– Да, точно, – прошлая история действительно не закончена. – Короче. Деньжат, что я скопил, плюс от вашей передачки, плюс от родителей, плюс сигарет, которые я наменял, хватило, чтобы отсыпать немного на лапу гнойным этим сукам. Санитарам и сигарет хватило, чтобы задобрить их, чтоб перестали хуйню нести, а вот врачам подавай шоколад и коньяк и всю хуйню эту. Достать мне это негде было, конечно, поэтому я так и подходил к ним по одному, говорил, мол, так и так, был бы очень признателен, если б вы пересмотрели мой случай, что он пустяковый, и что вот видно же, что я парень нормальный, и что нет нужды меня тут дальше держать, обследовать, и что я даже отблагодарил бы их за проявленную заботу обо мне, да кроме суммы небольшой скопленной ничего нет. И, конечно же, есть среди них такие, которым не совестно даже у пациентов копейки забирать, пусть это даже реально мелкие суммы. В итоге договорились, но там бюрократическая машина уже была запущена, поэтому пришлось подождать немного, чтобы ни у кого проблем не возникало потом. Они нарисовали какой-то размытый мне диагноз, не такой серьёзный, а так, по хуйне. Ну и тот врач, с которым я подружился, тоже помог, конечно. Бесплатно, причём. Говорю же – очень уважаемый и хороший человек… А санитары, я видел, даже отпиздили того мудня, из-за которого у меня проблемы были. Не из-за меня, конечно. Он там как-то провинился люто. Но тем не менее… Короче, вот такая история в общих чертах.
Я закончил рассказ и съел один бутерброд с овощами, запил его чаем. Марк, видимо, только сейчас заметив бутерброды, тоже съел пару штук и долил себе чай.
– Ну давай теперь ещё байки трави тогда интересные, – Света «вежливо» попросила меня.
– Ну… Байки про гомоеблю в жопу и про драки из-за хуйни может рассказать любой, я думаю: и из дурки человек, и из тюрьмы, и из армии… Так что не знаю, что тебе интересно. Знаешь ведь, наверное, что всякие аксессуары забирают при поступлении в приёмный покой? Кольца там, цепочки, крестики?
– Ну да.
– Ну так вот. Мне рассказывали, что один чувак пронёс-таки крестик небольшой.
– И что случилось?
– Он его, короче, заточил об стены и пол и потом то ли сам вскрыться пытался им, то ли вскрывал кого-то. Крови было… – я помотал головой, как будто сам видел это и до сих пор удивлён.
– Ужас, – удивилась она. – Ну а может что-то повеселее?
– Повеселее? Это психбольница, а не цирк. Тут если цирковые номера делают, то это нихуя не весело.
Света немного помолчала и потом спросила:
– Ну… Может случае какие интересные есть среди больных?
– Да, мне бы тоже было интересно это послушать, – подхватила её Саша.
Я призадумался на минуту-другую, и вспомнил один случай.
– В общем, я же сказал, что подружился с врачом и он мне многое рассказывал?
Ребята кивнули.
– Рассказывал не только потому, что мы подружились, а ещё и потому, что у меня интерес ко всей этой теме психиатрической есть. Он предположил, что он есть у меня от того, что я хочу лучше познать себя, считаю, что со мной что-то не так, и пытаюсь понять, что со мной не так, и этим подсознательно мотивирован на поиск новой информации. Это может быть и так. Но это не суть. Суть в том, что мы обсуждали многое, он рассказывал многое. И вот однажды в отделение поступил очень необычный пациент…
– Насколько необычный? – Саша была заинтригована.
– ОЧЕНЬ необычный, – я пытался сказать так, чтобы нагнать как можно больше таинственности.
– Необычный даже по меркам психушки? – заметила Света.
– Да. Необычный даже по меркам психушки.
– И что с ним было? – Марк тоже заинтересовался.
– Короче… У чувака были проблемы, причём охуеть пиздец какие, и никто не знал, что с ним делать.
– Какого рода проблемы? – спросила, конечно же, Саша.
