Габриэла сбежала из школы не для того, чтобы шататься по Дизенгоф-Центру. Украденное у расписания время позорно растрачено впустую. Она должна немедленно уйти отсюда и добраться до… Виолончель!!! Где виолончель?!
– Кто приехал к бабуле?
Внучка влетает в объятия бабушки, захлебываясь от счастья:
– Еще!
– Извините, – едва удается произнести Габриэле. – Вы не видели виолончель?
– Простите? – сверкает зубами бабушка.
– Черный футляр… – бормочет Габриэла. – Минуту назад он был…
– Еще! – настаивает внучка.
– Никто не видел виолончель? – бормочет Габриэла, обращаясь к мамашам вокруг.
– Что она ищет? – переспрашивает какая-то из них.
Другая отвечает:
– Я не поняла. – И обращается к Габриэле, сюсюкая, точно с маленьким ребенком: – Что случилось, милая?
Габриэла непроизвольно дергает молнию на рюкзаке на груди, но вспоминает, что телефон остался дома. Нельзя из дома выходить без телефона. Это вопиющая безответственность! С другой стороны, а кому ей звонить? Маме, которая не знает, что она прогуливает школу? В консерваторию, одолжившую ей на год инструмент стоимостью в сорок тысяч шекелей? Йонатану?
Она озирается сквозь слезы: уголок с матами, уголок для пеленания, кофейный уголок, ближний угол, дальний угол… Сколько углов может быть на одной игровой площадке?
“Если тебе, Габриэла, удастся сдвинуть с места одну ногу, возможно, другая нога и согласится последовать за первой”. Колокол вины начинает биться в пространстве между ушами.
Дин. Дон. Дин. Дон.
Внучка, в очередной раз переваренная в слоновьем брюхе, плюхается на попу и тут же объявляет:
– Еще!
– Перерыв, – умоляет бабушка.
– Не перерыв! – требует малолетняя диктаторша. – Еще!
Виолончели. Дин. Нет. Дон.
“Боже!.. Боже!.. Какая же ты инфантильная, – клянет себя Габриэла. – Зачем тебе нужно было лезть в слона и вызывать призраков прошлого?”
Игровая площадка во власти хаоса. Человечий детеныш пытается накормить яблоком младенца в подгузниках, папаша тащит своего первенца в тряпичной переноске, а детишки всех видов и мастей один за другим карабкаются по лестнице и исчезают в слоне-ковчеге.
Может, когда она пришла сюда, виолончели за спиной уже и не было?
“Иди и ищи”, – гудит в ней рефрен, точно древняя заповедь.
И пойдет Габриэла и обыщет вдоль и поперек весь Центр.
– Простите, – обращается она к двухметровому татуировщику. – Я не оставляла у вас большой черный футляр?
– Большой черный футляр? – Его сросшиеся брови лезут на библейский лоб. – Не видел, сорян. Ты в норме? Стакан воды?
Но у Габриэлы нет времени на добрых Голиафов.
Она надеется расслышать тихое рычание Деревянного медведя, но ее уши обожжены музыкой, сочащейся из всех динамиков Центра. Подумать только, еще недавно это казалось ей идеальным саундтреком для влюбленных, а теперь словно сам ад стучит в висках барабанной дробью.
Габриэла идет обратно по своим следам, чувствуя себя плакальщицей, угодившей на свадьбу.
Ее спина не прикрыта виолончелью, и она чувствует себя обнаженной от затылка до ягодиц. Габриэла не узнает своего отражения в витринах. Это всегда были виолончель и она, она и виолончель. В любви и согласии.
Утрата виолончели означает конец музыкальной карьеры – консерватория потребует полную плату за инструмент. С непокрытой головой будет ходить она на заработки после уроков – официанткой, няней, наркодилером, пока не вернет родителям долг. А у того, кто работает целыми днями, нет времени готовиться к концертам.
Не раз молила Габриэла об избавлении от виолончели, а вместе с ней и от панических атак, бесконечных занятий, израненных пальцев, боли в суставах – так почему же она теперь чувствует, будто мир ее рухнул?
Габриэла наблюдает издалека за продавцом пиццы – тот натянул футболку на лицо, явно спасаясь от запаха блевотины. Там нечего искать, она отлично помнит, как виолончель и она уходили с высоко поднятой головой.
