Глава десятая

После свадьбы что-то важное сломалось в семейной жизни. Надламывалось и раньше, постепенно: сначала посадили младшего сына, потом завели уголовное дело и уволили мужа, потом квартиру отобрали, а теперь – теперь вот и Артем, так долго державшийся за родителей, слишком долго, как казалось, всё продолжавший быть беспомощным ребенком, вдруг взял и ушел. Откололся. И в самый нежелательный для этого момент.

Поселился с женой у Тяповых во времянке. Зимовать там было холодно, но с мая по октябрь жить вполне возможно. Тем более нашелся обогреватель – старенький, тарахтящий «Вихрь», выдувающий из зарешеченного отверстия струйку горячего воздуха.

У родителей Артем после свадьбы появлялся редко, да и то, кажется, лишь затем, чтобы взять денег…

Восемнадцатого мая приехал трактор и распахал огород. Отдали пятьдесят рублей и бутылку «Земской» водки… Земля оказалась песчаной, истощенной. Тетка сажала картошку из года в год, удобрять почву у нее сил не было – что-то собиралось по осени, и ладно.

Пришлось ехать к пустующим коровникам, набивать мешки перегноем. (Хороший нашли – целые кучи черного, жирного, даже не заросшего сорняками.) Хотели во время посадки бросать в лунку понемногу – какая-никакая, а подпитка.

Проходивший мимо мужичок остановился, спросил сердито:

– На огород, что ль, берете?

Николай выпрямился над мешком. Приготовился к перепалке:

– А что, нельзя?

– Да можно. Только соленый он – хуже сделаете. – И объяснил, где есть нормальный перегной и навоз.

Опростали мешки, поехали туда, куда указал мужичок.

– Есть еще хорошие люди, – шептала Валентина Викторовна, – спасибо ему…

На следующий день сажали картошку. Пришел и Артем, копал лунки, в которые Валентина Викторовна бросала морщинистые, с бороденкой ростков клубёшки… Николай копал лунки в другой части поля, сам бросал картошку, присыпал землей. Иногда обращал внимание на работу сына и сердился:

– Ну у тебя глаза есть или как? Чего кривишь-то так? И на равном расстоянии лунки делай, не части…

Тетка сидела во дворе, перебирала вынутую из подпола картошку, отыскивая более-менее крупную на еду. До августа нужно будет питаться ею.

Закончив с картошкой, сделав жене парничок под огурцы и несколько гряд, Елтышев вернулся к строительству дома.

Доочистил квадрат десять на десять метров, наметил место для подпола – срыл землю штыка на три. Оказалась она вполне пригодной для посадок, и Николай Михайлович отнес ее в огород. Дальше пошел песок.

Копать было легко, но соблазнял обещанный трактор с ковшом: действительно, трактору здесь на полчаса работы…

Сходил к Харину, напомнил.

– Да, я узнавал, – закивал тот. – Он обещал в субботу. Аванс требует… на солярку.

– Сколько?

Харин оглянулся на стоящую сзади жену.

– М-м… Сотню.

– Не слабо солярка у вас стоит, – усмехнулся Елтышев, но делать было нечего, отдал деньги. – Жду.

– Да-да. В субботу.

– И с бревнами еще… Будут, нет?

Харин вроде бы слегка обиделся:

– Будут, конечно! Я помню, работаю в этом направлении…

В ожидании субботы Николай Михайлович съездил в город, купил на рынке пять мешков цемента по восемьдесят семь рублей. Гвоздей, подборную лопату, ножовку, электродрель, продуктов, сахара для варенья.

…В субботу трактор не появился. Уже по темноте, злой и уставший от впустую потраченного дня, Елтышев снова пошел к Хариным.

Калитку открыла Елена. Как всегда, радушно заулыбалась.

– Что-то случилось, Николай Михайлович?

– Муж дома?

– Нет, уехал.

– Куда уехал?

Елена спрятала улыбку:

– Какая вам разница?

– Мне – большая. – Елтышева стало поколачивать. – Он мне трактор пригнать обещал сегодня. При тебе обещал.

– А, да, да, кажется…

– И как? Где трактор?

Харина удивленно скривила губы:

– Почему вы это меня-то спрашиваете? И таким тоном?

– Слушайте… – Николай Михайлович поморщился, с усилием взглатывая. – Слушайте, что-то я вас не пойму. Пилу мне с февраля несете, бревна – с марта. Теперь – трактор. Я что вам, лох, что ли, только бабло отстегивать?!

– Вы не выражайтесь, пожалуйста, – тоже разозлилась Харина, – у меня дети во дворе.

– Да я скоро не только выражусь. Я мент – ясно? – и со мной опасно шутить. Я шуток не понимаю.

