– И то верно. Закурю, вы не против? – не дождавшись ответа, старик церемонно достал из-за пазухи резную трубку, плотно забитую табаком. Определив направление Надиного взгляда, упавшего на пожарную сигнализацию, он опередил её закономерное замечание. – Датчики выключены, по крайней мере в данный момент.

Он щёлкнул пальцами, и красненькая точка – индикатор работы датчика – погасла. Прокашлявшись, он протянул трубку Наде. Лицо его при этом растянулось в неестественной блаженной улыбке до ушей. Надя не задумываясь затянулась земляной густотой с оттенками сушёного чернослива и тоже закашлялась так, что слёзы проступили снова.

– Вы что, никогда не курили?

– Никогда.

– И всё же очень-очень необычно видеть вас здесь. Вы даже представить себе не можете насколько!

– Почему же?

– Я вас не помню.

– И что в этом странного?

– Пока точно не знаю. Позволите задать вопрос?

– Конечно.

– Может быть, вам известно, где она теперь – ваша предшественница? – при этом он сделался до жути серьёзным.

– Поэтому вы здесь? Из-за неё?

– Отчасти.

– Я не знаю.

– Жаль. Ваша щека, она красная. Вы ушиблись?

– Да.

– Хорошо, Надя, если мне кто-нибудь что-то передаст, впрочем, я не знаю, когда и кто именно, пообещайте дождаться меня, цветы оставьте себе, – сказал старик и, прежде выбив содержимое трубки прямо в кружку, из которой так ни разу и не отхлебнул, встал из-за стола и вышел в распадающиеся предрассветные сумерки.

– Не заплатил… – спустя пару минут заметила Надя. – Что за странное видение…

Газету оставил, к круассану не притронулся. Большими буквами на развороте заголовок: «Пожар в крупной холдинговой компании начался на семнадцатом этаже и быстро охватил большую часть здания…» В помойку. И чего она на него так взъелась поначалу? Нормальный вроде дед, в смысле не совсем нормальный (вообще ненормальный), конечно, но… это всё из-за того парня… невольно хочется связать эти два события в одно. Но данных для этого вывода недостаточно: старик слеплен совершенно из другого теста – одет с иголочки, осанка, манеры, надменная простота, будто персонаж исторической постановки, но вот взгляд… вроде бы и такой же пустой, как у первого, но холодный и взвешивающий; пустота здесь лишь для прикрытия глубинных мотивов – такое аффективное голодание. С другой стороны, зачем он спросил, был ли здесь кто-нибудь до него? Он что, заранее знал ответ и, выходит, искал молодого? А сама Надя? Да уж. Как ни отвлекай себя глупыми размышлениями, а всё ещё страшно, вдруг ждёт…

888

Не ждёт.

888

Множество мыслей скопом проносились в её голове, каждую секунду они, повинуясь законам скорее космическим, нежели человеческим, складывались то в одну картину происходящего, то в другую и в тот же миг рассыпались. Эти нежданные проблески порядка вроде бы и пробуждали в недрах её души забытый детский энтузиазм, но параллельно обостряли бессилие, которое навязывалось откуда-то извне.

По инерции схватилась за телефон: сеть слабая, но есть, страницы не обновляются. Много ли она упускает из виду, отвлекаясь на инфантильные мечты? Надя подошла к окну в надежде получить какой-нибудь знак ну или хотя бы убедиться, что туман редеет, но ничего. Лишь какая-то лазурная птичка бесшумно вспорхнула с подоконника и растворилась в сумерках.

Сколько же времени прошло на самом деле? Две недели или два года? Сколько она уже здесь прозябает? Чувство такое, будто подобных ночных смен в совершенно пустом помещении она провела уже тысячу или даже десять тысяч. А посетителей (каких бы то ни было) она встретила здесь впервые.

Что её разбудило? Вдруг в поле зрения с приглушённым цоканьем острых каблуков влетела девушка, активно толкая перед собой детскую коляску на больших узеньких колёсах с многочисленными спицами. Надя удивлённо проводила её взглядом: растрёпанный хвост, вчерашний макияж, чуть поплывший, длинная сигаретка дымится в пальцах.

Что она почувствовала? Резонирующее волнение охватило Надю, с этим подобием страха внутри она подкралась к столику, за которым ранее сидел молодой человек. Только теперь ей бросился в глаза символ, грубо выцарапанный на деревянной лакированной поверхности. Возможно, он был здесь и до.