– Вот это сложный вопрос. Чёткую картину врачам было трудно представить и описать. Мой друг-врач рассказал, что они все были сбиты с толку. Не то чтобы там было что-то, что они не могли понять. Но они просто с таким не встречались раньше и даже растерялись немного. Типа у пацана была шиза жёсткая, но какая-то ещё и необычная…
– А разве может быть шиза обычной? – спросила Света.
– Я имею в виду, что они её к какому-то типичному выявленному виду или типу отнести не могли.
– А почему не могли? – в Саше горел научный интерес.
– Как бы это описать всё… В общем, знаете, что такое фебрильная шизофрения? – обратился я к ним всем.
– Нет, – сказала Света.
– Нет, – Марк отрицательно помотал головой.
– Да, – сказала Саша с такой радостью, как будто выиграла викторину.
– Вот объясни им тогда, – предложил я ей.
– Ну это типа не совсем шизофрения, но близко. При ней галлюцинации тоже происходят, сознание тухнет, больной в кататонию впадает…
– А кататония что такое? – спросил Марк.
– Это когда человек либо возбуждается и начинает всякие движения делать странные резкие, смеяться без причины, бред нести какой-то отрывистый или за другими повторять или молчать, танцевать странно, себе или окружающим вредить. Либо в статую превращается, и его можно загнуть как угодно, либо он сопротивляться будет, но позы не поменяет, – неожиданно встряла в разговор и всех просветила своим научным знанием Света, сделав такое довольное лицо, типа, не лыком шита.
– Да, – сказала Саша и продолжила. – И вот к кататонии добавляются ещё проблемы на уровне вегетативной нервной системы. И это капец.
– В каком плане капец? – спросил Марк.
– Капец в таком плане, что больного начинает херачить кататония, а к этому ещё добавляется повышение температуры нефиговое, лихорадит больного. И ещё добавляется истощение крайнее организма просто ни с чего, человек не ест, не пьёт. Плюс кровью наливаются участки на теле и кровоподтёки появляются. Сердце как отбойный молоток. У больного поражается и отекает мозг, лёгкие, развиваются недостаточности всякие и короче вообще пиздец полный, – прошептала она. – Человек тупо умирает от того, что, грубо говоря, сходит с ума. Или сходит с ума до такой степени, что умирает от этого. Организм сам себя убивает. Это не очень правильно, конечно, но это именно так и выглядит. Это не так, что типа долго и гладко это всё проходит. А достаточно быстро, чтобы человек на глазах просто погас. Это очень опасное состояние, очень смертельное…
– Ну и да, это не совсем правильно называть шизофренией, как мне друг-врач сказал, потому что природа этого состояния ещё малоизучена, и оно встретиться может не только при шизофрении и не только под видом шизофрении. Но называют. Наверное, потому что кататония и помрачение сознания и потом ещё могут сопутствовать психозы, – предположил я.
– Да, наверное, – поддержала меня Саша.
– И что, у парня была фебрильная шизофрения? – спросила Света.
– Если бы у него была фебрильная шизофрения, то я бы так и сказал, наверное? – задал я ей вопрос. Она пожала плечами.
– Ладно, что тогда?
– Пока неизвестно… Друг-врач сказал мне, что они перевели его экстренно в экспериментальное крыло, и там уже в суматохе кто-то придумал термин – паническая шизофрения.
– В первый раз слышу это, – удивилась Саша.
– Так не удивительно, потому что это не официальное название.
– И в чём выражается? – поинтересовался Марк.
– Это трудно просто описать. Давайте я лучше расскажу, как всё было?
Все кивнули, и я начал:
– Информацию я собрал и от друга-врача, и от пациентов, и от самого пацана.
– То есть это при тебе было? – перебил Марк.
– Да. В общем, какое-то время назад у парня начались приступы страха и паники, причём необоснованные, на пустом месте, и обычно не какие-то конкретные, а просто страх, тревога, ужас, паника. То есть он не боялся чего-то конкретного, типа, например, что сейчас умрёт, или что дом рухнет, в котором он находится, или что кто-то хочет его убить и всё такое. Просто внезапный страх посреди бела дня. И сначала это было нечасто, он не особо переживал по этому поводу.
– Ну да, чё тут переживать? Просто страшно иногда не из-за чего и всё, – ухмыльнулась Света.
