал чайник лимонного чая. Вокруг сидели голодные чавкающие что-то мясное туристы с огромными рюкзаками. Сегодня я тоже хочу себя почувствовать иностранцем – идти куда глаза глядят, пока ноги не перестанут слушаться. Не обращать внимания на то, что кому-то холодно.
Дождь. Опять повезло. Звучал адский канкан Оффенбаха. Через дорогу рекламная растяжка кричала кислотными цветами «Мега. Соберем вашу отличницу». Сегодня она пятерки носит, а завтра на шесте змеей вьется. Прохожие неслись мимо как будто перематывали фильм. Машины создавали вокруг себя водяное кольцо.
Каждый человек создает вокруг себя кольцо, круг комфорта. И этот круг носит. Как улитка дом. У меня есть жена, ребенок, друг, мама, есть моя комнатка.
В кафе забежала девушка отряхиваясь как пес. Она не стала заходить дальше гардероба, застыла у выхода, продолжая избавляться от воды с помощью одноразовых платочков. Она куда-то спешила (посматривала на часы), а дождь изменил планы. И только она собиралась выйти, как хляби небесные разверзлись снова.
– Возьмите мой.
Это был я. Не мог же я остаться равнодушным к зябнущей девушке.
– Нет, что вы.
– Берите.
– А если дождь?
– Мне все равно с дождем не везет.
– Не везет. Вот как. Нет. Я лучше так.
Взять зонт у незнакомого человека, поговорить – редкое явление. Значит, я не внушаю доверия. Что нужно сказать или сделать, чтобы тебе на все сто доверяли.
Только вышел, обнаружил длиннющего кольцевого червя, беспомощно вытянувшегося на асфальте. Проходили люди, девочка пробежала с криками «Мамочка, червяк, бя!», и наконец, проехал самокат разделив тело надвое. Червь на мгновение задергался, потом замер, продолжая существовать в двух измерениях.
На Арбате под целлофаном укрылись копии Модильяни и Ван Гога. Девушка попросила сказать «Я… за ответственное вождение». Сказал. Пошел дальше. Желтый чемодан «На бухло честно. Спасибо». Люди заряжались об стену Цоя. В Плотниковом переулке у ресторана «Рыбка» бородач и две девицы ловко расположившиеся у него на коленях, спорили о том, где лучше остановится «Хотел или друзиа». Дом четвертый с пятой дробью – здесь однажды я так напился, сел под своды с музами и смотрел, пока не пришел в себя. Из-за чего я тогда набрался? Ей богу, не помню. Для кого и смысл жизни в том, чтобы напиться. Отец Орфея из пьесы Кокто говорил, что весь день думает о порции картошки и пиве. Чем не смысл жизни, дня – мечта о спрятанном в холодильнике бутылочке темного «Гиннеса», чтобы лечь на диван и щелкая каналы один за другим хмелеть. Официантка мечтает закончить смену как можно с большей выручкой, таксист мечтает о чудо-клиенте, что будет давать сверху, я хочу… когда привыкаешь к одному образу жизни – утро-каша-ребенок-подвал (или кафе) – дом-снова ребенок. Где-то там втискивается ужины и разговоры. Я не знаю, для чего я сегодня проснулся, что я здесь делаю.
Добравшись до Волхонки, пройдя советскую очередь в музей, я вышел на Боровицкую. На Достоевского забирался неугомонный мальчик в джинсовом комбинезоне. Пышное тело не могло решиться – закончить говорить по телефону и спуститься в подземку либо продолжить. Двор Ленинки – единственное место, где голубей всегда больше чем людей.
Я сел на ступеньки по-студенчески, достал блокнот как-то машинально и стал писать.
«Привет. Знаю, я давал слово не говорить с тобой, но это вроде как и не разговор вовсе, так точно можно. Ты даже не почувствуешь. Нет, все может, конечно – что-то внутри екнет, пронесется вихрем, двадцать пятым кадром мой образ, укутанный тремя шарфами или в увядающем солнце. Но по сути то, что я сейчас делаю, мараю листы, придуманные для тех, кому неймется и успокоение достается только мне. Эгоист. А что если ты тоже как и я где-нибудь в скверике на мокрой скамейке нога на ногу сидишь и пишешь эгоистичное письмо, что полетит в никуда. Застрянет где-нибудь… Между проводами, под колесами машин или велика, запрячется в дупло недавно потерянной пломбы. А так мы вроде общаемся. Тоже, как и раньше сидим, ты меня спрашиваешь о чем-то, я тоже. Тебе интересно, что я сейчас делаю. Я хожу по городу. Ну там, люди, дома, повороты не резкие, магазины открытые. Есть ли смешное? Конечно, есть. Весь город смешнее некуда. Только не каждый может это заметить. Например, как они все ходят. Переваливаются, ползут многие, парочки идут, но все равно что лежат. Как старики, только по другому поводу. Это не очень смешно? Да разве так обязательно ржать до сведения мышц на животе. Нам же хорошо. То есть, ты там, есть, конечно, вероятность, что слова доносятся, телекинез и прочее, но пока я знаю другое, что я один, а ты сейчас с подругой или просто смотришь в окно, как меняется день, но какая разница… мне хорошо, воздух, странного больше, только непривычно. Но это ничего. Даже если мы с тобой никогда не увидимся, то так я все равно когда-нибудь по закону кармы или круговорота слов, что если от сердца то обязательно дойдет. А я от сердца, по-другому не дано».