Харин пригнал трактор на другой день к обеду. С Елтышевым демонстративно не разговаривал; вопросы, где копать, на какую глубину, задавал тракторист. Был он уже порядком балдой, еле-еле втиснулся на своем «Беларусе» во двор («москвич» перед этим Николай Михайлович переставил на улицу, подальше на всякий случай), долго скреб ковшом сделанное Елтышевым до того углубление, густо дымил кривой прогоревшей трубой… Наконец ковш словно бы нашел в почве слабинку и стал зачерпывать… Ссыпал землю тракторист беспорядочно, и Елтышеву несколько раз приходилось указывать, куда именно сыпать. Тот утвердительно тряс головой, а потом опять валил то направо, то налево… И сама яма получилась кривой, ближняя к трактору стена – почти пологой.

Дождавшись, когда глубина стала метра три, Николай Михайлович скрестил перед собой руки: хорош. И тракторист с готовностью дал задний ход, напоследок врезавшись колесом в столб ворот.

– Да что ж ты делаешь?! – заорал Елтышев. – Дебил!

Тракторист чуть развернул «Беларус», выехал на улицу. И, уже не останавливаясь, будто убегая, помчался в сторону Захолмова.

– Рассчитаемся? – подошел Харин.

Усмехнувшись – «заговорил», – Николай Михайлович достал сторублевку.

– А еще одну?

– Я тебе одну уже отдал.

– Я помню. Но двести – трактористу, и сто – мне.

– За что?

– Как это за что? – изумился Харин. – Я ездил в Захолмово три раза, договаривался…

Елтышев не спеша, сдерживая себя, закурил. Посмотрел на Харина:

– А верни сюда этого, тракториста своего. Я спрошу, сколько ты ему обещал.

– Это мое дело.

– Ясно. В общем, запомни: разводить меня у вас больше не получится. – Он выдернул из руки Харина бумажку, сунул в карман. – Будут бревна, будет пила – будут деньги. Понял?

– Гм… Теперь и не знаю, как быть.

– Что ты не знаешь?

– Да что делать мне… Что в таких случаях делают. – Голос Харина стал глухим. – Пришел, жене стал угрожать… Милицейские порядки тут не пройдут, Николай Михайлович. Тут деревня. Таких тут не любят.

Раньше дал бы Елтышев за такие слова в грудак; так он и делал, когда служил. А теперь пришлось терпеть. Но кулаки чесались, действительно, физически чесались, словно комары накусали. Даже поскреб ногтями казанки. И четко, с расстановкой, сказал:

– Жду машину бревен и бензопилу, за которую уже заплачено. Получу – будем разговаривать. Нет – на себя пеняй.

Загнал «Москвич» во двор, стал возиться с воротами. Харин стоял и наблюдал, как Елтышев поправляет покореженный столб, волочет осевшие, хлипкие воротины, вставляет слегу в железные скобы… Наблюдал, что-то соображал.

Недели две Николаю Михайловичу казалось, что Харин вот-вот привезет обещанное – всё-таки рвать отношения никому не выгодно, – хотя бы необходимые именно сейчас бревна. Яма темнела, пугала, как вырытая могила.

Елтышев обложил ее старыми досками и бревешками, чтоб случайно никто не свалился. Чувствовал себя каким-то разорителем, особенно натыкаясь на взгляд тетки Татьяны – вот взял и изуродовал двор…

После ветра и за ним дождя кучи вокруг ямы покрылись зелененькими точками – что-то стало там прорастать.

В конце концов не выдержал, поехал в Захолмово на пилораму.

Встретили его равнодушно, поначалу вроде и не понимали, чего ему надо.

– Бревна есть? – спрашивал Елтышев.

– Да есть, конечно. Вон, целые горы…

– И в какую цену? Мне штук двадцать надо. Срочно.

– Бревна… – Мужики переглядывались. – Да мы их на доски распускаем.

– Мне надо бревна купить, для погреба.

– Ну, это надо у начальства спрашивать…

– А где начальство?

– Да где-то тут…

После долгих поисков Николаю Михайловичу удалось найти начальника пилорамы, и он тоже долго не мог взять в толк, чего от него хотят.

– Доски у нас в ассортименте, – перечислял упорно, – горбыль, брус…

– Мне бревна надо.

– Бревна не продаем… Бор же рядом.

– И что, – Елтышев нервно хмыкнул, – сосны ехать валить?

– Ну, договориться с кем, с лесничим… Нам невыгодно кругляк продавать. Мы доски можем, горбыль, брус, обрезь на дрова…

Вечером, вымотанный до предела, опустошенный, сидел Николай Михайлович в огороде. Лесничего он так и не отыскал, бревнами не разжился и впервые, встретив Юрку, сам позвал того выпить.

Пока брал дома закуску – жене сказал, что посидит с соседом на воздухе, – Юрка сбегал за спиртом.

