– А-а-а-а! Ах-ха-х! А-а!..
Детский плач поутру – круче самого злого будильника.
Как будто совсем и не спал. Суток двое. Голова пустая, но тяжелая – этакий свинцовый шар. И ломота в костях, глаза слезятся. Маркин сидит на тахте и таращится в окно. За шторами – жидкая серость. Приблизительно – часов восемь.
– До-онюшка, – воркует жена над детской кроваткой. – Что такое? Ну что случилось, милая? – Сует ребенку соску-пустышку. – Зубки у нас режутся? Ах, эти зубки… Спи, милая, надо спать, станешь тогда большо-ой…
Маркин сползает с тахты. Кряхтя одевается. Дочка замолкает, только тихонько постанывает.
– Ты куда? – спрашивает жена и набрасывается на Маркина, валит обратно на постель. – Ты от меня не уйдешь! – шепчет игриво.
– За питанием пора, – отвечает он, высвобождаясь.
– Любимый, хотя бы поцелуй меня!
Маркин целует жену. Ее губы впиваются в его, руки крепко обхватывают его шею. Поразительно, сколько у нее сил. Целый день с ребенком, ночами вскакивает по десять раз успокаивать. Еще и на мужа хватает. Маркин же в последнее время как выжатый лимон. Безвольный, размякший, дряблый…
Он бредет на кухню. По пути запинается о телефонный шнур и тихо ругается. Смотрит на встроенные в холодильник часы. Десять минут девятого. Можно бы еще подремать часок, но дочка вряд ли позволит. Как раз в это время у нее самое плаксивое состояние.
Маркин закуривает, включает радио. Там веселая, утренняя песенка. Сводка новостей, видимо, только что кончилась… Надо поставить чайник. Кофейку выпить крепкого.
Тараканы, хозяйничавшие на кухне всю ночь, теперь спешат в свои щели. Маркин сегодня не охотится на них со спичечным коробком, как обычно, – сегодня должны прийти из фирмы «Идеал», посыпать кухню, прихожую и туалет с ванной каким-то чудодейственным порошком. Гарантия – год.
Почти что неизменное начало дня – поход Маркина за детским питанием в молочную кухню. Исключения бывают, лишь когда он приболеет или не ночует дома.
Сегодня воскресенье, молочка работает до десяти. В остальные дни – до девяти; и поход за питанием – обычная процедура перед работой.
На улице пустынно, просторно. Воскресное утро – редкий период тишины и покоя. Скоро возобновится неизменная толкотня, давка, суета, шум. И никуда от них не спрячешься в этой Москве – везде достанут. Везде найдут и заразят, заставят тоже забегать, занервничать, заспешить неизвестно зачем; а потом отпустят поздним вечером, когда уже ничего больше не надо. Только вот рухнуть в постель. Скорей отключиться.
– У нас выписано розовое «Агу», – говорит Маркин женщине, выдающей упаковки с питанием, и протягивает ей обратно синее.
– Розового сегодня нет, – отвечает женщина.
Что ж, Маркин бросает в пакет синее, которое дочка не любит. Да как-нибудь выпьет, покапризничает, конечно… Он выходит из молочки, доставая сигарету.
Тут же, у дверей, подскочила здоровенная черная овчарка. Маркин замер, ожидая, что сейчас она вцепится ему в ногу или бросится на грудь. Глаза отвел, чтоб не показать псине испуг.
– Эльза, фу! – кричит рядом девушка.
Она оттаскивает обнюхивающую Маркина собаку. Маркин оживает:
– Намордник надевать надо.
– Извините, пожалуйста! – Девушка пристегивает к ошейнику поводок. – Она не злая…
– На вид не скажешь.
Маркин спешит домой. Дочка, наверное, уже окончательно проснулась, ревет вовсю, требуя завтрака.
Небо в тучах, вот-вот дождь может начаться. Но довольно тепло и как-то душно. Гм, конец ноября, тоже мне…
Пока жена возится с ребенком, Маркин разогревает оставшиеся с вчера макароны с фаршем. Заваривает чай. Потом они с женой завтракают. Саша, сын жены от первого брака, еще спит. Пускай отсыпается перед очередной неделей. Дочка, Даша, смотрит в большой комнате телевизор; ей особенно нравится реклама, она прямо обмирает, когда идут ролики – ничем не отвлечешь.
– Что, сейчас сядешь работать? – спрашивает жена.
Маркин пожимает плечами:
– Попытаюсь.
– Как погода?
– Пасмурно и тепло.
– Если не будет дождя, позвоню Ольге. Сходим с детьми в Коломенское.
– Угу, давайте.
Некоторое время жуют молча. Затем жена по обыкновению начинает жаловаться:
– Памперсов осталось штук пять. Говорят, «Хаггесы» теперь под двести рублей уже.
