Для Адель наступила минута забытья. Время текло с молниеносной быстротой или, может быть, исчезло вовсе. Задыхаясь, она сама шла к нему навстречу, склонялась над ним, подставляла то одну грудь, то другую, опьяненная тысячей незнакомых ранее чувств. Как это хорошо, когда он делает вот так… когда его язык теребит ее сосок, проникает в ушную раковину, когда его губы теплыми поцелуями покрывают шею, плечи, груди. Для нее в этом не было уже ничего беспокойного, страшного, бесстыдного; напротив, ничего более естественного с ней никогда еще не происходило. Как она могла сомневаться? Она же была рождена, чтобы пережить это. Эдуард казался ей гибким, умелым, ласковым, нежным, артистичным – никто не сравнится с ним. Волнение в ней нарастало, напряжение усиливалось, она застонала, почувствовав вдруг какое-то сильное томление, жар между бедер и ощутив ту каменную, твердую часть его плоти, упирающуюся ей в живот.
–– Эдуард, – прошептала она.
Он взглянул на нее, но взгляд его был затуманен.
–– Эдуард… Я хочу…
Она так и не смогла выразить, чего же ей хочется. Но Эдуард и не дослушал ее; он заметил напряженное движение ее бедер и понял, что был достаточно терпелив. Снова целуя ей рот, он опрокинул ее на спину и очутился над ней, опираясь на локти и не в силах оторваться от ее губ.
Он почувствовал, как она снова замерла. Адель вдруг поняла, что перестала быть хозяйкой положения, теперь все решал он. Он, удерживающий ее руки за головой, горячо, неустанно ласкающий губами ее глаза, губы, плечи, всю ее до самой талии. И она доверилась ему. Ей опять было беспокойно, но она знала, что хочет только одного: чтобы это не прекращалось.
Тяжело дыша, он вдруг поднялся и, стоя на коленях, взглянул на нее:
–– Адель, ты понимаешь, что происходит?
–– Да, – проговорила она, не поднимая на него глаз.
–– Я не хочу соблазнять тебя и злоупотреблять тем, что ты неопытна. Скажи мне, Адель, ты…
Она прервала его, все так же не поднимая глаз:
–– Я люблю тебя. И я хочу всего, чего хочешь ты.
Он больше не спрашивал. Юбка Адель под его руками заскользила вверх, до самой талии. Решительными движениями Эдуард снял с нее чулки, и через секунду Адель ощутила, как ползут вниз ее шелковые панталоны. Сердце у нее забилось просто бешено. Она не могла понять – неужели вот так, так быстро все и случится? Бедра ее судорожно сжались, но его рука протиснулась между коленями и раздвинула их. Эдуард вернулся к ее лицу, она ощутила поцелуй на своих губах и, успокоенная, снова опьяненная, не могла не ответить ему так ласково и доверчиво, как только было возможно. Тем временем его ладонь неспешно и медленно поднималась все выше и коснулась золотистого треугольника волос на лобке.
Адель дернулась, закусив губу. Ощущения становились так сильны и всевластны, что она едва соображала. Он все еще целовал ее, мягко, неторопливо, смиряя, насколько возможно, собственную страсть, но она ощущала лишь его руку между своих бедер. Его палец скользил, находя самые чувствительные места, не спеша приближаться к влажной трепещущей расщелине – там было мокро, горячо и узко. Он погрузил палец глубже – она не вскрикнула, только застонала, значит, ей не было больно; незаметными движениями он попытался расширить этот узкий девственный вход. Адель вскрикнула, конвульсивно прижимаясь к его пальцу и судорожно подергиваясь. Тогда он рискнул погрузить его еще глубже и снова замер. Ладонь его была влажной.
Он стал вынимать и снова погружать свой палец – с каждым разом все смелее, резче и глубже. Закусив губу, она выгибалась дугой, сжимая бедрами его руку. Дрожь пробегала по ее телу. Он пробудил в ней страсть; не помня себя, она сама теперь насаживалась на его палец, делая ягодицами толкательные движения, и была вся влажная от желания. Целуя ее рот, он почувствовал, когда сладостное чудо, наконец, свершилось: язык ее затрепетал, по телу прошла дрожь, и яростная пульсация окружила его палец, который был там, у нее внутри.