– Извините! – Она пытается перекричать электрогитару, которую тестирует старый рокер в магазине музыкальных инструментов. – Я ищу виолончель, может быть, я…
– Виолончель? Конечно! – восклицает продавец, и глаза Габриэлы озаряются надеждой. – Этажом выше в отделе струнных.
– Я ищу свою виолончель, – выдавливает она.
– Прекрасно! Надеюсь, вы найдете ее у нас. Думаю, вам подойдет половинка или три четверти.
Когда злодеяние Габриэлы будет раскрыто, а оно будет раскрыто, то мама не станет терзать ее плетьми и не бросит в яму со скорпионами, она просто одарит ее взглядом, полным разочарования, и шумно вздохнет. Вдох, который через ноздри втянет в себя весь Божий мир. Но Габриэла желает заслуженной кары – порки мокрыми розгами, побиения камнями на городской площади, травли или, на худой конец, изгнания.
– Ты сама слышишь, что говоришь? – Чирикающий голос, который сразу попадает во внутреннюю фонотеку Габриэлы, принадлежит мужчине, чья щетина похожа на порезы. Тот стоит, прислонившись к окну магазина “Сделай сам”, и топает ногой: – И что, по-твоему, я должен сделать?! Ограбить банк? Где я возьму сорок тысяч шекелей? Я тоже хочу видеть сына, он и мой ребенок!
Не случайно, думает Габриэла, он назвал точную стоимость виолончели. Может быть, это и есть урок, который она должна усвоить, – помочь ближнему? Я готова продать виолончель, чтобы этот мужчина мог узреть свое дитя, с жаром решает Габриэла. Но для этого виолончель сначала нужно отыскать!
Похоже, это заслуженная кара для сбившейся с пути. Если бы она только дошла до дома Йонатана, как и собиралась. И тогда – Аллилуйя!
Или если бы развернулась на полпути и успела бы ко второму уроку – Аллилуйя!
Или если бы не пошла в школу, а вернулась домой, сослалась на месячные, мигрень, да на что угодно… но нет!
Она кружила, кружила, кружила по Центру… Стоп! Магазин виниловых пластинок!
Она не может вспомнить, заходила ли она туда сегодня в своих долгих скитаниях по Центру, но нельзя же полагаться на неверную память.
С каждым шагом в Габриэле растет уверенность, что в магазине винила ее ожидает избавление. Расстояние между рядами пластинок слишком маленькое, чтобы пройти с виолончелью на спине, поэтому если она заходила туда, то ей бы пришлось ее снять. Предвкушение встречи жаром разливается по спине.
– У меня для тебя подарок, – объявил Йонатан, выйдя из магазина пластинок в тот первый и единственный раз, когда они вместе были в Центре, ровно перед тем, как все пошло не так.
– Какой подарок? – расчувствовалась она. – А где он?
– Уже у тебя. – И Йонатан кивнул на виолончель.
Габриэла расстегнула карман чехла и остолбенела, обнаружив там пластинку, которую разглядывала в магазине. На обложке фотография – Жаклин Дю Пре и Даниэль Баренбойм. У нее русые волосы, глаза полуприкрыты, руки обнимают виолончель, точно любимого питомца. У него черные волосы, короткие бакенбарды и надменно приподнята левая бровь. “Элгар. Концерт для виолончели с оркестром ми минор, опус 85, в исполнении Филадельфийского оркестра”. На другой стороне – “Энигма-вариации в исполнении оркестра Лондонской филармонии”.
– Oh my God! – прошептала она в ужасе. – Когда ты успел?!
– Пфф! Кассу можно было ограбить, пока этот педофил пытался произвести на тебя впечатление.
Продавец, несомненно, пытался впечатлить ее своими обширными познаниями, но на педофилию это как-то не тянет.
– Ты сумасшедший! Если бы рамка на выходе запищала, мне пришлось бы объясняться…
– Но не запищала же. Я снял наклейку. Если тебя это так шокирует, я могу вернуть пластинку.
– Нет… Не нужно. Это крутейший подарок. Спасибо.
