Глава 2 – Переживание

Возможно, в этом мире ты просто человек, но для кого-то ты – весь мир.

Габриэль Гарсия Маркес «Сто лет одиночества»

Когда я узнал, что она записалась в кружок по актерскому мастерству при нашем университете, меня просто ужалило осой туда тоже записаться, хотя актер из меня тот еще. Даже мама всегда говорила, что у меня все на лице написано, и что меня будет слишком легко обмануть. Да что там наивное лицо, я не смог даже попросить конспекты красиво и по-мужски. Так что театр по мне давно плакал, может как раз чему-нибудь научусь там. Так что удалось совместить приятное с полезным. Студия, или сцена, как ее называли сами участники, находилась в подвале университета, и представляла собой обычную комнату без окон. Напротив стучали мячиком в настольный теннис, а чуть дальше располагалась секция в дартс. Нам задавали на дом учить наизусть отрывки из разных пьес, в основном это был Шекспир или Чехов, а потом мы собирались и отыгрывали сценку уже вместе, под общий хохот и нелепые как сама игра обсуждения. Она не блистала яркостью на сцене, и все время стояла в сторонке, наблюдая за тем, как играют остальные. Роли себе выбирала эпизодические, и не требующие особой актерской игры. Я тоже. Мы были похожи.

Наблюдая за ее нерешительной игрой, и тем, как она нежно, словно протирала каждое слово тряпочкой, произносила свои реплики, я решил наконец-то удивить ее своей актерской игрой. Этот талант как раз реабилитировала бы меня в ее глазах, как смелого и решительного в общении парня. Терять мне уже было нечего, так как хуже, чем я уже себя показал в той истории с конспектами, я не смогу, – так что оставалось только изумить ее тем, чего она от меня точно не ожидает. Мне тогда было наплевать на всех кто с нами ходил в этот кружок, мне было без разницы что каждый из них обо мне подумает, мне было важно только одно единственное мнение – ее. И я стал самостоятельно штудировать учебники по актерскому мастерству уважаемого Станиславского, попутно просматривая культовые драматические фильмы, где еще видна старая театральная школа игры. Честно говоря, громко и с выражением кричать как Ди Каприо, я научился быстро, а вот слезу пускать от волнения, как Мэл Гибсон, не сразу. Что только не видело и не слышало мое бедное зеркало, оно наверное хотело треснуть от стыда, после все того, что пережило со мной в те дни.

Меня так переполняло чувство того, что вот сейчас настал удачный момент, которого я так долго ждал, и я наконец-то смогу ее удивить, – и покорить. Мне захотелось выучить все секреты актерского мастерства, которые были написаны в книгах, или были скрыты, и передавались из уст в уста. Мне хотелось постичь все, чтобы произвести на нее максимальный эффект. И эти чувства так переполняли меня, что я начинал браться то за одно, то за другое, так и не доводя ничего до конца, – в голове все перемешивалось и путалось. Я так сильно разгонялся, что уже к середине забывал куда бежал, меня просто захлестывали чувства от осознания того, что совсем скоро я смогу изменить происходящее, и от того, как я покажу себя в этом спектакле, будет зависеть то, как скоро мы возьмемся с ней за руки. И меньше всего я хотел опозориться, как прошлый раз, и потому работал и старался в трое усерднее обычного. Наверное, не к одному экзамену по научным предметам я не готовился так усердно и так досконально. Каждая мелочь для меня была важна, и она же, каждая мелочь, сбивала меня, путала, и нивелировала все ранее достигнутые наработки. В какой-то момент я просто рухнул на кровать от усталости, и решил, что уже сделал от себя все что мог, и теперь все зависит только от случая. Что касается теории актерского мастерства, то я знал почти все, но уверенности от этого у меня не прибавилось, а почему-то стало наоборот еще меньше, чем тогда когда я ничего еще об этом не знал.

И вот пришло время разучивать новую пьесу, преподаватель всегда спрашивал, кто из нас хочет какую роль сыграть по желанию, и когда все отказывались, – а все постоянно отказывались, то он уже сам раздавал по мере наших способностей, каждому из участников оставшиеся роли. Сейчас я решил, что готов сыграть свою первую большую роль, к тому же, если у меня не получиться, то я смогу легко пережить этот позор легко, так как наша аудитория зрителей была очень мала. За день до этого, я случайно подслушал ее разговор с подружкой по кружку, когда мы все ждали препода в душном коридоре. Я нацепил наушники и мотал в такт головой, демонстрируя то, что оглушен громкой музыкой, а сам внимательно прислушивался к их голосам неподолеку. Кепка моя под козырьком скрывала все лицо, и потому мои глаза оставались незаметными. Она несколько раз поглядела на меня, но приняв мои мотания головой за то, что я просто не заметил ее сразу как пришел, больше уже не смотрела на меня, погрузившись полностью в разговор с подругой.