Эдуард не мог больше ждать. Он проявил столько терпения, что сам себе не верил, его мужская плоть рвалась наружу и казалась просто каменной. Он сам убедился, какая Адель тугая, горячая и узкая, и это едва не сводило его с ума. Никогда не желал он ее сильнее, чем сейчас. Одним движением расстегнув брюки, он раздвинул Адель ноги и, удерживая ее руки за головой, погрузился в нее – о, совсем немного, может быть, на какие–то пол–дюйма.
Он и сейчас хотел быть как можно более нежным. Она лежала под ним, покорная, истомленная, благодарная за пережитое наслаждение, ошеломленная до глубины души тем, что испытала. Ее бедра чуть-чуть напряглись, когда она впервые ощутила, насколько он крупнее ее – так ей казалось, и в глазах у нее промелькнуло смятение. Но она не сопротивлялась.
–– Пусть это случится, – произнесла она одними губами.
Она и жаждала и боялась этой большой горячей плоти, которая была у нее между ногами, но ей хотелось того же, что и ему – разве не такой был девиз с самого начала?
Он проник в самую глубь ее тела осторожным, но решительным толчком. От напора вхождения и болезненного разрыва у нее на миг перехватило дыхание, тем более, что удары становились все глубже, резче, откровеннее, и слезы поневоле показались на ее ресницах. Она с необыкновенной четкостью ощущала его в себе, и ей казалось, что он слишком тверд, слишком велик, слишком безжалостен для нее. Адель взглянула в лицо Эдуарду: бледное, с закрытыми газами, оно казалось неистовым, но на нем явно было написано удовольствие. Не понимая даже, что делает, она вдруг сильно сократила мышцы у себя там, внутри, и почти сразу же ощутила, как бешено Эдуард дернулся, застонал и, обнимая ее, замер, обдавая ее жаром и подрагивая в ней.
Адель услышала, что соловей все еще поет в кустах. Где-то совсем близко игриво вскрикивала какая-то женщина. Они были так увлечены, что никаких звуков прежде не замечали. Она подождала, желая, чтобы Эдуард успокоился, потом осторожно шевельнулась. Ей все еще было больно.
Он понял, мягко выскользнул из нее и лег рядом. Некоторое время прошло в полном молчании. Адель совершенно не понимала, сколько часов прошло – эти часы нынче вообще для нее не существовали. Когда к ней полностью вернулось сознание, она, подумав, решила, что это, безусловно, был самый важный день в ее жизни. Она отдалась Эдуарду. И никакого сожаления не испытывала. Отвращения тоже не было. Она подсознательно понимала, что с каждым новым разом это будет все прекраснее, лучше, слаженнее, что наступит день, когда она полностью ответит ему и переживет то же, что и он. Потянув руку, она тайком коснулась себя там, внутри. На пальцах осталась кровь.
Эдуард тоже шевельнулся и, быстро застегнувшись, приподнялся на локте. Его не покидало воспоминание о том, какой волшебной на ощупь оказалась эта его юная любовница. Такая необычно страстная для девушки, забывающая о предрассудках, полностью отдающаяся ласкам. А то, как она сузила вход, – кто научил ее этому? Полным нежности взглядом он скользнул по ее лицу, голым ногам, заметил ее окровавленные бедра и два пятна крови на платье. Он не сомневался уже, что любит ее. Недавнее событие все решило. Она отдалась ему и ему хочется не расстаться с ней, а брать ее еще и еще – стало быть, для него это вполне серьезно.
–– Адель, прелесть моя, вы знаете, что вы просто чудо?
Она подняла шелковистые ресницы, убрала с лица волосы и, быстро оправив юбку, робко ему улыбнулась.
–– Вы не осуждаете меня?
–– Нет. Я готов десять раз сказать вам, что люблю вас.
Он бережно, без всякой страсти обнял ее, как брат:
–– Ну-ка, Адель, если сможете, расскажите мне, что вы чувствовали.
–– А это необходимо? – проговорила она нерешительно.
–– Если вы хотите быть счастливой женщиной, вам нужно кое-что говорить.