– Ну вообще так сложилось, что люди мало внимания своему здоровью уделяют, особенно психическому. Поэтому ничего удивительного.
– И что дальше? – спросила Саша.
– Дальше страх начинал становиться сильнее. Приступы эти так же случались нечасто, пару раз в месяц может, но просто стали сильнее. Если раньше можно было от них переключить внимание на что-нибудь и забыть, то сейчас они были более навязчивыми, и забыть о них уже не получалось на время приступа. Так продолжалось довольно долгое время, несколько лет примерно. Они медленно становились сильнее и начинали происходить чаще. Когда случался приступ, то он уже не мог переключать внимание и чувство страха, которое уже переросло в ужас, полностью овладевало им, и он не мог заниматься тем, чем занимался до приступа, просто сидел и терпел, пережидая это. У него учащалось сердцебиение, пот выступал, напрягался он весь, дышал тяжело.
– И что, до сих пор никто не переживал? – Света продолжала.
– Вот как раз на этом моменте и появились переживания о нём как у окружающих, там и у него самого. Потому что проблема стала явной и прямо влияла на его жизнь. Её видели окружающие, он сам страдал от неё. Ни раз бывало, что на уроке на него это находило, и он сидел за партой и пыхтел, пока все смотрели на него, а учитель пыталась поднять его и отвести в медпункт. На этом моменте он уже просто цепенел от страха и не мог даже пошевелиться, каменел будто бы. Руками цеплялся за что-нибудь из окружения и держался.
– А ко врачам его не водили?
– Водили, когда уже стало явно это всё. Водили к психологу. Думали, что у него какой-то раздражитель это вызывает. Типа это какая-то гипертрофированная реакция на какое-то заблокированное воспоминание или что-то с этим связанное. Потом, когда ничего не вышло, водили к неврологу. Тот, вроде бы, ничего особо примечательного в работе нервной системы не обнаружил. Он-то и предположил, что это проблема, скорее всего, из области психиатрии, и порекомендовал к психиатру сходить.
– Вот-вот, правильно.
– Ну и когда он вырубаться начал во время приступов, начали уже водить его ко всяким знахаркам, бабулькам в деревнях, колдуньям и всё такое. Чтобы, типа, исключить вариант порчи или снять её, если она есть.
– У-у-у, ну это клиника, – Марк был очень скептичен по отношению ко подобным целителям народным. Во всяком случае отечественным. Потому что я не раз слышал от него, что он что-то там прочитал про индейских шаманов и ему очень понравилось.
– Они тоже ничем помочь не могли, – я продолжал.
– Ну ещё бы, – дополнил он.
– И в конечном итоге решили они, всё-таки, пойти к психиатру. Положили его на обследование. Это ещё до этого его прибытия было. Пытались обследовать. Вне приступов всё нормально было, практически ничего особо выделяющегося от нормы, что в поведении, что в мышлении. А то, что выделялось, скорее всего последствием его состояния было. Потому что его изматывало это очень сильно. Он в обмороки падал и в конвульсиях даже иногда бился коротких, а когда в себя приходил, то был как выжатый лимон, спал много, ел мало.
– А во время приступов его как-то… Ну… Могли обследовать? – интересовалась Саша.
– Я, если честно, не знаю. Но судя по тому, что мне рассказали, врачи как-то раз-таки смогли натянуть на него шапочку и сняли ЭЭГ. Но она особо ничего не дала, потому что он дёргался, плюс, как они сказали, артефакты там какие-то были, в итоге получилась с помехами она. Больше повторить этого не получилось, потому что не будут же они целыми днями и неделями держать в комнате с аппаратом? Или таскать его за ним, ожидая припадка? Они, к слову, стали чаще, но не настолько, чтобы к таким мерам прибегать.
– А на эпилепсию его проверяли? Похоже же? Тоже в обморок люди падают и в конвульсиях бьются, – предположил Марк.
– Ну, у них были такие мысли, но, вроде как, такой вариант откинули в конце концов… Они, в общем, по итогу решили отправить его в какой-то центр хороший в другой город какой-то, где оборудование было получше и поразнообразнее, и условия для изучения получше. Потому что кто-то предположил, что этот случай его несёт научную ценность. Бесплатно отправили его куда-то на несколько месяцев.
