Глава IV
Игры императора Руфина

«Сегодня, в праздник Либерты Победительницы на Авентине ожидается около трехсот тысяч человек. На церемонии будет присутствовать Элий Цезарь. Сам он когда-то служил волонтером в фонде Либерты».

«Вспомним в этот день слова Эпиктета ^[7]:

«Чего не желаешь себе, не желай и другим; тебе не нравится быть рабом – не обращай других в рабство».

«Пожертвования клиентам за первую половину месяца возросли вдвое. Ночлежки переполнены. В бесплатных столовых очереди. И хотя раздача продуктов увеличена, столовые не могут обеспечить всех желающих горячим питанием».

«Несмотря на подвоз дополнительного зерна из Галлии, Полонии и Винланда, хлебные очереди не уменьшаются. Рим испытывает так же недостаток в молоке и овощах. Цены неуклонно растут».

«По неподтвержденным данным те многочисленные перегрины ^[8], что объявились в пределах Империи – это бывшие гении, принявшие антропоморфный вид».

«Пожар на автомобильных заводах в Медиолане пока не удается локализовать».

«Акта диурна, 7-й день до Календ октября ^[9].

I

В это утро Юний Вер почувствовал себя лучше. Он понимал, что поблажка кратковременная, и скоро боль вернется, но рад был и этому.

Проснувшись, он сразу вспомнил, что сегодня праздник Либерты – любимый день Элия. Вспомнил и позавидовал другу. Если бы Вер мог верить, как Элий, что «Декларация прав человека» может решить все вопросы! Но, к сожалению, Вер не верил декларациям.

На столике рядом с кроватью вновь появилась золотая чаша, куда больше и изысканнее прежней. Чаша, до краев полная амброзии. Вер не удивился. Аккуратно перелил густую жидкость в золотую флягу, стараясь не потерять ни капли. Но все же пролил – руки его дрожали. С трудом натянул тунику, надвинул соломенную шляпу на глаза, взял суковатую палку и вышел на улицу. Брел, всем телом наваливаясь на палку. Носильщики сами к нему подошли; ни о чем не спрашивая, донести до Эсквилинки. Денег не взяли.

Воздух второго корпуса тревожил его. Будто он, Вер, был зверем и чувствовал по запаху родных среди чужого народа. Он миновал атрий и поднялся на второй этаж, безошибочно идя по следу. Девушка стояла в криптопортике и смотрела сквозь цветные стекла в никуда. Ее профиль по-прежнему мнился профилем на медальоне саркофага. Обреченность сквозила в каждой черточке лица, в повороте головы, в безвольно поникших плечах. Вер коснулся ее. Она повернулась. Он протянул ей флягу. Она взяла. Поняла без слов. Запах амброзии все сказал вместо Вера. Он дарил ей жизнь. Она кивнула в ответ. Он повернулся и ушел. Боялся, что она начнет его благодарить. Слов благодарности он бы не вынес.

У выхода из корпуса кто-то бесцеремонно схватил Вера за руку. Но, говорят, даже мертвый гладиатор умеет защищаться. Человек так уязвим. На теле немало точек, одно нажатие на которые заставляет двуногую тварь ползать на коленях. Вер глазам своим не поверил: перед ним на колени упал Гюн.

– Идиот! – бормотал Гюн, поднимаясь. – Ты отдал амброзию смертной. Смертной! А тебя просил я… я…

– Ты свое уже получил, не так ли? Так оставь меня в покое.

– Я – гений! – Лицо Гюна исказилось.

– Да, знаю, гений. Вы прежде владели душами. Но что с того? Что вы сделали за две тысячи лет? Ничего. Упивались властью. Или надеетесь вернуть прежнее и вмиг совершить все, что не удосужились свершить за двадцать столетий?

– Гении не позволят людям так с собой обращаться! Вот увидишь еще: мы будем повелевать, а вы – подчиняться!

– Грози. Это тебя немного утешит.

Насмешливый тон взбесил Гюна окончательно:

– Я обещал открыть тебе тайну «Нереиды». Ну что ж, слушай… Я открою ее, – Гюн зло и торжествующе улыбнулся. – Это ты убил их всех.

Вер недоуменно смотрел на бывшего покровителя. Смысл сказанного не доходил до него.

– Ты убил их. Ты! И трусливо забыл об этом. Но я – твой гений, я все помню.

Вер по-прежнему не верил:

– Тогда расскажи, что произошло на самом деле!

– Ты их убил, убил, убил! – как ребенок дразнилку выкрикивал Гюн отступая. Потом неестественно расхохотался и кинулся бежать, зная, что Вер его не догонит.