Габриэла слушала пластинку миллионы раз и точно знала, на каком такте подпрыгивает игла. Она испытывала невероятное удовольствие каждый раз, когда это происходило, и назвала этот момент “царапиной Йонатана”. Она слушала “царапину” снова и снова, пока мама не принималась орать, что она скоро спятит.
– Извините, я не оставляла у вас виолончель?
– Виолончель? – Продавец-мужчина с косым пробором и в мятой рубашке широко открывает глаза.
– Большой черный футляр.
– Нет, – твердо заявляет он.
– Вы уверены?
– Думаю, я бы заметил, если бы кто-то оставил здесь что-то размером с виолончель. Погодите, это же вы были здесь недавно? У вас была виолончель, и с вами был молодой человек, который, как мне кажется…
Габриэла уносится прочь с места преступления до того, как созовут Высший суд. По пути она запутывается в поводке злобного пинчера – с каких это пор животных пускают в Центр? Сталкивается с беременной женщиной. Извиняется. Господи, Габриэла, сколько заповедей ты собралась нарушить сегодня?!
Я Господь Бог твой.
– Да всю жизнь ты поклонялась одной только музыке.
Не сотвори себе кумира.
– А Йонатан?
Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно.
– Произносила и на иврите, и даже по-английски: Oh my God!
Помни день субботний, чтобы святить его.
– Заниматься всю субботу на виолончели – вот что ты помнишь.
Почитай своего отца и свою мать.
– Сегодня даже обсуждать это смешно.
Не убий.
– Рассказать прямо сейчас или подождем до конца истории?
Не прелюбодействуй.
– Измена же не обязана быть физической, и ты прекрасно знаешь, что изменяла!
Не укради!
– Пластинка.
Не лжесвидетельствуй.
– Скрипачка Соня.
Не возжелай.
– Желала, хотела и даже жаждала – никогда ты не была довольна своей судьбой.
Габриэла входит в прозрачный лифт, где играет навязчивая инструментальная вариация “Аллилуйи” Леонарда Коэна.
Виолончели – Вверх – Нет – Вниз.
Люди входят и выходят, только Габриэла не двигается с места. Восхождение ради спуска. Спуск ради подъема. Ее маленький нос почти касается стекла.
Цветные пятна проплывают мимо. В этом прозрачном облаке, взмывающем от подземной парковки до парковки на крыше и проваливающемся обратно, обращается она к Творцу мира: “Возьми все, что у меня есть, только верни виолончель. Я обещаю восхвалять Тебя каждый день до конца своей жизни. Клянусь не прикасаться к смычку в святую субботу! Клянусь не ходить к Йонатану домой. Умоляю Тебя, прости…”
В лифт набиваются японские бизнесмены в одинаковых костюмах, с бейджами и серебристыми телефонами. Запах лосьона после бритья заполняет кабину. Все низенькие, как и Габриэла, но держатся от нее на расстоянии, точно от прокаженной. Едва двери лифта открываются, Габриэлу выплевывает наружу, и она обнаруживает себя на третьем этаже.
Все дороги снова ведут к слону. Только слон теперь пуст. Пара охранников – мужчина и женщина, вооруженные рациями, – выступают живым заслоном для тех, кто все еще осмеливается оставаться рядом.
– Что неясно?! Отошли подальше!
– Подозрительный объект, всем отойти!
– Но там мой телефон! – кричит молодая мамочка.
– Заложить бомбу на детской площадке… – цокает языком холеный мужчина.
– Террористы! Антисемиты! – с неожиданной яростью выпаливает старушенция в парике.
Сразу за слоном есть подвесной мост, ведущий к маленькому игрушечному домику, и там, на зеленом резиновом покрытии, как черный окаменевший дракон, лежит на боку ее футляр с виолончелью.
Немудрено вспомнить сейчас, как она поставила его рядом со стеной и даже подперла мягким кубом, чтобы перекрыть подход. Она просто хотела заглянуть в слона и сразу уйти. Вспомнить первый и, возможно, последний поцелуй в ее жизни. Прежде чем Габриэла перейдет к расплате за грехи и самобичеванию за гротескную беготню по Центру, она прикрывает пальцами глаза и шепчет: “Спасибо, Господи”.
О проекте
О подписке