Она передернула плечами и ласково улыбнулась:
–– Мне было хорошо, Эдуард. Очень хорошо. Немного больно, конечно, но ведь я знаю, что так бывает всегда. Я думаю… да, я уверена, что никто не обошелся бы со мной лучше, чем вы.
–– Я люблю вас. И я вам обещаю, что очень скоро боль исчезнет, появится то, что я вам пока лишь должен.
–– Что же это?
–– Удовольствие, мой ангел. То удовольствие, от которого забываешь все на свете.
–– Вы испытывали его?
–– Много раз. Но больше всего – с вами.
Он снова привлек ее к себе. Адель села, поморщившись от легкой боли внизу живота, и доверчиво ответила на его поцелуй. То, что прикасаться к ней сейчас нежелательно, Эдуард понял. Надо было подождать – хотя бы до следующего воскресенья, которое должно было стать еще более волшебным, чем это.
Адель вдруг шепнула:
–– Эдуард…
–– Что, моя прелесть?
–– Мы увидимся с вами еще?
Поразмыслив, она быстро добавила:
–– Я говорю потому, что мне, вероятно, надо будет немного побыть дома. Я не хочу, чтобы мама о чем–то догадалась. Она может запретить мне видеться с вами. Мы ведь… поступаем не так, как положено.
–– Но вы не жалеете?
Она отрицательно качнула головой. Нет, она не жалела. Она хотела видеться с ним еще и еще, и, хотя Адель понимала, что такие встречи, в сущности, грех, ей не удавалось поверить, что то, что она делает с такой любовью, самоотдачей и естественностью, к чему тянется все ее существо, может быть плохо. Она доверялась Эдуарду безоглядно, всей душой, полностью отдалась в его власть. Они были знакомы всего несколько дней, а она уже не мыслила без него жизни. Он старше ее, умнее, влиятельнее, он непременно сделает так, что все устроится. А сейчас она не намерена была отказаться от того, что так ее пьянило и делало настолько счастливой.
Эдуард тоже некоторое время молчал, покусывая соломинку. Нет, его уже не одолевали сомнения насчет того, как поступить с Адель, – вино было открыто, и он был бы глупцом, если бы не пил его. По натуре страстный и темпераментный, в ранней юности познавший сладость запретного плода, он считал чувственность самым важным в его отношениях с Адель. Но он был не так беспечен и так ослеплен влечением, чтобы не думать о будущем и чтобы не видеть, что оно безусловно, поставит перед ним много трудностей. У него и раньше были невинные девушки, подобные Адель, но ни одну он так сильно не любил и ни одна не будила в нем столь нежные чувства. Он чувствовал ответственность перед ней и не знал, как быть.
Действительно, что же с ней делать? Женитьба была совершенно невозможна. Если бы он захотел бросить вызов обществу, это бы слишком дорого ему обошлось. Он опасался этого не так из-за себя, как из-за матери, полагая, что не вправе доставлять ей огорчения. Графиня де Монтрей, разумеется, придет в ужас, если узнает о подобном намерении. Но, с другой стороны, Адель будет потрясена, если поймет, что речь между ними может идти лишь о любви, а не о браке, что в глазах общества она совсем не достойна графа де Монтрея.
Эдуард криво усмехнулся, отбрасывая соломинку в сторону. Несомненно, дело было и в нем самом. В его эгоизме. Он любил Адель так нежно и сильно, что даже не мог бы сказать, когда еще чувствовал что-либо такое, но даже это чувство было недостаточным, чтобы он решил: все, с прежней жизнью покончено, Адель – та женщина, которую он ждал и ради которой готов пожертвовать своей свободой. Она казалась ему слишком наивной, чтобы понять его. Она чересчур ослеплена сейчас. Будет ли она любить его, когда повзрослеет? О том же можно спросить и его.
К тому же, при всем том, что Эдуард испытывал отвращение к современному обществу и общепринятым приличиям, в нем жило инстинктивное неприятие даже мысли о браке с такой, как Адель. Женщиной без роду и племени, дочери известной всему Парижу шлюхи. А эта красота? Получить в жены подобную крвчвымйц – это все равно что жить на пороховой бочке. И потом, иногда, глядя на то, как сверкают глаза Адель, как чувственно она смеется, с какой смелостью отдается ласкам, он невольно ловил себя на низкой, может быть, но настойчивой мысли: “А уж не кровь ли матери в ней играет?”