– Это ложь… – прошептал Вер.

Да, он убил незнакомого парня в драке на улице, убил, чтобы узнать, что такое убийство. Потом убил Варрона на арене. Но тогда, ребенком, он не мог разом отправить в Аид пятьсот человек. Безумие… ложь… Ложь… Безумие…

И все же Вер чувствовал, что в словах гения была доля правды… Неужели? Нет, не может быть… Незнание делало Вера беспомощным. Он должен узнать истину, или сойдет с ума.

«Убил! Убил!» – это слово жалило, как оса, от него было не спастись, не увернуться. Вер забыл обо всем, даже о боли в боку. Он брел, как слепец. Не видел ни домов, ни улиц: перед его глазами был все тот же подвал, чадный свет факелов, длинный стол. И лица… лица… В своей безумной слепоте он натолкнулся на какого-то человека. Тот глянул на немощного гладиатора, брезгливо отстранился. Не узнал. Зато Вер узнал его тут же. Корнелий Икел. Бывший префект претория в Риме! Человек, который пытался убить Элия и… Юний Вер всмотрелся. Нет, это, конечно, не Икел. Кто-то другой, очень и очень похожий. Тогда выходило, что перед ним гений Икела.

Гений Икела! Гений трибуна погибшей когорты. Вот кто должен знать тайну «Нереиды»!

Гений Икела (Гик, надо полагать) больше не обращал внимания на больного оборванца. Гик задержался у лотка, перелистал номер «Акты диурны», купил и двинулся по улице быстрым шагом. Вер, заковылял следом, кусая губы и обливаясь потом. Но, несмотря на все усилия, отставал все больше и больше.

Он понял с тоскою, что вот-вот потеряет Гика из виду, когда из-под арки выскочили двое. Один огрел гения дубиной по голове. Второй тоже ударил (кулаком или ножом – с такого расстояния Вер не мог разглядеть), подхватил обмякшее тело и потащил под арку. Вер кинулся бежать, позабыв, что бежать не может. Споткнулся, ударился больным боком о базу статуи и ослеп от боли. Очнулся уже на мостовой, привалившись спиной к граниту. Подле него на корточках сидел юноша лет шестнадцати. А немолодая женщина поливала голову Вера водой из пластиковой бутылки.

– Ты болен, доминус, – вздохнула женщина. – Я вызвала «скорую».

– Не надо. – Оттолкнувшись от мостовой, Вер поднялся рывком.

Неловкое движение вызвало новый взрыв боли, но Вер превозмог, до крови закусив губу. Несколько мгновений он стоял, широко расставив ноги и пьяно пошатываясь. Боль накатывала, как волны морского прилива, норовя утопить. Но Вер устоял, взял из рук юноши шляпу, нахлобучил на самые глаза и двинулся дальше. Юноша пошел следом. Вер обернулся и махнул в его сторону палкой.

– Пошел вон!

Тогда юноша наконец отстал. Вер озирался по сторонам, боясь, что может не узнать арку, под которую двое затащили Гика. Но узнал легко. Ибо след был материален. Капли крови рдели на мостовой. Пурпурная частая дорожка вела в глубь двора. А рядом с пурпурными в мостовую вплавились сверкающие белые капли. Вер завернул во двор. Гик лежал возле мраморного фонтана, неестественно вытянувшись и выбросив вперед руку, будто хотел взмыть в небо по старой памяти, но не взлетел, а рухнул на камни уже навсегда. Двое убийц склонились над ним. Один зачем-то тряс неподвижное тело, а второй ножом пытался соскрести с камней платиновые брызги.

– И зачем я тебя послушал, идиот! Я же говорил, не получится, – бормотал человек с ножом.

– Не получилось, – равнодушно подтвердил второй и пнул неподвижное тело.

– Глянь, еще один… – убийца заметил Вера.

Выставив руку с ножом, парень двинулся на бывшего гладиатора. Он был почти мальчишкой, на верхней губе слабо пробивался пушок. Губа была короткой и не могла прикрыть длинные передние зубы. Вылитый заяц. И глаза тоже заячьи, бесцветные, косо прорезанные.

– Что тебе надо, придурок? Валил бы ты отсюда, – прошипел Заяц.

Вер не двигался.