Спирт оказался не такой уж ядовитый, с устатку даже приятный. После сотни граммов стало слегка полегче, но настроение не улучшилось. Смешанная со злобой досада обострилась.

– Вот полгода, больше, здесь прожил, – заговорил Елтышев, глядя на синеющие в густеющем сумраке верхушки сосен, – а никак не привыкну. К людям не могу привыкнуть. Хотя и мало с кем сошелся. Сначала как-то неприятно было, а теперь радуюсь: меньше, думаю, меня развели… Скажи вот, – повернулся к Юрке, – зачем этим Хариным так внаглую надо было меня наё… – удержался, не сматерился, – накалывать? Сначала бензопилу втюхивали, которой, видимо, и в природе нет. Две с половиной тыщи за нее отдал. Потом – бревна. Наобещать наобещал… Хм, лесником человек работает, мог бы за месяц как-нибудь…

– Кто лесником? – перебил Юрка. – Харин, что ли?

– Ну да, он мне еще в начале марта сказал, что устраивается. Бревен наобещал, взял деньги…

– Да никакой он не лесник, Михалыч! Дома сидит. Может, сулились ему, но не взяли.

Елтышев не мог поверить:

– Он мне сам сколько раз… Точно не лесник?

– Да точно. Я-то знаю. – Юрка быстро плеснул в стопки. – Вздрогнем? – И, когда выпили, сразу, не заедая, стал объяснять: – Его понять можно, что так он… А на что им жить? Тем более с пятью детьми. Я вот местный, родни полдеревни, все чем не чем, а помогут. А им, приезжим… На детские деньги живут, картофан едят сплошной. Вот и приходится… И большинство здесь таких… Мне вот, думаешь, приятно так… Не совсем же я скотина еще. А стыдно. Утром просыпаюсь, и чего? Чего делать-то? Тридцать девять лет, всё вроде умею, могу, а толку… Ну умею, в смысле, что тут в деревне требуется. Все работы перепробовал. И отовсюду знаешь, Михалыч, за что увольняли? Не за прогулы и это самое, – щелкнул себя по горлу, – а что место закрывалось.

– Ну, так удобно рассуждать. Я много такого наслушался, когда в трезвяке работал. Возможно же как-нибудь и в таких условиях человеком оставаться.

– А как? – закипятился Юрка. – Подскажи, если знаешь. Соболей у нас нету, чтоб промышлять, грибы, бруснику сдаем. И картошку скупщикам. Но это копейки всё. А так… Ну вот как мне детей содержать?.. Один тут у нас, Мурущук такой, решил, когда можно стало, всерьез решил гусей разводить. Штук двести пятисуточных купил, комбикорма сколько-то там мешков. Вырастил, на пруд стал выгонять. Весь пруд белый был… Ну, первый год хорошо, правда, с десяток то ли украли, то ли еще… Не знаю. Но, в общем, забил, сдал. Молодняк подрос. Ну, думаем, вот и фермер у нас появился… А на следующий год взяли и все его гуси передохли. Жег их потом в огороде. Жег-жег и сарай подпалил. Под мухой был, наверно. С сарая – на гараж, там машина… В общем, сгорело всё… Года два в бане жил – баня у него в стороне стояла, у пруда, она только и уцелела, – пил по-серьезному, жена убежала. Потом парализовало его, случайно обнаружили, а так бы с голоду помер… Увезли куда-то, не знаю… Такой вот фермер был у нас… Да и, – Юрка снова налил в стопочки, – да и где денег взять на начало? На гусят этих или еще на что? Тут сотня появится – и то счастье.

– И ты ее пропиваешь скорее, – добавил Елтышев.

В глазах Юрки блеснула обида.

– Ну, пью, допустим, я на дарма обычно. Из семьи ничего никогда не тащил… Зря ты так… – Он пошевелился на штабеле досок; Николаю Михайловичу показалось, что Юрка собирается уйти, но вместо этого он взял стопку и выпил.

Елтышев тоже выпил. Закурил. Довольно долго молчали.

– Ладно, Юр, я не со зла. То есть со зла, но ты ни при чем… – Мысли Николая Михайловича путались, слова трудно приходили на язык. – Посоветуй, что с этим Хариным делать. Как деньги вернуть? Три тысячи должен. За пилу, за бревна.

– М-м, не слабо… Зачем давал-то вперед?

– Поверил.

Юрка хехекнул, и Елтышеву тоже вдруг стало смешно, что его, вроде бы тертого мужика, так облапошили. Раз и другой.

– Что, – со злой веселостью сказал он, – видно, придется вышибать. Думают, лоха нашли… Не-ет, со мной такое не пройдет. – И обрадовался, что говорит это при Юрке: «Пускай передаст».

– Да, надо вернуть деньги, – согласился тот, – это святое. Но, может, выполнят еще… Пила-то у них есть, материалы привозят. Строят что-то в ограде.