– И что там сказали? – спросила Саша.
– Да тоже ничего конкретного. Тоже проводили исследования свои, только тщательнее и точнее. Сказали, что с ритмами мозговой активности у него есть проблемы. Эпилепсию исключили. Оно и правильно, как мне кажется, потому что началось-то всё не с припадков, а с вполне постепенного развития проблемы психического плана. Расспрашивали, видит ли он что-то, когда отключается. Он говорил, что ничего не видит, а если и видит, то не помнит. Спрашивали про объекты страха, он тоже сказал, что ничего конкретного не боится, просто расплывчатый ужас как будто от всего сразу изнутри и снаружи. Именно так и сказал, это цитата. Ещё выяснилось, что он с детства страдал такой хуйнёй, что иногда, когда он засыпал, то слышал какой-то громкий пугающий звук и просыпался со страхом. Тамошние врачи сказали, что это синдром взрывающейся головы. Типа у нас этого термина нет, но на западе есть, и там врачи изучают эту проблему в данный момент, и вот они когда-то делились информацией по этому поводу с кем-то из врачей этого центра, и вот он вспомнил об этом и сообщил нашим врачам, чтобы они имели в виду это.
– И к какому выводу-то пришли? Как лечить? – Саша продолжала, ей было очень интересно.
– Ну так как ничего конкретного выяснить не получилось, то конкретного лечения они не назначили. Назначили какие-то лекарства серьёзные для нормализации работы мозга или что-то типа того, и дали рекомендации как справляться со страхами и противостоять им. По синдрому ничего не сказали, потому что ни природа, ни что-куда-зачем по нему неизвестно, поэтому просто сказали держать этот момент во внимании, чтобы если что-то по этому синдрому узнается важное, то учли при лечении пацана.
– И что потом? – спросил Марк.
– Потом он приехал обратно, ещё немного подержали его тут, в Ягодке, потом отпустили, потому что состояние улучшилось. Типа приступы реже стали происходить и некоторые слабее стали, без обмороков даже бывали.
– Пиздец, – прокомментировал он.
– А что пиздец? Что с ним ещё-то делать, если непонятно, что с ним? Всю жизнь держать его в палате? У парня жизнь проходит вообще-то, – возмутилась Света.
– А как он снова в больницу-то попал? – спросила Саша.
– Где-то год или полтора он жил относительно нормально, но потом в приступах его этих что-то поменялось. Лекарства он не прекращал пить, моральную работу тоже пытался проводить, но что тут проведёшь, когда даже не знаешь, чего боишься? Но в какой-то момент страх превратился в панику. И он в приступах то в как будто статую превращался, то бегал как ёбнутый.
– Кататония, – подметила Света.
– Я вот не уверен, – ответил ей я. – И потом он снова начал сознание терять. И конвульсии уже были всегда. И он начал кричать.
– Ужас, – прошептала Саша.
– Кричал он не что-то осмысленное, а просто кричал, как люди в ужасе кричат. Приступы стали короче по длительности, минуту-две, но чаще: примерно пару-тройку раз в неделю. И краснел он весь во время них, один раз кончик языка чуть не откусил себе. Его семья даже священника в итоге вызывала, чтобы экзорцизм провести…
– Ну конечно, бля, – Марк возмутился ещё больше, чем при упоминании знахарок.
– Изгнать ничего или никого не удалось, да и лучше ему не стало, поэтому его снова в больницу отправили.
– Бедный мальчик, – сказала Саша.
– Ну и уже здесь в него напихали кучу всяких веществ, чтобы он спал, отдыхал, не возбуждался, восстанавливался. Он спал часов по восемнадцать в сутки. Просыпался в туалет, поесть, да снова лекарства принимать. И то этого времени бодрствования хватало, чтобы приступы иногда у него случались. То ночью проснётся и заорёт, то на обеде. Ребята, кто рядом были, держали его, а врачи кололи всякую шнягу ему. Причём кололи и кормили в хороших таких объёмах. Ну и так он пару месяцев провёл.