Девушка с крыльями (тату) спешила в метро под Крейцера. Я тоже спешил. Так бывает, когда точно не знаешь, как двигаться (тебе все равно как), как неуверенному водителю, только что получившему права, ты пристраиваешься за автобусом или за объектом, чем-то тебе привлекшим. Крылья. Птица, но только в человеческом обличье. Теперь и Настя мне будет являться в разных обличьях, но только не своем природном. Я шел за крыльями, сел в один с ними вагон, наблюдал, как они листали живой журнал и кусали губы, потом вышли в Бибирево, оставив меня одного. Я не последовал за ней – куда бы я пошел? В магазин, потом в подъезд, в квартиру? И за кого я тогда сойду? За серийного убийцу, убивающих девушек в тату? И что меня может ждать там? Надпись в подъезде? Номер телефона? Послание? Не верю.
На полу в луже дождевой воды лежала опрокинутая орхидея. Проветрил квартиру удачно.
Я проглотил бутерброд с яблочным джемом, и лег, рассматривая слой пыли на стенке. Уснул. Спал около трех часов. Приснилась какая-то чушь – проглотил ключ от входной двери и чтобы выйти превращаюсь в стрекозу. Но стрекозы идеальной не вышло, и я совершаю пике. Проснувшись один раз, я заставил себя не вставать и погрузился в ночные бредни еще раз и уже до утра.
Когда остаешься один, все приостанавливается. Кажется, что и каналы перестают работать, и это чертово колесо на «выставке» тоже застыло. Плачущая Варька под нами тоже как в записи, а не по-настоящему. Должно что-то произойти – извне соприкоснуться со мной. Только что? Никакого намека.
На третий день позвонил друг. Спасибо. Эй, там, наверху! Меня что услышали?
Я только проснулся. Прошаркал на кухню, сделал чай, открыл «Колыбельную» и стал следить за парнем, маниакально уничтожающий африканские потешки с баюльными песнями. Когда моей не было и месяца, я укладывал ее под Окуджаву, распевая «Ах, Арбат…» и «Я дворянин арбатского двора». А еще мне нравилось мычать «Зиму» Вивальди. Последняя более антисонная, однако малышка предпочитала ее больше, нежели великого барда.
Книга не шла, я это понимал, и буквы проскакивали мимо. В последнее время мне попадаются не те книги. Я отложил Паланика, залез в горячую ванну, представил, что стану делать, если вдруг буду тонуть, успею ли я постучать в стенку, как телефон проснулся.
Мне не хотелось видеть друга. Он жил в Уфе, занимался бизнесом. Семья, ребенок – в точности как у меня. Однажды мне даже показалось, что он повторяет мой путь, следуя как тень. А я стараюсь убежать от него. От его дружбы. Или от того, что называет дружбой.
У него были проблемы межгалактического масштаба (его вязкие отношения с «Звездными войнами» заставляли его так выражаться), и с чего-то он решил, что решить их можно через меня, направив свой корабль в мою сторону. Друг, дружище, другалек… как же не вовремя-то. Но, решив, что время не наступит никогда, я медлил с категоричным «нет». С женой они уже однажды решили жить отдельно – она у своей матери, он – у своей. По выходным встреча. Приспичит – можно снять номер.
Не взял один раз. Другой. Третий был от жены.
– Там тебе друг звонит, – сказала сама очевидность. – Ты это…ответь.
– Я сам знаю, что мне нужно делать. Отвечать или отправлять куда подальше. Это мой телефон, это мне звонят, в моем пространстве, это мой друг, и не надо…
Конечно, переборщил, но у меня появлялась уверенность, когда я ее не видел.
– Начинается утро в грузинской школе, – сказала она. У нее, по всей видимости, тоже. Перед тем как положить трубку она дала покричать малышке в трубку – та добавочно ее погрызла и судя по шипению послюнявила.
Три раза я выходил на улицу – в магазин, выносил три огромных пачки картона на помойку, дошел до рынка, прикупил пару бананов и килограмм торна. Когда я решил выйти в четвертый раз, телефон запел электронную мелодию раннего Баха.
– У меня самолет в десять, – сказал отчаявшийся друг после прелюдий «Ты что в метро был? Занят? Не слышал? Я не вовремя?»
Самолет падает и таранит четырнадцатый этаж. Я здание. Развороченный этаж как раз на уровне сердечной мышцы. Если слишком, то извините – что увидел, то увидел.
– В десять ноль четыре.
Молчание. Все застыло, только немного трещины, дым и не голос словно, а ультразвук.
– Боюсь, с багажом провожусь до половины одиннадцатого.