Маркин мычит удивленно.
– Нереально купить… – Жена то ли спрашивает, то ли утверждает.
– А сколько у нас?
– Триста с мелочью. До первого числа. Тебе-то вовремя обещают?
– Да вроде…
Жена вздыхает:
– Наверное, придется без памперсов. Да и пора уже к горшку приучать, скоро год ведь… Вот только на прогулки…
– Мда, – кивает Маркин, соскребая со сковородки подгоревшие кусочки макарон. – Посмотрим.
Поели. Жена с чашкой чая уходит к дочке. Маркин садится за рабочий стол.
Кухня, самое уютное и просторное место в квартире. Она – точно еще одна комната. Две же настоящих мало на них похожи. Та, где спит сейчас Саша, напоминает чуланчик с окошком, а вторая, чуть побольше, заставлена разной мебелью, от этого кажется очень тесной и к тому же отдана в распоряжение дочки. Дарья там ползает по коврику на свободном пятачке или пытается бегать в своих бегунках на колесиках, то и дело врезаясь в шифоньер, тахту, в тумбочку, на которой стоит телевизор. В общем, там делом бесполезно заниматься.
А к кухне Маркин привык. Хе-хе, помнится, поначалу даже сравнивал себя с Миллером. Тот начинал писать на кухне в Нью-Йорке, и Маркин вот пытается, только в другой столице – в Москве… Но сравнивал он давно, теперь же усмехается только, вспоминая об этом.
Четвертый год он здесь за этим столом. В прошлом году закончил Литературный институт. На третьем курсе обзавелся семьей, дочка вот родилась. В общем-то, неплохо устроился. Другие однокурсники, кто не из Москвы, кое-как пытаются держаться тут, как-то зацепиться, некоторые домой вернулись, от них ни слуху, ни духу. А Маркин и работу нашел, пусть не особо денежную и надежную, зато делать почти ничего не надо; и в журналах иногда его рассказы появляются, правда, не яркие, средние, критиками не замечаемые, но все-таки – есть надежда годам к сорока пяти, если окончательно не выдохнется, сделаться писателем «второго ряда». Хе-хе…
Да нет, трезво раздумывая о жизни, Маркин приходит к выводу, что ему повезло. Неизвестно, что бы с ним было, останься он в Минусинске, маленьком сибирском городишке, сонном, обнищавшем, как и почти вся провинция; там уж давно никаких журналов, работы, никаких перспектив… Повезло, что встретилась ему Елена, красивая, умная, удивительная просто женщина, взяла его, полуспившегося студента, из общаги к себе, стала его женой… В общаге спился бы окончательно, тем более и сосед по комнате, Борис, под стать Маркину, был любитель этого дела. Два с лишним года заливались и мечтали о литературе, о премиях, о том, что скоро такое напишут!.. Оставшись в комнате один, Борис, и точно, написал целый роман, страниц в четыреста. Маркин тоже кое-что; помаленьку стал публиковаться. Но вот в последнее время не особенно у него получается. Писать. Постоянная тяжесть, какая-то пустота и усталость. Маркин сваливал это сначала на жаркое и пыльное лето, теперь – на переменчивую осень, когда в сентябре снег и метель, а теперь, за неделю до календарной зимы, – даже ночами плюс пять, дожди, набухшие почки на кустах… Конечно, Дарья вот все время капризничает, зубы у нее режутся тяжело; выспаться нормально не получается; вообще жизнь однообразная, с одинаковыми проблемами, делами, событиями, которые из-за их частой повторяемости уже не кажутся событиями. А разнообразить жизнь силенок не хватает. Дни следуют за днями частой цепью, не успеваешь и моргнуть, раскачаться, настроиться – уже вечер, хочется спать, а там новый день, такой же, как и вчерашний…
Маркин сидит за столом, пьет маленькими глоточками крепкий чай. Перед ним на столе – тетрадь с начатой повестишкой и книга Кнута Гамсуна «Соки земли». Раньше Маркин не мог расстаться с «Голодом», теперь же – вот с этой. Раз пятый ее перечитывает.
Та-ак… Честно говоря, писать нет особого настроя, единственное, что заставляет взяться за ручку, – ощущение какого-то зуда, и он не отпустит, пока не напишешь пару-тройку страниц. Привычка, что ли… Как сигарету, хе-хе, выкурить или зубы почистить.
И Маркин открывает тетрадь, листает ее, бегло перечитывая некоторые кусочки текста, иногда почти машинально правя слова, вычеркивая лишнее. Ему не нравится то, что он написал в последнее время, но понимает – лучшего ему пока (или уже) не написать. И править вообще-то бесполезно.