– Нам надо сыграть эти роли для того, чтобы начать нравиться парням. Им нравятся смелые девчонки. Ты разве забыла, зачем мы сюда записались. Хватит уже отсиживаться. Как только он объявит – сразу соглашаемся! Договорились? – Подруга кивала головой и за себя и за нее, и была слишком настырной. Она стояла раскладывая на свои невидимые весы каждое ее слово, и наблюдая за изменением их равенства.

Подружка ее вела себя всегда так, будто знала точно все о жизни, и особенно, что нравится всем парням на свете. Она же стояла, спокойно облокотившись спиной к стене, теребя корешки книг, которые прижимала к груди. Вид у нее был такой, будто она ничего и никого не слышала, казалось она перебирала струны на арфе, которую прятала от всех внутри, и слышала только ее звуки в этом душном коридоре.

– Я пришла сюда не затем чтобы кому-то нравиться. А для того, чтобы научиться красиво и с выражением говорить. – Строго ответила она, но в этой строгости не было ни обиды, ни давления, – скорее защита.

В одном этом предложении я разглядел ее целеустремленную натуру, немного мечтающую, немного рассудительную, в общем такую, которая мне идеально подходила, потому как я сам был точно такой же. Она не стремилась покорить этот мир, не хватала звезд с неба, но знала, что все это может ей еще пригодится в дальнейшем, и потому отказываться не спешила. Я не мог понять, что меня так завораживало в звуках ее голоса, он был немного ленивый, и немного добрый, и даже немного веселый, но умеренно.

Каждое ее слово, отражалось во мне приятной мелодией, будто что-то внутри размешивалось, превращаясь во что-то приятное. Осталось разобраться, как мне сделать так, чтобы слышать ее гораздо чаще. Я снял наушники, и повернувшись к ним, смело сказал: «Не знаете, какую пьесу сегодня будем разбирать?». Они обе одновременно повернули ко мне головы, она с воодушевлением, а ее подруга с явной неприязнью.

– Сами стоим и гадаем. – Она подняла обе брови вверх, показывая этим движением то, что она считала эти попытки бесполезным трудом. – А ты хочешь выпросить себе главную роль на этот раз? – Спросила она, так медленно и так печально, будто провожала кого-то в дальнюю дорогу стоя на перроне и махая платком.

В ее голосе на этот раз было столько тоски, что он казался мне толстым и плотным. Она не была похожа на будущую раскрепощенную актрису, скорее на преданную зрительницу. Когда она это сказала, внутри меня словно холодный ветер пронесся, и ударившись о внутреннюю стенку, закрутился, поднимая в своем вихре почерневшие там листья, хлопья не разделившихся снежинок, какие-то бумажки, мои отрывистые мысли, и скомканные чувства. И от этих ощущений я постоянно немел и проглатывал язык в ее присутствии. Когда наши глаза сходились, они заставляли неметь мои руки, ноги и язык, и не хотелось ничего говорить. Было просто приятно молча стоять и смотреть, наслаждаясь друг другом, как теплой ночью далекими звездами.

Наши взгляды со звоном в душе снова встретились, как два поезда на бешенной скорости, несущиеся друг к другу, и я тут же забыл, что хотел ей ответить. В ушах зазвенело, ее глаза были до такой степени спокойны и внимательны, что у меня подкосились колени. Я чувствовал, как она залезла внутрь меня, и поднимала там разбросанные мной утром мысли и сомнения. Мне казалось, что она видит меня насквозь, и я не знал, куда от этого деться, куда спрятаться от ее пронзительного и всепроникающего взгляда. Но тут же, неожиданно отошел к незнакомому парню, который стоял напротив, отчего тот аж испугался такой моей неожиданной приветливости. Но я не переставал чувствовать их взгляды на своей спине. Они снова о чем-то заговорили, но услышать их отсюда уже было невозможно. Когда я все таки обернулся на них, то увидел брезгливое лицо ее подруги, – та продолжала говорить, не сводя с меня глаз. Видимо они сейчас обсуждала меня, и видимо не с лучшей стороны, а она слушала и разглядывала меня с таким видом, будто переспрашивала подругу: «Так ли это?», «Возможно ли это?», «Неужели он на самом деле такой?». В общем, я снова сел в лужу, и снова по той же причине – засмущался в самый ответственный момент.

