Мы вышли из «Лилльской красавицы» и не слишком уверенно зашагали по Вдовьей аллее. Я думала о том, что все не так уж плохо складывается. Я получила хорошую работу, жилье п не самый низкий заработок, я, наконец, нашла подругу. Наверняка на днях Розарио выпустят из Люксембурга. Террору видно приходит конец. Комитет справедливости занялся пересмотром дел, Камилл Демулен выпустил новый номер своего «Вье корделье», где страстно выступал против утвердившегося облика Свободы, непременно залитой кровью…

– Эй, гражданка!

Этот резкий, требовательный оклик заставил нас остановиться. Я оглянулась. На аллее стоял важный, солидный комиссар в роскошной трехцветной перевязи и указывал пальцем именно на меня. Сердце у меня ушло в пятки.

– Да-да, именно ты, гражданка! Не будешь ли ты любезна подойти ко мне?

Я поняла, что погибла. Он непременно спросит у меня свидетельство. Очевидно, я чем-то показалась ему подозрительной. Перехватив настороженный взгляд Изабеллы, я пошла на зов – ибо, как можно было отказать комиссару? – той поступью, какой идут на казнь.

Комиссар сделал нечто, совершенно для меня неожиданное и непонятное: он приподнял шляпу и поклонился.

– Я – Доминик Порри, гражданка, комиссар народного общества секции Социального контракта.

– Очень приятно, – пробормотала я, смутно понимая, что он говорит.

– У меня здесь коляска, – произнес он, прижимая шляпу к груди. – Конечно, нанятая коляска. Ты мне очень нравишься, гражданка. Могу ли я подвезти тебя?

Расширенными от изумления глазами я взглянула на него.

– Да, – сказал он смущенно, – почему бы мне не помочь настоящей труженице, да к тому же такой красавице! Ты согласна, гражданка?

Больше всего на свете мне хотелось послать этого комиссара к черту и отвязаться от него. Но мне удалось быстро понять, в чем дело, и переменить тактику.

– Меня зовут Жюльетта Фромантен, – сказала я, ласково улыбаясь. – Но я не одна, гражданин Порри. Со мной дочь и подруга.

– А, дочь! – повторил он слегка огорченно. – А муж?

– Он убит еще под Вальми, гражданин.

Комиссар прикоснулся к своей трехцветной перевязи, словно желая этим выразить мне свое сочувствие.

– Я подвезу всех вас, гражданка!

Я видела, что он робок по натуре и, вероятно, принимая меня за свою, исполнен самых честных намерений. От него будет нетрудно отвязаться. Я решительно махнула рукой Авроре и Изабелле.

– Где вы живете? – спросил комиссар.

– У церкви Ла Мадлен, – сказала я, и не думая даже называть ему наш настоящий адрес.

Гражданин Доминик Порри довез нас в нанятой коляске до самой церкви, еще и купил мне пакетик сладкой айвы. Единственное, на что он решился, – это мимолетно дотронуться до моей руки. Вел он себя в высшей степени безупречно и развлекал нас беседой о том, что по воскресеньям ездит в Лоншан к своей матери и там, в тех чудесных местах, на природе, отдыхает.

– Вы позволите пригласить вас на прогулку в это воскресенье? – спросил он, помогая нам выйти из коляски.

Я видела, что ответа он ждет именно от меня, и, улыбаясь, воскликнула:

– Конечно, гражданин Порри! Если ты зайдешь за нами в воскресенье утром…

– Я зайду! – пообещал он, радостно пожимая мне руку. – Ты просто прелесть, Жюльетта!

Сам он был нерешителен и скучен, – так, достаточно серенький мужчина, и, если бы он не был комиссаром, мне бы и в голову не пришло терпеть его так долго.

Давясь от смеха, мы поднялись на второй этаж одного из домов и терпеливо подождали, пока коляска гражданина Порри уедет.

– Надо же, – разочарованно произнесла Изабелла. – До чего эти буржуа неинтересны… Абсолютно никакого блеска, не правда ли?

Повернувшись ко мне, она лукаво добавила:

– Вы делаете успехи, дорогая! Вы хорошеете на глазах. Если и дальше так пойдет, на вас обратят внимание все комиссары Парижа…

Взявшись за руки, мы спустились вниз. На улице уже смеркалось. Хотя комиссар и довез нас почти до дома, надо было поспешить, чтобы не встретиться с каким-нибудь патрулем.

Едва оказавшись в комнате на Королевской улице, Аврора устало прилегла на раскладную кровать, а вскоре и уснула. Загадочно улыбаясь, Изабелла достала из шкафчика бутылку вина и остатки пирога с телятиной.

– Но мы уже пили сегодня!

– Ну и что? Рождество для нас прошло в трудах. Нам надо наверстывать упущенное.

Мы отгородились от Авроры ширмой, чтобы не потревожить девочку, и устроили пир прямо на разобранной кровати; другого места просто не было. Крепкое, свежее вино из заветной бутылки Изабеллы было почти таким же хорошим, как в погребах моего отца, – оно огнем пробежало по телу, обволокло сладким дурманом сознание. Все вокруг стало казаться более ярким, красивым… Мы окончательно опьянели. Глядя в черные глаза Изабеллы и слушая ее болтовню, я почему-то думала, что удивительно похожу на ту монастырскую воспитанницу, которая по ночам тайком забиралась в постель Мари Анж де Попли, чтобы послушать ее россказни о театре.