Тогда убийца ударил. Но рука его странным образом взлетела вверх, а нож, выбитый ударом палки, вонзился в стену. В следующее мгновение палка, описав дугу, грохнула незадачливого потрошителя по темечку. Парень, захрипев, повалился в ноги Веру. Его сотоварищ не стал дожидаться расправы, кинулся к наружной лестнице, птицей взлетел на верхний этаж, а оттуда – на крышу. Пробежал, громыхая сандалиями по черепице, спихнул кадку с цветами, перепрыгнул на соседний балкончик, смел веревку с бельем, и, закутанный в простыни и почти ничего не видя, нырнул на чердак, сопровождаемый хлопаньем голубиных крыльев и женскими воплями.

Едва убийца скрылся, как дверь на втором этаже отворилась, и на террасу выглянул дородный мужчина лет сорока.

– Опять гения убили. – Он с любопытством разглядывал неподвижное тело. – Вчера в соседнем дворе ночью одного прикончили. А сегодня уже днем зарезали. Ну и дела!

– За что их убивают? – спросил Вер. – Мстят?

– При чем тут месть? – фыркнул мужчина. – Говорят, если их убить, платиновое сиянье из них льется настоящей платиной. Чем мучительнее смерть, тем больше платины. Видишь на камнях белое? Из-за этих клякс и гоняются за ними. А вигилы не особенно шустрят. Пойду-ка возьму нож, поцарапаю платину, пока «неспящие» не явились.

Вер склонился над гением. Тот был еще жив. Тяжелое хриплое дыхание вырывалось из груди. Странные чувства охватили Вера. Надо же! Чувства! Раньше и одно-то вылуплялось с трудом. А теперь – и досада, и обида, и жалость – все вместе. И Вер никак не мог в них разобраться.

– Вызови «скорую»! – крикнул он мужчине вдогонку. – Этот парень жив.

Но мужчина уже скрылся в доме. Элий остался сидеть возле раненого. «Мне нужна твоя тайна, гений… не уходи… ты должен мне рассказать, что произошло тогда в подвале», – мысленно обращался Вер к умирающему. Судорога пробежала по телу Гика. Он силился приподняться, но не мог.

Послышался шорох шин: мигая синими огнями, под арку вкатилась громоздкая машина «скорой». Первым из машины выпрыгнул вигил в красно-серой форме. Уже дней десять как они непременно сопровождали медиков.

– Положение так себе, – неопределенно протянул вигил, склоняясь над раненым. – Гений. По платине в крови видно. – Он тронул пальцами белую кляксу. – Из-за них у нас столько мороки! Работы в два раза больше, а зарплата та же. В Иды обещали оплатить сверхурочные, но ничего не дали. И неведомо, получим ли в Календы. Власти делают вид, что ничего не замечают.

– Опять гений? – крикнул городской архиятер ^[10], вытаскивая носилки. – И чего их на землю потянуло? Теперь куда ни плюнь – всюду гений.

– Я бы мог заплатить… – неуверенно предложил Вер.

Вигил с сомнением оглядел заношенную тунику бывшего гладиатора, его матерчатые сандалии.

– Сестерции тебе самом пригодятся, парень. – Юния Вера он явно не узнал.

Архиятер загрузил раненого в машину. Гик был белее мела, в груди у него что-то булькало и хрипело.

– Советую основать фонд «В помощь бывшим гениям»! – крикнул медик на прощание. – К нам их привозят за дежурство штук по десять. Одних режут. Другие сами кончают с собой. Если дело так пойдет, скоро в Риме не останется ни одного гения.

Вигил хмыкнул, но гладиатор не нашел в этой шутке ничего смешного.

II

На углу Вер взял у торговца горячую лепешку с сосиской, хотя не мог есть, и купил у мальчишки-лоточника номер «Акты диурны» (полчаса назад Гик здесь покупал вестник). Вер уже собирался вернуться в свою нору, когда взгляд его упал на обложку толстого ежемесячника. На цветном фото красовался огромный колодец, облицованный серым мрамором. Не колодец даже, а целый бассейн. Вер почти механически взял ежемесячник, перевернул страницу и прочел надпись: «На первой странице обложки таинственный Колодец Нереиды».

Все поплыло перед глазами. Веру почудилось, что он видит рябящую на солнце воду и слышит неведомые голоса. По спине пробежал озноб – ни плащ, ни туника как будто не касались уже его плеч.

Вер перелистал несколько страниц. Ежемесячник сам открылся на нужной:

«В одной из крепостей Нижней Германии находится удивительный колодец…»

Сердце бешено заколотилось. Тело обдало сначала нестерпимым жаром, потом – ледяным холодом. Колодец Нереиды! Крепость… закопченный свод… отсвет факелов. И, пробиваясь сквозь биенье крови в ушах, долетел чей-то крик: «Не могу!» Память готова была проснуться. Он вот-вот вспомнит. Надо только добраться до этого колодца! Сейчас! Немедленно. Вер повернулся и зашагал к своему домику. Ему казалось, что он бежит. На самом деле он едва волочил ноги.