– И что дальше?
– Ну а дальше совсем пиздец начался. То ли он привык к лекарствам, то ли хуй знает что, но они на него уже не так эффективно действовали. Бодрствовал он больше. Пытались его занять чем-то, чтобы он как можно меньше напрягался, потому что думали, что тут ещё дело в перевозбудимости может быть какой-то. Хотя неврологи его проверяли регулярно, нервная система хоть и в истощении была, но в целом функционировала нормально. Ну и теорию они разработали, что что-то внутри него или во внешнем мире провоцирует такое состояние мозга, в котором происходит перенагрузка систем организма. Или что-то типа того, я в деталях сейчас уже не очень хорошо помню. Но в целом как-то так. Книжки там ему читали, рисовать давали, даже какие-то сеансы организовывали прослушивания музыки и физиотерапии… Электросон… Как раз тогда открывалось экспериментальное крыло, где всякие методики новые испытывали и практиковали после успешных испытаний. И это всё, вроде, более-менее даже помогало…
– Но?
– Но в нём как будто какой-то живой организм за выживание боролся. Организм, который и вызывал всю эту хуйню. Образно говоря, конечно. Но выглядело это так. Это мне так друг-врач сказал. Потому что было ощущение, что этот организм при хорошем лечении отступает, отсиживается, адаптируется и приходит с новыми силами. Потому что потом приступы были такие пиздецовые, что его приходилось к кровати привязывать и следить чтобы сердце нахуй не взорвалось от нагрузки. А на лбу хоть яичницу жарь. Он орал так, что потом без голоса ходил. И вообще какой-то отрешённый стал немного, как будто у него все силы вообще на всё высосали. Похудел – пиздец. Даже волоски седые появились на голове кое-где, вроде. Но самый лютый пиздец – он начал запоминать то, что видит в этих приступах.
Мои слушатели замерли, а я почувствовал, как по спине пробежали мурашки, быть может, даже не у меня одного.
– И… Что он рассказывал? – неуверенно спросила Света.
– Он рассказывал мало. Говорил, что там трудно что-то разобрать чтобы нормально описать, но когда всё это происходит, то он понимает и осознаёт каждую деталь. Говорил, что видит какие-то ужасающие размытые образы, которые, как он выразился, злые по своей природе. Адскую хуйню какую-то, каждый раз разную, но каждый раз пиздецовую. Её он описать не мог, потому что после приступа трудно вспомнить и вообще как-то даже представить то, что видел во время приступа. То есть не то что просто трудно вспомнить, а почти нереально даже хотя бы контур какой-то определить того, что видел. Силуэт какой-нибудь фигуры, например. Никак. Линию даже не нарисовать от точки к точке, потому что мозг просто перестаёт работать так и всё. И ещё он говорил, что шум слышит, как будто миллионы ядерных бомб взрываются с интервалом в десятые доли секунды в его голове, и его голова каждую десятую доли секунды разрывается, и он это чувствует. Чувствует, как ломается череп, как разрывается кожа, чувствует температуру, и силу, и боль от этих взрывов. При этом в оба уха ему как будто кричат через мегафоны злые люди, умирающие в ебанутейшей агонии, и их много. И просто шумы какие-то безумно громкие и разные, то низкие, то высокие, то всё вместе. И всё это звучит сразу и в одно мгновение, которое повторяется и повторяется на протяжении всего приступа.
Я закончил, чтобы немного передохнуть, отпить чаю и, может быть, съесть кружочек колбасы или бутерброд с рыбой. Марк, Света и Саша молчали, застыв в напряжении, видимо, под впечатлением от истории.
– То есть… Образы он не запоминал… А шум запомнил? – вышла из оцепенения Саша.
– Обычно да, – продолжил я. – Шум, он говорил, не менялся и практически всегда был похож на то, что он описал. Во всяком случае, в нём трудно что-то разобрать настолько детально, чтобы отличать один шум от другого, если он поменяется. Но один раз он запомнил образы… Смутно, конечно, размыто, но запомнил…
– Что он видел? – быстро, почти шёпотом, и напряжённо проговорил Марк.
О проекте
О подписке