И первое – фак. Только точно не помню – про себя я это сказал или вслух.
– У меня всего две сумки. Я же ненадолго.
Застилает, застилает. Дым, вспыхнувший компьютер – мой мозг, другой – еще один, сработала сигнализация – пульсация вен, другая – на ногах, наверное… перед глазами его лицо, его бородавки, его тик, его запах изо рта, его медлительность.
Смеется. Что это – способ разрядить обстановку или ему действительно смешно, что он так ловко хочет меня нагрузить?
Конечно, мой ход – жду, как же здорово и т. д. и т. п. Но внутри жжет – как же не вовремя.
– Тебе нужно, – сухо ответил я. Очень просто – мне нет. Мне нужно другое – спокойствие только спокойствие. Но он, конечно, услышит только то, что хочет. Иначе – гостиница и к черту экономия.
– Как лучше доехать? – так осторожно.
– Лучше чтобы я жил возле аэропорта, но честно я всегда брал такси.
– Мы же люди семейные и ты знаешь, что такое вынос мозга с отягчаюшими. Так вот она мне вынесет мозг, если я потрачу лишнее. Электричка из Домодедово в 11:05. Час в пути. Потом метро. Успеваю на пересадку. Буду у подъезда в часу втором.
Чертовы террористы. Прости. Но все же – террористы же! Нет, я не могу находиться дома, где подвергся этой атаке. На воздух, кислороду в легкие. Кислороду!
«Настя, привет. Что творишь? Спала? Че, прямо так, сидя. Читала книгу, уснула. Понятно. Что за книга? «Пляж» Гарнера? Место? У него уже есть карта, и готов бежать, но решает найти сопровождающих. Уснула не потому, что неинтересно, просто было тепло, выпила горячий кофе с тарталеткой, никто не помешал (не позвонил, не позвал)… понятно, понятно. Некоторым боишься звонить – им не нравится, как они звучат по утрам. А тебе все равно. Хрип, как у Шевчука. Мальчики-мажОООры….Ко мне друг приехал…».
В парке Луи по джаз-дорожке (здесь по одной тропке звучит джаз, по другой – ретро) навевает слезы. Хмуро, как ночью. Абрамцевская со спящими водителями, не желающие уступать женщинам в положении. Хриплые птицы поют устало. На «Хонде сивик» – реклама «Чудо-йогурта», за рулем – розовощекий парень с Беломором. Подземка. Один, двое, трое, снова один, много не сосчитать. Пара. Они похожи во всем – черная спортивная одежда, голубые кроссы, разве что у нее чтобы хоть как-то отличаться обесцвеченные волосы. В переходе старушка – «Помогите, пожалуйста, стареньким». Сунул в кока-кольный стаканчик карманную мелочь. Старушка покорно кивнула и облегченно вздохнула (Не зря сижу).
В центре пряталось солнце. Тусклое, как горелая яичница. В Большом Каретном переулке зашел в «Перекресток экспресс», купил клубничную «Фанту». В Малом Каретном присел на огромном камне, не смотря на то, что тот был заброшен пачками и бутылками.
«Его я тоже не так часто вижу. Раз в полгода, а то и год может пройти. С тобой мы тоже можем очень долго не видеться, но при этом друзьями не перестанем считаться. Пришло время проверить? Не знаешь, что сказать? А ничего не говори. Не нужно ничего выдумывать. Родится слово – скажешь, нет – продолжай прятаться. Наверное, так и нужно поступать».
Департамент городского имущества Москвы в среднем Каретном переулке напоминал коридор. Куда я иду – спускаясь, поднимаясь, через переулки, коридоры, камни. Время разбрасывать, сидеть, нет… сидеть на камнях.
Добрался до Эрмитажа. Танцевальные пары рисовались в беседке. «Князь Игорь» в Новой опере. Кафе «Стакан». Бюст Данте в желтых бесформенных гвоздиках, Гюго – в засохших. Гуси-горки. Присел на скамейку. У палатки «Фани. Чай, кофе» топтались четверо подростков, сбирающих мелочь в одну общую руку.
«Однажды у меня не хватило. Два кофе и кексы. Прямо ситуация из Зощенко. Оно помято, вы должны заплатить за него. Где? Не надо, у меня есть. И взгляд снисходительный, прощальный естественно. Глупо, но я стараюсь не попадаться в такие ситуации».
Это была сахарная вата. Главный, с кокосом на бейсболке позволял отщипывать понемногу.
На Тверской фигурки у «Макдака» делали йогу. В Козицком переулке прятались авто. В книжном «Москва» я выпил кофе и пролистал комикс Джеффри Брауна «Неуклюжий». Об отношениях парня и девушки, зашедшие в тупик. Книга пестрела от постельных сцен по качеству нарисованных трехлеткой.
Если нарисовать свои отношения – то я вряд ли бы так выделил постельные сцены. У нас все есть, только как будто бы и нет. Ночью, редко, когда уж совсем делать нечего. Когда понимаешь, что вроде как надо.
О проекте
О подписке