Глава четвёртая,
в которой Ричи знакомится с Посейдоном

Столько воды сразу Ричи не видел никогда. Вода шумела солью, плескалась рыбьими хвостами, билась о берег волнами, шуршала морскими камушками, звенела брызгами, смеялась каплями, и всё это в маленькой кошачьей голове звучало неясной угрозой. И хотя прежде кот ненавидел переноску, в которой сидел, сейчас он испытывал к ней благодарность – за сухость и какие-никакие стены. Они закрывали его от невообразимой широты моря, в которое его «двуногий» сдуру решил забросить их обоих на каком-то малонадёжном судёнышке.

Сам Посейдон, огромный, могучий, бесконечный, словно уже схватил своей мокрой лапищей котектива за шкирку.

Тут Ричард, конечно, немного перегибал палку, занижая размеры старенького теплохода, на который «двуногий» волок переноску и свой чемодан. Теплоход был многопалубный, уж четыре-то яруса он точно успел заметить, даже не высовывая нос из переносной сумки, а лишь прижавшись янтарным глазом к сетке, через которую к нему поступал воздух. Несмотря на то, что изначально судно было грузовым, верхняя палуба была отдана пассажирам, там же находился небольшой бассейн – будь они неладны вместе с этим мокрым-премокрым морем! «Двуногие», верно, совсем обезумели, если в огромной луже им нужны ещё и лужи поменьше! Наверняка в каждой из сотни комфортабельных и не очень кают тоже были ванная, раковина и даже какое-нибудь джакузи!

Море пугало Ричарда таинственным древним страхом. Вроде ни одной конкретной истории о том, как его знакомого кота сгубила бы солёная стихия, он не помнил. А вот суеверий – хоть отбавляй. Правда, у суеверий всегда были вполне обоснованные истоки.

Взять, к примеру, отвратительное свойство воды влиять на запах. Если от Ричи будет нести как от половой тряпки, он вряд ли сможет затаиться за углом незамеченным и раскрыть какое-то мало-мальски важное дело! Ведь мокрый кот воняет не хуже блохастой псины, будь он хоть трижды чистюля и франт, каких свет не видывал, стоит слегка подмочить шерсть – пиши пропало!

А это мерзкое ощущение промозглости? Когда любой ветерок пронизывает до костей, будто ты рыбий скелет, а не уважающий себя пушистый царь природы! Вымывая воздушные подушки в шерсти, вода заставляет в любую жару зябнуть даже самого морозостойкого кота!

Ричи вспоминал рациональные объяснения водобоязни своих знакомых котософов, готовых часами за миской валерьянки раскладывать по мисочкам свои мяумудрости, лишь бы побороть навязчиво колотивший его страх упасть за борт прямо в переноске. «Двуногий», словно назло, не торопился и застрял на этом зыбком трапе, перекидываясь со случайными беднягами ничего не значащими фразами.

Кот продолжал перебирать в голове воспоминания из бесед разных лет. На мокрую шерсть, например, очень быстро и очень много налипает грязи и бактерий! И если потом начать себя вылизывать и наесться пуд грязищи, так и кишечные колики можно подхватить! Кому потом икающий больной котяра будет нужен? Ни одна уважающая себя кошка даже не взглянет на облезлого оборванца!

Справедливости ради, Ричард вспомнил пару знакомцев, которые с водой были на «ты». Дальний Масин родственник – курильский бобтейл Йошикот и его подруга – бенгальская пловчиха Акира. Йошка ему тогда рассказывал, что ничего особо пугающего в воде нет. Мол, страшно только, что опоры нет – оттолкнуться не отчего и взобраться некуда. А если эти мысли отпустить – то и плывется легко, что твоей сельди. Акира и вовсе помешанная была. В пруд, в ручей, в ванную – всегда первая бежит. Не может поплавать – так лапой за струю воды цепляется, в лужи прыгает, с дачными поливалками играет. Странная кошка. Красивая – да, этого не отнять. Но, видимо, где красота – там и до сумасшествия лапой дотянуться!