Отбрасывая всякие помыслы о женитьбе, он спросил:
–– Вы согласились бы встречаться со мной на квартире?
Адель пожала плечами:
–– О, где угодно. Мне все равно.
–– Дорогая моя, а понимаете ли вы…
В его голосе прозвучало легкое предупреждение. Адель качнула головой и совсем просто произнесла:
–– Да, понимаю. В пансионе мне хорошо внушили, что для всякой порядочной девушки это невозможно. Но я подумала и выбрала то, что для меня более важно: вы или моя репутация.
–– И вы согласны?
–– Да.
Поднимая на него изумрудные глаза, она, будто вдохновленная изнутри тем сильным чувством, которое испытывала к нему, проговорила:
–– Я скажу вам правду… Мне совсем не хочется лгать. И кокетничать тоже не хочется. Понимаете, Эдуард, – она прижала руку к груди, – вы у меня теперь вот здесь. Вместо сердца. Я вспоминаю, как было раньше, и думаю: до чего же было пусто в моей жизни! Нет, я даже не жила до того, как увидела вас.
–– Вы мало видели, Адель. Поверьте, я много познал в жизни, и поэтому, когда я говорю, что люблю вас, это действительно так. – Он смахнул с колена муравья. – Но вам, ангел мой, лучше пока поберечь слова до тех пор, пока вы окончательно не испытаете себя и не поймете.
–– Нет. – Она капризно закусила губу. – Я сейчас скажу… вернее докажу, что все понимаю, и тогда вы мне поверите.
Эдуард ждал. Адель какое-то время нерешительно молчала, словно собираясь с мыслями или подбирая слова, потом, честно взглянув ему в глаза, проговорила:
–– Эдуард, я же знаю, что вы на мне не женитесь.
Он хотел остановить ее, пораженный таким заявлением, но она не позволила ему:
–– Да-да, знаю, и нисколько этим не огорчена! Нисколько. Ну, может быть, самую малость. – Она поспешно добавила: – Я поняла это еще несколько дней назад. У меня был разговор с мамой. Я многое узнала.
У него все похолодело внутри. Потом он подумал, что, должно быть, она узнала не все, по крайней мере, не узнала о двадцати тысячах франков – иначе, он был уверен, ее тон не был бы таким спокойным.
–– Я выяснила, что у меня нет отца. Я, конечно, еще не все поняла, возможно, что я и еще чем-то от вас отличаюсь, но главное мне ясно. То, что вы не можете на мне жениться. Ну и что? Это ничего во мне не изменило. Вы ведь все такой же и я такая же. Вы предложили мне прийти к вам на квартиру, Эдуард, стать вашей любовницей, метрессой, но ведь и мне хочется того же. Я согласна на все-все-все, лишь бы быть рядом с вами и лишь бы вы любили меня.
Совсем уже тихо она прошептала:
–– Лишь бы так было всегда.
Эдуард был поражен тем, что слышал. Он никогда и не подумал бы, что она может такое сказать, что может так обо всем догадываться.
–– Адель… да вы же просто убиваете меня своим великодушием.
–– Я просто люблю вас. А если вы любите меня, значит, я получаю все, что мне нужно.
Они снова умолкли. Эдуард, считавший себя красноречивым и умеющим убеждать, не мог найти слов, чтобы ей ответить. Более того, собственное положение показалось ему крайне мерзким. В этой сцене он выглядел гораздо ниже ее. Она была по-королевски щедра в своей любви, по-королевски великодушна. А он, черт возьми, как ни хотел, не мог отыскать в своей душе достаточно сильное чувство, которое сподвигло бы его на благородный поступок. Приходилось признаться, что он любит меньше, чем она. Так оно, видно, и было. Но, кроме того, он был старше ее и не так восторжен. Его сердце успело стать холодным и, похоже, мало что могло растопить покрывающий его лед.
О проекте
О подписке