В спальне золотая чаша опять до краев была полна амброзией. Вер отрицательно покачал головой, уверенный, что неведомый даритель видит его жест. Зачем Веру амброзия? Пища богов приведет его на Олимп. Но Олимп не интересовал Вера.

III

Праздник Либерты Победительницы стали отмечать в Риме относительно недавно – около двухсот лет назад, когда запретили рабство, и Большой Совет, собравшийся на свое ежегодное заседание в Аквилее, принял «Всеобщую декларацию прав человека».

Этот день Элий хотел провести в одиночестве. С утра он ездил в Рим и присутствовал на жертвоприношениях в храме Либерты. На алтаре богини Свободы сжигали списки выкупленных из рабства на невольничьих рынках за пределами Империи, и сами счастливчики в белых туниках и шапочках, какие прежде носили вольноотпущенники, бросали на алтарь благовонные зерна. Авентинский холм и миртовые рощи вокруг окутались благоухающим дымом. В чаше факела, что сжимала Либерта в своей мощной руке, пылало оранжевое пламя. Ветер срывал его и уносил в ярко-синее небо над Римом.

Всем, кто поднимался на Авентин в этот день, подавали в бумажных чашках «рабское» вино, приготовленное по рецепту Катона – жуткое пойло из смеси морской воды с водой простой, приправленное уксусом и перебродившим виноградным соком ^[11]. Когда-то подобной гадостью вместо настоящего вина поили рабов. Теперь каждый свободный человек раз в год должен был хлебнуть этой отравы, чтобы понять, каково рабство на вкус. После того как, морщась и давясь, участник церемонии проглатывал рабское пойло, жрицы храма Либерты подносили в серебряных чашах столетний фалерн. На каждой чаше было выбито «Вкуси Свободы». Подавая чашу, жрица произносила ритуальную фразу:

– Пусть никогда ты не изведаешь рабства.

В день Либерты каждый гражданин должен положить на золотой поднос деньги. Элий положил сто ауреев. Он знал, что это песчинка. Но, сделавшись Цезарем, Элий не сделался ни на сестерций богаче.

IV

О том, что вечером в Тибур приедет Руфин, Элий узнал всего за два часа до начала обеда. Руфин обещал привести с собой еще семерых. На кухне началась паника. И хотя продуктов было достаточно, повара просто не успевали приготовить изысканные блюда. Главный повар кинулся к Элию за указаниями.

– Готовь, что было заказано. Что ест Цезарь, отведает и Август. Не говоря о гостях.

Повар изумился, но перечить не стал. Сразу видно, что Цезарь ничего не понимает в пирах. На то и пир, чтобы гости восхитились яствами, а не тупо набивали желудок.

Когда пурпурная «трирема» императора въехал в ворота поместья, а за ним на трех белых открытых «кентаврах» прибыли остальные, Элий ожидал их в пурпурной тоге, какая и полагалась в данном случае. Сделавшись Цезарем, на официальных церемониях Элий старался соблюдать все мелочи бесконечных ритуалов, где просчитаны шаги, выверены фразы, взгляды, приветствия и улыбки. Однако с первой минуты Элий понял, что о соблюдении ритуалов в этот вечер речи не идет. Во-первых, Руфин прибыл не с Августой, а с Криспиной Пизон. Белокурая двадцатилетняя красавица смотрела на всех самодовольно и свысока. Нити жемчуга, обвивавшие ее шею, стоили куда дороже виллы Элия в Каринах. Во второй машине сидел префект претория Марк Скавр в обществе поэта Кумия. Более нелепое соседство трудно было представить. В третьей машине приехала Валерия, а из последней вылезли Фабия, Марк Габиний и… Летти. Девушка была в длинном белом платье, а ее короткие светлые волосы украшали красные и синие бантики. Увидев Элия, она округлила глаза, изобразив наигранное изумление, будто не ожидала его здесь встретить. Элий помнил Летти насмерть испуганной девочкой – сегодня она была весела и игрива. Зато Фабия смотрела хмуро: происходящее ей не нравилось. Марк Габиний ко всему относился с безразличием.

Руфин выглядел довольным и как будто растолстевшим, если можно растолстеть за несколько дней. Он чуть ли не лопался от умиления, глядя на свою спутницу. Император похлопал Элия по плечу, как старого приятеля. Впрочем, он был приемным отцом Элия, и его жест был почти уместен.