Как хвостом ни крути, а сесть в лужу было самым большим страхом Ричи, сколько он себя помнил. Взять хотя бы тот случай, когда «двуногий» пытался его впервые искупать. И зачем, спрашивается? Чем заслужил крошечный пушистый няша Ричи такое хамское отношение? Ну, подумаешь – проткнул случайно крышку на банке сметаны. Ну, извозился весь в молочной продукции, ну уронил потом какую-то злосчастную герань, горшок расколотил да землёй слегка припорошился. Разве ж это повод живое существо в таз с водой окунать?

Ричи помнил этот жуткий звук рвущейся из крана воды, эхо отбитой от чугунной ванны струи и ругань «двуногого». Помнил, как забилось его крошечное сердечко, как каждый мяв заглушался хлюпающим звуком и огромными глотками водопроводной воды. Как исцарапал своему писателю руки в кровь и как потом дрожал, завёрнутый в полотенце, когда дыхания хватало только на прерывистые икающие вдохи.

А однажды, не приведи кошка-мать никому узнать про тот случай, подхватил Ричард где-то блох. Тогда, уже в отрочестве, к страху перед водой добавились ещё унизительные ощущения от вытравливания блох вонючим дустовым мылом. Долго его полоскали в тазу в тот раз, уже в четыре руки…

Был ещё один неприятный случай в его короткой кошачьей жизни. Жили они тогда счастливой семьёй на даче. «Двуногие» и его дражайшая Масенька. В тот раз он хотел изловить аквариумного сомика, блеснуть доблестью перед любимой подругой и угостить вкуснятиной. Только лапы подвели – скользнули когти по краю бортика, и свалился хвостатый герой прямо в стеклянную коробку с водой, водорослями, какими-то улитками, глиняными фигурками и сушёными тараканами. Раньше это воспоминание вызывало в душе Ричи немного стыда и много смеха. Теперь же добавились ещё грусть, тоска и внутренняя пустота. Такая огромная, как пустая бочка от океанской сельди. Неумолимо гнетущая и непримиримо беспощадная.

ОКЕАН!!! Ричард вдруг ощетинился от страха – а что, если они поплывут через океан? Всех девяти жизней не хватит, чтобы отделаться от этого страха.

Наконец «двуногий» добрался до своей каюты. Добрались вместе с ним чемодан, переноска, а в ней и сам съёжившийся котектив. Писатель открыл переноску, и Ричард осторожно из неё выбрался. Ноги подкашивались больше от страха, нежели от долгого сидения в переносной сумке и пошатывания на весу. Каюта, вопреки страхам, оказалась вполне сносной. Уж куда лучше сторожки, в которой они как-то жили при фабрике. Здесь была простая прочная койка, небольшой столик и стул, прикреплённые к полу. В стену было встроено что-то вроде шкафа, но без дверок. «Двуногий» затолкал под кровать чемодан, переноску оставил на кровати, а сам подошёл к круглому иллюминатору и что-то начал бормотать себе под нос.

«Опять творит», – понял Ричи.

«Двуногий» положил на столик приглашение на участие в конкурсе «Праздник Посейдона», спешно вытащил из кармана молескин и начал вписывать туда свои каракули привязанной к блокноту ручкой.

 
– И если уходить от бед, то семимильными шагами,
на корабле, в фуражке капитана,
на двадцать тысяч лье вперед и вглубь.
И если говорить не вслух, то непечатными словами,
а песни петь – всегда спонтанно!
Зачем же раньше был не смел я или… глуп?
 

Тут писатель вдруг опомнился, открыл иллюминатор и со злостью вышвырнул в него блокнот.