Что было дальше? Надя уже готова была присесть, чтобы получше изучить рисунок, как вдруг замерла: на стуле покоился толстый конверт формата А4, ранее от испуга не замеченный ею.

– Конверт! – Надя сорвалась как с цепи, выбежала в туманный полумрак, крикнула, но звук её голоса удавился в непроницаемой вате. Несколько раз она обернулась вокруг своей оси: фасады старинных домов напротив разглядеть было невозможно, дрожащими очертаниями их образ беспомощно болтался в памяти, укутанный в полупрозрачный саван. Слева от (только не) её кафешки под зелёным крестом сияла вывеска аптеки, украшенная кадуцеем, а справа – неоном очерченная дверь в магазин маскарадных костюмов. (Пожалуйста, не) её пристанище, утопленное на пару ступеней относительно уровня тротуара, сообщало о себе размытым близорукостью золотистым свечением в манящей глубине печи, а узкие створки окон напоминали обожжённую чугунную решётку. Еле заметно печная пасть вместе с тлеющими в недрах углями будто бы качнулась с характерным треском. И с чего это в июне такой туман? Вся жизнь уплывает куда-то прочь, к тому же сыро, солнцу уж пора бы начать пробиваться сквозь жемчужную мглу, но пока та повелевала пространством, не разобрать даже, где восток. – Чёрт!

Успевшая озябнуть Надя сделала пару шагов по направлению к. Ах, рука так и чешется перевернуть приглашающую табличку «Открыто», исправив тем самым лицемерное недоразумение: она-то явно никого не желает видеть. «Coffee to go». Сдержалась в болезненной нерешительности, зашла, побежала скорее на кухню, да вот незадача – по пути задела мизинцем ножку стола и чуть было вместе с ним же не полетела на пол. Выругалась на чём свет стоит, резко поднялась и перевернула-таки поганую вывеску – и только после этого разревелась.

888

Конверт был запечатан сургучной печатью – знак привлёк её внимание: обведённая восьмиконечная звезда с кружком посередине – такой же был выцарапан и на столе. Вероятно, конверт предназначался старику. Что там может быть? Открывать? Не открывать? Компромат? Сибирская язва? Какие-то древние тайны? Увесистый: под сотню листов. И кем они друг другу приходятся? Это, в общем-то, не столь важно. Почему он решился на этот театральный жест? Зачем он схватил меня за руку? Открывать? Не открывать? Он забыл конверт или специально оставил, чтобы я его нашла? По-другому и быть не может. Старик, помнится, упоминал предыдущую бариста, намеренно сместил акцент на неё? Какую роль она может играть в этой истории? Открывать? Не открывать? С ней что-то случилось? Возможно, ответы здесь…

Надя, от волнения зажмурив глаза, надорвала конверт. Внутри, как она и предполагала, обнаружилась не сибирская язва и не гексоген, а приличная стопка бумаг различного формата; часть листов была сильно смята, какие-то даже опалены, разорваны на части и склеены скотчем. На титульнике – литографическая печать – солнце и луна в витиеватом обрамлении. Надя судорожным жестом надела очки и бегло пробежалась глазами по первым попавшимся страницам. Какие-то схемы, вырезки из статей, чеки, рисунки (часть их на нотном стане), заметки с датами, четверостишия на неопределимом языке. Что это, отчёты или дневник? Или репортажи? Схемы, графики, реплики как в пьесах, иероглифы. Стенограммы допросов? Так с ходу и не поймёшь. Почерк корявенький, но глазу приятный. Интересно, сам ли он написал это? Или, может, он лишь посредник, курьер? Остановилась на одной:

ВДГИ

От

Стужина

СЛУЖЕБНЫЙ ОТЧЁТ

Мои глаза переехали брикеты вагонов, потом скользнули за спиной или за угол – я не так хорошо разбираюсь в евклидовой геометрии и, кажется, только выигрываю от этого. Приду домой, распакую коробку и, обнаружив смятый головной убор, в бешенстве начну названивать случайным людям: верните мою шляпу, сукины дети, забудем о содержании, верните хотя бы форму, шляпа тут ни при чём, она лишь случайный зритель моих эгоистичных стремлений, меня зовут так-то и так-то… где я её взял? Я получил её от шарманщика, одного из тех, что торгуют безделушками на набережных, мощённых крупным красным булыжником. Я вовсе в ней не нуждался, но по стечению обстоятельств она пошла в счёт его многомиллионного долга перед Вами. Шарманщика, само собой, больше нет в живых, я не помню, как именно это случилось, мне почему-то кажется, будто он утонул.