В конце концов он откладывает тетрадь, берется за Гамсуна. Закладкой служит календарь. Маркин смотрит на ровненькие, аккуратные столбики цифр-дней. Считает что-то, цокает языком. Затем перебирается на диванчик, что рядом с его рабочим столом, устраивается поудобней…
Телефонный звонок. Жена зовет Маркина. Он встает и идет в комнату.
– Алло?
– Здорово, Лёхан! – голос из трубки. Это однокурсник Маркина, переводчик Денис, правда, отчисленный еще с третьего курса; но отношения они поддерживают.
– Привет, Дэн, – отвечает Маркин. – Как жизнь?
– Жизнь идет, все четко, – голос до предела бодрый, создается впечатление, что Дэн при каждой фразе подпрыгивает. – У тебя-то на сегодня какие планы?
– Да никаких…
– На концерт не желаешь сходить? В клубе, возле «Курской» который, концерт неплохой обещают. Билеты по тридцатке всего.
– Гм, – мнется Маркин, зачем-то интересуется, хотя точно знает, что не пойдет: – А кто играет?
– «Наив», «Монгол Шуудан», «Пауки», вроде бы.
– Да ну…
– А какие ты хочешь? «Муммий Тролль» со «Сплином»? – Дэн смеется. – На них за тридцатку теперь не сходишь.
– Настроения что-то нет никакого…
– Пошли-и! Тыщу лет нигде не торчали. Я водки куплю, разогреемся!
– Да что там делать, Дэн…
– Поторчим в дэцел.
Тут встревает жена:
– Куда он зовет?
Маркин отмахивается. Дэн продолжает уговоры:
– Совсем, что ли, засох? Дава-ай, отвяжемся слегка, Лёхан. Так же нельзя! Надо время от времени… Водочки выпьем, поколбасимся. А?
– Нет, не хочу, Дэн, – говорит Маркин решительно. – Думаю пописать посидеть… Позвони Борьке, оставь на вахте сообщение. Он поедет, скорей всего.
Голос Дэна теряет свою бодрость:
– Ладно, как знаешь. Зря, конечно… Звони, если надумаешь, я часов до четырех дома.
– Угу… Пока?
– Давай, плесневей! – И короткие гудки.
Маркин кладет трубку.
– Куда Денис тебя звал? – повторяет вопрос жена.
– На концерт.
– Сегодня?
– Ну да…
– Сходил бы, развеялся.
– Да не хочу я! – Маркин еле сдержал раздражение. – Голова болит.
Подползла Дарья, стала карабкаться отцу на ногу. Упорная девка растет.
– Тець! – говорит.
«Отец», – наверное. Маркин улыбается, сажает ее на колени.
– Поскакали?
Начинает двигать ступнями вверх-вниз. Дочка визжит от радости.
– Хороший у нас ребеночек? – спрашивает жена.
– Нормальный.
– Как это – нормальный? Самое гадостное слово «нормально»! Говори сейчас же: у нас самая замечательная девочка в мире. Ну?
– У нас самая замечательная девочка, – повторяет Маркин почти равнодушно; играть с дочкой расхотелось.
А Дарью очень интересуют его глаза. Тянет к ним указательный пальчик. Маркин отворачивает лицо.
– Перестань, Даша, – велит жена. – Нельзя глазки трогать. Представляешь, – это уже к Маркину, – и себе прямо берет и трогает. Я сколько раз уже… Даша, нельзя!
«Нельзя» – слово ей хорошо знакомо. Если не послушаться, мама может и в кроватку отправить. Сидеть там одной не хочется, поэтому Дарья убирает пальчик от папиных глазок…
Покачав дочку еще немного, Маркин ссаживает ее на коврик, к игрушкам. Поднялся.
– Что, пойдешь работать? – спрашивает жена.
– Не знаю…
На спинке кресла лежит программа телепередач. Маркин взял ее, стал изучать.
– Совсем смотреть нечего, – говорит жена. – Единственное – по «ТВ-Центру» ночью «Горькая луна», Поланского фильм. Ты не видел?
– У-у, – Маркин отрицательно мотнул головой.
– Я слышала, хороший фильм. Надо обязательно посмотреть.
– Уснем.
– Можно днем поспать. Дарью уложу в два часа и сами приляжем на пару часов. Давай?
Маркин снова почувствовал подкатывающую волну раздражения; сказал резко:
– Я днем спать не могу! Ты же знаешь, кажется…
Кладет программу обратно и направляется на кухню.
– Алеша, а поцеловать? – напоминает жена.
Маркин целует ее в подставленные губы. Елена закатывает глаза – дескать, ей очень приятно.
Появляется заспанный, но возбужденный Саша.
– Сколько времени? – Бросился к холодильнику, глянул на часы. – Бли-ин, у меня же стрелка в двенадцать!
Быстро одевается.
– А позавтракать?
– Не хочу.