– Всё – значит всё! – крикнул он морю. Не для того он завязал со своими стишками, чтобы вновь их писать. От стишков пользы никакой – на них ни вина не купишь, ни кошачьего корма. На конкурс захотел? Вот и пойдёшь – как зритель. Довольно мечтаний – пора встать на твёрдую почву, пусть до этого сначала и придется какое-то время провести в плену морской болезни, когда из окна видно только бескрайнее море, а за ним – опять бескрайнее море! Решил возвращаться в свой бизнес – значит, надо возвращаться полностью, не оставляя возможности искать поддержки и утешения в творческой стороне своей личности. Уж сколько ему эта творческая сторона бед принесла, который раз на стенку лезть хочется от тоски и досады! PR так PR, точно просчитанные ходы, выверенная целевая аудитория, проверенные на фокус-группах тексты и никаких бесплатных вольных размышлений или отвлеченных фантазий! И новоиспечённый пиарщик решительно покинул каюту, не притворив за собой дверь.

Ричард побродил немного по каюте, посмотрел по сторонам, выглянул в иллюминатор – нового ничего не увидел, все то же бесконечное море, – и решил всё-таки проследить за своим писакой-горемыкой – тот вряд ли успел далеко уйти.

Ушел тот действительно недалеко. Стоял прямо напротив каюты у бортика, смотрел на ещё заметную линию берега. И вроде известные ранее узоры приобретали теперь причудливые очертания, выводя на горизонте понятную лишь этим двоим веху – старой жизни больше не будет, что было – то прошло. Разочарования сгладятся, обиды исчезнут, боль утихнет. Останется светлая грусть в дымке удаляющегося в закат города их прошлого. А впереди их ждёт только новое, только неизведанное, только практичное и настоящее – в городе их будущего.

Глава пятая,
в которой бога Мома снова изгоняют с Олимпа

Ах, если бы его спросили, сколько сарделек пройдёт в колбасное кольцо, если бы хоть кому-то стало интересно, о чём шепчет травинка в его зубах, или каков на вкус мёд поэзии, он бы рассказал… Но никому не нужны его рыжие мысли. И пусть. Ведь у каждого своя тропа к мышиной норке и каждого ждёт по ту сторону своя хвостатая истина – маленький серый комочек, поющий на разные голоса песню мира, или красноглазый монстр с острыми зубами.

Если бы теплоход отплывал с другой пристани, ему, солнечному Рыжику, было бы так же тепло и светло. И так же немного одиноко. Рыжик все так же смотрел бы на бурлящую воду за кормой, на белых горластых чаек, на удаляющийся берег… На «двуногого», смешно переставляющего длинные тонкие ноги в полосатых брюках. Брюки чуть-чуть широковаты, и полоски живут своей жизнью. Ноги стучат вправо, а брюки – ещё слева колышутся. Эта задержка едва заметна, но взгляд цепляется, и оторваться почти невозможно. Дьявольские полоски, способные заворожить не хуже лазерной указки.

И фамилия у «двуногого» смешная – Галкин. Птица городского полёта, мелкая юркая птаха. И одевается он смешно, даже по-«двуножьим» меркам, – смокинг, «бабочка» и черные брюки, с едва заметными, живущими своей жизнью полосками. Теплоход качается на волнах, но это не мешает Галкину отбивать чечётку. Довольно нелепо. «Двуногие» смотрят с неодобрением на его трость, отбивающую ритм, на его довольное лицо, на всю его неуместную фигуру.

– Чок-чок, шшшух! – бормочет Галкин себе под нос. – И вот так! И ещё вот этак! – Он запрокидывает голову, продолжая стучать каблуками. – А панойя му! – Это греческое восклицание, которому он совсем недавно научился, означает «Боже мой!». – Снова Рыжик му, ты мой маленький пушистый бог Мом, бог хохота и смеха, выходишь на подмостки Олимпа!

Рыжик знает, что будет сейчас. Если бы это был кто-то другой, он бы уже скрылся… сквозь колбасную петлю. Но это Галкин. «Двуногий», с которым… Не важно, не важно! Крыса-судьба снова поворачивается своим невнятным серым боком, а Галкин стучит всё ближе.

– Ну же, Рыжик! – протягивает он руку. – Составь мне компанию в этот чудный денёк! Скоро же праздник Посейдона!