Я качнула головой. И придет же такое! Я слишком много выпила, раз уж мне вспомнился монастырь…

– Видите, Сюзанна, как благотворно действует на вас мое общество? Стоило вам два дня хорошо поесть и побыть на свежем воздухе, как на вас бросаются даже такие важные особы, как комиссары секции. – Она весело рассмеялась. – Я говорю правду. Вы прелестны, моя милая.

Очевидно, мы обе, в прозрачных рубашках и с распущенными по плечам волосами, были прелестны, но что-то в голосе Изабеллы меня удивило. Я подняла голову. Качнувшись, как опьяневшая, она вдруг подалась ко мне, ее губы коснулись моего виска. Вроде бы ничего особенного не произошло – она просто поцеловала меня, но этот поцелуй был полон такой горячей нежности, что я вздрогнула. Улыбаясь, она наклонилась снова и коснулась губами моих губ. На этот раз я поняла – в ее поцелуе нет ничего дружеского…

– Изабелла! – прошептала я, скорее удивленная, чем шокированная. – Это что… то самое? Это школа Версаля?

– Да вы просто невинный голубок, моя дорогая!

Рассмеявшись, она упала на подушки, закинув руки за голову, и какое-то время лукаво глядела на меня.

– Не бойтесь. Я тоже не охотница до таких наслаждений.

– Но вы… вы знали их? Я слышала, это было… Мадам де Ламбаль, например…

– Я знала все, что было в Версале. Все! Слышите? А это очень много. Подобные ласки, они… слишком нежны. Они как десерт… Но мы сейчас даже не обедаем, к чему нам сладкое?

– А почему же вы не обедаете? Вы, Изабелла!

– Наши мужчины растаяли в воздухе. Какой уж тут обед!

Лежа в постели, с разметавшимися по подушке черными как смоль волосами, она воплощала собой самый совершенный тип версальского очарования: прекрасное лицо, изящное, гибкое тело, сияющие черные глаза… Изабелла знаком пригласила меня к себе, я легла рядом, положив голову ей на плечо. Честно говоря, я легко соглашалась с ее превосходством. В конце концов, она на пять лет старше. Я всегда чувствовала к ней симпатию.

– Я любила наших мужчин, аристократов. Они были сама изысканность, остроумие, непредсказуемость. Стоило лишь выйти в свет, чтобы сразу отыскать себе партнера… А нынче? Все эти новые хозяева жизни мне смешны. Стоит только послушать, какие речи они произносят! Этот бумажный пафос, эта смехотворная напыщенность…

– Они все злы, я знаю, Изабелла! Я имела возможность испытать это на себе. Ни одна женщина из тех, что знали Версаль, не может не чувствовать к ним презрения. Да и они не любят женщин.

Она проговорила быстро и насмешливо:

– Знаете ли, дорогая, хоть мужская сила и не является непременным признаком порядочности и добродушия, ее отсутствие абсолютно всегда превращает мужчину в злобного недоумка. Взгляните на нынешних монстров – они все таковы. Робеспьер, Сен-Жюст – все импотенты…

– Сен-Жюст? – переспросила я. – Такой красавец?

– Он импотент в душе. Я называю так тех мужчин, которые не способны к любви, любовной изобретательности, дерзости, самозабвению. Все они скучны и целомудренны, как пуритане. Они, может быть, и хотели бы развратничать, да им этого не дано. Речь ведь не идет о механическом совокуплении. Любовь – это сложное искусство, вы же знаете, дорогая, для него недостаточно одних лишь мужских достоинств, для нее нужны ум и душа. Все они – скверные любовники, и их так много, что это настоящее бедствие!

– Да ну? – осведомилась я заинтересованно.

– Разумеется. Каким любовником может быть мужчина, который по-настоящему не любит женщин? И они даже не подозревают, насколько невежественны, они даже понятия об этом не имеют!

– Но у многих из них есть жены.

– Они просто предпочитают иметь хоть плохого любовника, чем совсем никакого, лежат и молча страдают.

Она говорила о вещах, которые меня интересовали, но мы обе достаточно выпили, и нас невольно клонило ко сну.

– Ну, а вы? – проговорила я полусонно.

– Аристократы растаяли в воздухе, буржуа – сплошные импотенты в душе, ну а вы? С кем же вы проводите ночи, Изабелла? В кого влюблены сейчас?

– Я нашла одного такого, – почти мечтательно произнесла она.

– Нашли?

– Это сокровище, а не мужчина. Если бы вы только знали… Сжимая мою руку, Изабелла пробормотала:

– Это кладезь любовной фантазии. У меня еще никогда не было такого невероятного любовника… Пожалуй, он превосходит даже графа д'Артуа, по крайней мере, по степени разнообразия. Он долго служил в Индии. Знали бы вы, какие сногсшибательные приемы он вынес оттуда… Когда я с ним, мне кажется, что я попадаю в стремительный кипящий поток…

– Он аристократ? – спросила я, уже засыпая.

– Да. Герцог…

– И он в Париже?

– В подполье. Впрочем, как и все мы…

Сон неумолимо овладевал нами. Я уже не в силах была поддерживать беседу. Обнявшись, мы уснули, мысленно решив поговорить об этом невероятном мужчине чуть позже, утром.