– Опять весь день на пустой желудок? – беспокоится Елена. – Хоть молока с батоном…
– Да я опаздываю!
Она ищет помощи у Маркина:
– Леш, скажи ты ему…
– Нужно перекусить, – говорит Маркин, – это займет-то десять минут. Гастрит наживешь.
– Меня ждут, ехать далеко! – Саша зашнуровывает свои мощные ботинки, открывает дверь. – Я пошел. – Выскакивает в подъезд.
– В три часа чтоб пришел пообедать! – кричит ему вслед Елена. – Слышишь?
– Ла-адно!
Она захлопывает дверь. Как раз и Дарья пришлепала на четвереньках в прихожую.
– Опоздала, – мать берет ее на руки, – убежал братик.
– А-я-я, – словно бы расстраивается ребенок; Маркин и Елена не могут удержаться – смеются.
– Кстати, полы бы помыть, – затем говорит жена. – Дашка везде ползает, а грязь такая…
Маркин усмехается:
– Саша придет – пусть помоет.
– Надо заставить.
– М-да…
Хоть Маркин и утверждает, что не может спать днем, но состояние у него дремотное. Только улегся на диванчик, взялся за книгу – моментом глаза стали слипаться, тело размякло. И чай не помог. Кофе еще, что ли, выпить?.. Ставит чайник. В ожидании, пока тот закипит, идет в комнату.
– Что на обед приготовить? – спрашивает жену.
– Там фарш под морозилкой. Котлет можно с пюре. Нормально?
– Давай.
Жена отрывается от разбора детской одежонки.
– Я сделаю, Леш. Садись поработай.
– Не получается… Я лучше… Ты и так всю неделю варишь.
Готовить Маркину нравится. Привычка. В армии был поваром – года полтора без отрыва у плиты проторчал. Теперь как-то не по себе, если долго этим не занимается, точно не хватает важной составляющей жизни…
Елена особенно не упорствует – с понедельника по пятницу ей вот как хватает готовить всякие блюда, фантазировать, чтоб не одно и то же. Хоть в выходные можно расслабиться.
Маркин достает из холодильника фарш. Пока размораживается, чистит картошку.
Включен магнитофон, играет кассета с песнями группы, где Маркин был лидером. Еще минусинских времен. Кассета заезженная, постороннему человеку слов не разобрать, но Маркин, конечно, знает все наизусть. Частенько включает для поднятия духа, но вместо этого почти всегда возникает ощущение пустоты сегодняшнего.
Хе-хе, надеялся вот, приехав сюда, что здесь-то, в Москве, и займется музыкой всерьез. О писательстве тогда думал даже меньше, чем о музыке… Ну, с писательством худо-бедно, но двигается, а для группы люди нужны, соратники, аппаратура, инструменты, база. Силы нужны, энергия… Иногда, бывает, за бутылкой поговорят с Дэном, что надо группу сколотить (Дэн даже на барабанах мала-мала может), помечтают, а дальше ничего. И как-то особого желания нет, того, какое в двадцать лет было, жгло аж. И Маркин готов признать: его время для рок-н-ролла прошло, назад не вернуться, запал уже не тот.
Вот сидит, чистя картошку, слушает, как рычит на кассете, колотит по струнам, и не верится, что это действительно он. И тексты песен словно бы не его. Теперь такие не пишутся… да и вообще никакие особо не пишутся.
Поделил фарш на шесть равных кусочков (чтоб Елене, Саше и себе по две котлеты получилось) и принялся жарить. Жена, вроде, занялась стиркой.
Немного постирав, заходит на кухню.
– Кстати, Алеш, сегодня же должны тараканов прийти травить! – объявляет.
Маркин кивнул:
– Я знаю.
– Надо тогда посуду убирать, вещи.
– Угу, надо…
Котлеты шипят на сковороде, начинают аппетитно пахнуть.
– Аромат какой! – улыбается Елена. – Сразу есть захотелось.
– Приготовится – поедим.
– Что ты такой? – Она обняла мужа. – Случилось что-то?
– Да нет…
– На концерт хочешь пойти?
Уж если Елена начала выяснять, отчего ее Алеша не в настроении, то, пока не узнает причину, не успокоится.
– Н-ну, состояние просто какое-то, – объясняет Маркин, – давление низкое, наверное…
– Выпей кофе, любимый. Заварить?
– Я уже выпил. Спасибо.
Жена смотрит на Маркина заботливым взглядом; Маркина на это тянет сказать ей что– нибудь обидное, грубое. Он неприятен себе за то, что на него смотрят как на больного… Пересиливает себя, старается успокоиться. Целует Елену.
– Ты меня любишь? – ласкаясь, спрашивает она.
– Люблю… – Маркин начинает переворачивать котлеты.
Жена обнимает его со спины, гладит ему грудь под рубашкой.
О проекте
О подписке