Рыжий вразвалочку подходит к «двуногому», несколько секунд приноравливается, покачивая толстым задом, прыгает на него… Вот эта секунда! На миг выпустить когти и тут же разжать их, чтобы судьба сама распорядилась по своему усмотрению!

Кот, вопреки всем теориям, грузно шлёпается на спину у ног Галкина. Рыжий увалень, неловкий паяц! Все хохочут: хохочет небо, палуба, в хохочущем хороводе кружатся лица «двуногих». Пускай! Пусть смеются!

Галкин опускается перед Рыжим на колени. Вот он, этот момент, ради которого всё это!

– Ну что ты, рыжий мой волшебник! Вот это игра! Игра котобога! Ты превзошёл самого себя! Ушибся? Наверное, больно?

Больно? Рыжик улыбается. Хоровод смеющегося мира веселит его. Так всегда в жизни. Больно будет потом, а сейчас смешно. И потому, что потом обязательно будет больно, сейчас нужно впитать каждую секунду радости.

Лицо Галкина приближается, заслоняя вертящееся смешное небо. Он целует Рыжика старческими губами, подхватывает под живот и несет в каюту. Его руки подрагивают, а от сухой кожи пахнет старостью. Рыжик не против, Рыжик доволен.

– Я дам тебе валерьяночки. Потерпи, мой котобог!

Палуба резко уходит вниз, «двуногие» уже не смотрят на них.

«Что наша жизнь? Полевая мышь, на миг мелькнувшая и пропавшая в ворохе сухой листвы. Валерьяночка? – Рыжик блаженно закатывает глаза и продолжает размышлять. – Это зелье поможет, утешит. Но от чего? Рыжик, Рыжик, сумасшедший кот сумасшедшего «двуногого»! Раз за разом задаешься этим вопросом и понимаешь, что жизнь и есть зелье».

Рыжик свешивается через руку Галкина и корчит рожи окружающим. Мимо проплывает палуба, тощий «двуногий», ещё более тощий, чем Галкин, смотрит на них, как на придурков.

«А я и есть придурок! – лениво размышляет Рыжик и раздувает щёки, дразня жирного кота, сидящего возле тощего «двуногого». Воздушный поцелуй летит в сторону прекрасной эгейской кошки. Она презрительно морщится и отворачивается. – Ну и пусть. Лучше быть придурком у света, чем мудрецом у тьмы. Мадам, вы прекрасны, и, к вашему несчастью, нам по пути! Плавание обещает быть забавным. Рыжик, жирный и красотка! Весёлая компания! Стоп! А это что?»

Рыжик поднимает голову и замечает ещё четырёх котов. Это ещё кто? Коты наблюдают с разных точек палубы, и шерсть сама по себе приподнимается.

Но Галкин уносит его в каюту, бормочет про насмешливого бога смеха Мома, которого за его саркастические шоу даже изгнали с Олимпа, наливает валерьяночку и всё танцует, танцует…

Глава шестая,
в которой выясняется один странный факт

Ричи основательно уселся и задумчиво почесал за ухом. Он был всю жизнь честен с самим собой. Да, родословную вёл не от эрмитажных котов. И в семье не было расфуфыренных театральных любимчиков. Но всё же к искусству он тянулся. Конечно, от виктюков-шмиктюков зевал во всю ивановскую. Любил что попроще – произведения типа «Кот на воеводстве» или «Троица из Простоквашино». От сцены, виденной в детском театре – «ловись, рыбка, мала и велика», Ричи буквально катался по полу. Лиса вела себя, разумеется, стервозно. Но какая же бездна обаяния, влюбиться можно с первого взгляда! Короче говоря, он был любителем народных сказок и нисколько не страдал от заносчивости. Однако идиотская клоунада старого «двуногого» его порядком шокировала.

«Вот ведь подлец какой, – подумал Ричи, выкусывая между пальцами. – ещё и кота втянул в это позорище!» Впрочем, возмущение немного побурлило и улеглось. Котектив всегда отличался справедливостью. Рыжего мохнатого жирдяя никто не принуждал. Он добровольно валял дурака.