Стоял чудесный южный день, и облака не до конца схватившимися цинковыми белилами сияли на густой лазури неба. Он так хохотал, что не удержал равновесия и свалился за борт. Но, конечно, такого не бывает в жизни: смеясь, люди не выпадают за борт, особенно в такую прекрасную погоду. По солнцепёку я шагал себе по дощатой палубе туда-сюда с коробкой в руках – такой презентабельной и красивой, а он, булькая, даже не пытался позвать на помощь, к тому же на палубе, к несчастью для него, был только я. В сиесту никто не решался высунуть носа из бара, предпочитая аперитивы морским пейзажам.

Затем, как и полагается, я потопил пароход. Лично наблюдал за тем, как он складывался карточным домиком и отправлялся ко дну. На всякий случай я закопал море, присыпал его хвоей и прошлогодними листьями. Не скажу, что это мне даётся просто.

Никогда половинчатость не доводила до добра. Чтобы соответствовать шляпе, придётся раскошелиться на пальто из верблюжьей шерсти в магазинчике, одном из миллионов на берегу, звавшемся когда-то Лазурным. Я кое-что уже присмотрел. Одна беда: здесь слишком жарко, постоянно что-то тлеет. На что мне, спрашивается, пальто в разрушенном мире? Перед кем щеголять среди руин, полчищ крыс и одичавших собак?

Сподручнее верблюду пройти сквозь игольные уши…

Я хочу кофе. Это не помутнение рассудка, это простое честное желание попить кофе. Но как бы я ни отвлекал себя разной чепухой, я прекрасно знаю, что впереди меня ждёт лишь пепел.

– Ага, понятно, – разочарованно выдохнула Надя. – Ни тебе тайн, ни тебе карты сокровищ…

Им рассказывали про подобные случаи на лекциях: типичное компульсивное творчество; в отличие от косной речи, мысли шизофреников щедро растекаются в безумии на письме, в качестве примера одержимости на парах им приводили аналогичные записи, которые с распространением интернета в большинстве своём перекочевали в соцсети. И таких листов добрая сотня. Значит, Стужин… порождение воспалённого воображения. Это отчасти объясняет психопатическое поведение и отрешённый взгляд.

На следующей странице Надя обнаружила завещание, в котором сообщалось, что он – Стужин – отрекается от всякого движимого и недвижимого имущества «в пользу Других» – и размашистая подпись. На обратной стороне листа – пустая форма для завещания. Сверху едва заметно карандашиком, кажется очень-очень твёрдым и тонким, подписано: «Надежда».

– Чушь, – откинула бумажку.

Надя хоть и удивилась, но виду не подала – такими манипуляциями её не пронять. Он мог написать это прямо здесь, увидев бейджик с именем, а затем вложить в конверт и запечатать его… сургучной печатью (наверное, она бы почувствовала запах (но ведь могла и не почувствовать)). Времени, чтобы это провернуть, у него было предостаточно. Вдруг из пачки на стол выпали несколько карт. Две из них лицевой стороной – Жрица и Паж пентаклей.

– Эпатажно.

Ну, допустим, Стужин не запечатывал конверт здесь, в таком случае имеется в виду совсем другая Надя, да сколько угодно есть на свете Надь – совпадение имени (далеко не самого редкого) – это не причина приобщать себя не пойми к чему. Рука потянулась было к цыплячьим спинам оставшихся карт, но в последний момент брезгливо отдёрнулась. Эзотерик бимбо + Кали юга + триста двадцать седьмая сота. Натальные карты, гороскопы и прочая «херомантия» – не больше чем эффект Барнума, наивное стремление человека обнаружить хотя бы жалкую тень порядка в хаосе событий. Она сорвала бейджик и швырнула его за барную стойку. Перед глазами мигом прошмыгнули все приятельницы-тарологи-ноготочки, их обсуждения за сауэром в высоких плоских бокалах с засахаренными краями, весь объём занимающей их мысли дребедени представила – и по телу пробежала дрожь.

– Что ещё за «ВДГИ»? Гуглится только какая-то сварочная аппаратура.