Почему каждый раз, когда я репетирую подобные сцены разговора с ней, я предельно уверен в себе, я готов подхватить ее на руки и понести по лестнице вверх. Но когда все происходит в реальности, те же самые сцены, те же самые слова, вызывают во мне уже неудержимую дрожь. И даже больше, чем чаще я себе представляю какую-либо сцену, тем она начинает меня больше волновать, когда начинает проявляться в действительности. Более того, меня начинает пугать то, что я уже здесь был и все это видел когда-то ранее. После чего я в очередной раз пришел к выводу: меньше мечтать, а больше действовать, и действовать без плана, то есть импровизируя. Только тогда я становлюсь сам собой, и веду себя более уверенно, чем в ее присутствии. Только бы в этом желании быть самим собой не зайти слишком далеко, а то прежние смущения покажутся пустяковыми, и я опять наговорю лишнего, о чем вскоре пожалею. Сколько раз я замечал, как адекватные парни становились идиотами, влюбляясь в девченок, они просто не знали как себя с ними вести. Дергали за косички, толкали как пацанов, матерились и хамили им или в их присутствии.

Вообще нам парням тяжело, перестраиваться с мужского общения на женское, после стольких лет привыкания к первому. Сколько синяков было набито, сколько драк пережито, сколько уроков о дружбе пройдено было, чтобы освоить этот загадочный пацанский язык. А теперь что, все оказывается зря, на нем нельзя говорить с девченками, нужно снова начинать сначала, снова переучиваться, снова набивать себе шишки. И почему всегда мы должны идти навстречу и подстраиваться под их женский язык, ущемляя себя в привычных правах, почему так сложилось, что не девченки подстраиваются под нас, изучая пацанский язык. Сам задал вопрос, и сам же понял, что сморозил глупость. Да потому, что любовь кружит нам голову гораздо сильнее чем им, и мы в этом головокружительном угаре, готовы запеть на любом языке. Достаточно вспомнить собственные ощущения при каждом ее виде, не говоря уже о волнении. На что только не пойдешь ради любви, ради этих вспышек яркого света внутри при каждом ее взгляде.

Когда вы зашли в класс, учитель с порога заявил нам следующее: «Прошло достаточно времени, чтобы вы почувствовали свою самостоятельность. Пришло время усложнить задачи. Будем с вами импровизировать сегодня!». Он оглядел бегло каждого из нас, и хлопнул в ладоши, да так громко, что со стен взлетела пыль. «Начнем! Каждый из вас вытащит свой билет, где будет указана роль и отрывок из произведения. Вперед». Он протянул нам коробку, где были разбросаны бумажные маленькие конвертики. Сначала все сидели неподвижно, а потом почему-то в общем порыве дернулись к коробке все разом с визгами и криками. Я не стал отделяться, и воспользовавшись моментом, подошел поближе к ней, но все еще держа дистанцию. Обезумевшие коллеги сделали за меня мое дело – толкнули меня прямо на нее, и мы прижались друг к другу плечами. Ее маленькое плечико было так расслаблено, что мне показалось, что я сделал ей больно.

От этого прикосновения она даже не оглянулась на меня, но я чувствовал, что она смотрит на меня, хотя бы потому, что ей было бы интересно, кто ее толкнул нечаянно, но она не подала виду, а значит знала, что это был я. А значит следила до этого за мной своим боковым взглядом, который у нее был сильно развит, как у хищной птицы, которая сидит на вершине холма. Я не знаю как это объяснить но даже без слов, тела людей начинают общаться друг с другом, возникает какой-то жар между ними, вызванный то ли гормонами, то ли просто нервами. И это общение гораздо более искреннее и правдивое, чем тысячи слов и обещаний, поэтому в периоды ссор лучше молчать друг с другом, чем пытаться объяснить что-то, так как слова могут еще больше запутать. Я всегда чувствовал как ее тело разглядывало мое, хотя она демонстративно пыталась изобразить отстраненное лицо, вслушиваясь как бы в общий шум. Как только доступ к коробке освободился, она протянула свою руку к ней, и я резко вытянул свою, и уже когда она взяла конвертик, я быстро накрыл ее своей ладонью. Она чуть вздрогнула, и дернула головой в мою сторону, но не закончила движение, и вернулась в прежнее искусственно отстраненное состояние. Вот оно актерское мастерство.

Мне очень хотелось узнать ее поближе, почувствовать ее запах, почувствовать ткань ее кожи. Но больше всего мне нравилось наблюдать за ее реакциями, видно было, что для нее, как и для меня, эти отношения были первой настоящей любовью. И не смотря на свою внешнюю сдержанность, внутри она как и я смущалась и переживала. Эта мысль, почему то вселила в меня некоторую уверенность, так как она доказывала то, что во-первых я ей нравлюсь, а во-вторых очень нравлюсь, поэтому исходя из своих впечатлений, волнуюсь я только когда безумно в какого-то влюбляюсь. Получается, что она в меня так же безумно влюблена, что может быть приятнее для восторженного сердца, чем эта мысль. Не знаю почему, но эта мысль несколько остудила мои чувства к ней, ведь теперь я сам себе казался красавцем, и мог претендовать и уже на более красивую девушку. Может я себя не до оцениваю, раз могу нравится и таким.