«Эти балбесы себя воображают великими артистами. А люди на самом-то деле хохотали от радости. Вот, нашёлся кто-то глупее, чем они сами! – пришёл к окончательному выводу Ричи. – Жажда славы ослепляет… Где-то я это слышал? Так подходит к случаю!»

Кот ещё немного поломал голову, пытаясь вспомнить. В памяти всплыл давний вечер, когда его «двуногий» и «двуногая» Маси обжимались на диване и смотрели заумный спектакль. Ричи тогда фыркнул и ушёл спать, но фразу запомнил. «Там тоже кривлялись в смешной одежде, но смысла было побольше», – подвёл он итог под выступлением самозваных артистов.

За спиной раздался звук знакомых шагов. Ричи обернулся – да, это шёл его «двуногий». «Ого! – удивился кот. – А мы снова форсим и пижоним!»

Писатель нарядился в одежду из прошлой жизни, о которой Ричи уже почти позабыл. Две недостаточно мохнатых – как и у всех «двуногих» – конечности торчали из белых шорт. Ступни прятались в замшевых мокасинах. Кот любил время от времени подремать на этой обуви. Его слегка расстроило посягательство на то, что он уже считал своей безраздельной собственностью. Но мимолётное недовольство испарилось, когда Ричи перевёл взгляд выше. «Двуногий» нацепил белую льняную рубаху – подарок той самки, что жила тогда в его жилище. Это было уже тревожным признаком! Так, на запястье небрежно болтаются часы. Ричи помнил, что это искусная подделка китайских ширпотребщиков. Настоящие такие стоят сто тысяч евро, говаривал «двуногий», а эти – всего-то тыщонку рублей. Но их не различит даже опытный часовщик, пока не снимет заднюю крышку. «Ага, это он во все тяжкие пустился, значит!» – пришёл к выводу кот. Лёгкая небритость, в волосах благородная проседь, скучающий взгляд. Был бы «двуногий» четырёхлапым, можно было бы сказать – под породистого «косит». А так он, стало быть, изображал миллиардера, вышедшего к ребяткам попроще. Ох, неспроста он хвост распушил и спину выгнул! Кошачья интуиция никогда не подводит…

И точно! Прогуливается такой, словно никого вокруг не замечает, а сам нацелился на ту «двуногую». С неё и так все самцы взглядов не сводят – кто украдкой посматривает, а кто внаглую пялится. Тёмной масти, поджарая. Была бы кошкой – отличная вышла бы охотница-мышеловка! «Двуногого», с одной стороны, понять-то можно. А с другой… Наелся ведь уже этой гирлянды дважды! Чуть ноги не протянул – так ему плохо было. И ничему так и не научился. Вот, уже начал разговор! Ленивые вкрадчивые интонации. Негромкий бархатный голос, идущий из самой груди. Как будто не беседует, а мурлыкает. Умеет зубы заговаривать, ничего не скажешь. Но зря родной «двуногий» охотником себя воображает, в данном конкретном случае дичь – именно он.

А черноволосая «двуногая» игнорирует попытки обольщения. Держит дистанцию, но не отталкивает. Заманивает! А «двуногий»… Дрянь дело! Похоже, он уже начал заводиться. Теперь будет тратить на охоту за неприступной самкой всё своё время, душевные силы и ресурсы. Сигналов о приближающейся опасности Ричи уже разглядел целую прорву. Пора предпринимать самые решительные меры! Иначе потом писателя будет уже не спасти – с головой окунётся в романтику.

Котектив целеустремлённо направился к «двуногому», заранее мысленно попросив у него прощения. «Ты должен понять – не шалости ради я совершаю это! – попытался телепатировать Ричи. – Я выполняю свой долг. Как кот. Как мужчина. Как друг!» Однако «двуногий» был настолько увлечён разговором, что даже ухом не повёл. Ричи тяжело вздохнул и наотмашь ударил передней лапой по открытой коже чуть выше мокасин.