9:05–9:50 История

Так! Тихо! Диктую. Нация тире группа людей с общей идентичностью запятая проживающая на определенной территории запятая с общими историей запятая языком запятая традициями запятая культурой и обычаями точка.

Можно ли считать Габриэлу и Йонатана нацией? Их идентичность определена территорией (художественная гимназия), есть общая история (пусть и очень короткая), один язык (грандиозно, гротескно, инфернал), традиции (кормление уличных кошек), культура (старые книжки и виниловые пластинки), обычаи (грызть ногти), но все-таки никакая они не нация. На самом деле даже определение “пара” звучит в их случае преувеличением.

В прошлом людей объединяли семья и религия точка в девятнадцатом веке запятая с развитием национальных движений запятая старые устои пошатнулись запятая а люди почувствовали принадлежность к чему-то большему точка.

Семейная ячейка Габриэлы включает папу-молчуна, маму-говорунью и бабушку, которая предпочитает живым людям мертвых писателей.

Религиозная ячейка состоит из главной жрицы – педагога по виолончели в консерватории, ворчливого проповедника – руководителя отделения классической музыки в гимназии, его верных служек – преподавателей сольфеджио и гармонии – и прихожан, с которыми она молится – играет в струнном квартете.

С появлением Йонатана в ее жизни все устои пошатнулись, и Габриэла впервые почувствовала, что она принадлежит к чему-то большему.

Зачатки националистического движения появились одновременно с просветительским движением запятая когда ученые запятая философы и художники осмелились критиковать правительство запятая веря запятая что все люди рождаются равными и имеют право на свободу мысли запятая собственности запятая вероисповедания точка.

Йонатан пришел в класс через две недели после начала учебного года. Его посадили рядом с Габриэлой, которая боялась, что он станет барабанить по столу, списывать у нее на контрольных и от него будет разить потом. К ее удивлению, он был незаметен, неслышен и пах букетом из ПВА, свежей краски и вишневой жвачки. Дужка наушников на голове сдвигала волосы вперед, и они нависали над глазами, как черный театральный занавес.

Габриэле стало интересно, что он слушает. Немецкий металл? Английский панк? Армейские марши? Точно не Концерт для виолончели с оркестром Элгара^[2]. Концерт, ставший саундтреком ее жизни.

На показ работ по визуальным искусствам Йонатан выставил скульптуру человека в натуральную величину. Тело было сделано из проволоки и картона, рулоны туалетной бумаги остроумно выступили в роли суставов, а голова из папье-маше была слегка наклонена вниз, словно человек стесняется. По рубашке в клетку, голубым джинсам и особенно по оранжевой вязаной шапочке все поняли, что это изображение декана отделения. Сюрприз ждал всех, когда Йонатан вдруг достал зажигалку и поджег свое творение.

Занялось мгновенно. В рулонах были спрятаны кубики для розжига угля.

В зал влетел завхоз с огнетушителем, директриса кричала, что это подстрекательство к убийству, но декан всех успокоил, пояснив, что это “критика власти и свобода мысли – именно то, что мы требуем от наших студентов”.

Габриэла же определила соседа по парте худшей из оценок в своем лексиконе: выеживается.

После того как Йонатан поджег свою следующую работу “Школа” – макет квадратного здания высотой с полметра, выстроенный из учебников, – он обрел свой небольшой фан-клуб. Но через неделю он поджег чучело кота в мешке, и декан отделения вызверился на него: “Это банально, это имитация, это мертвечина! Это пиромания, а не созидание! И я не удивлюсь, если в конце концов ты подожжешь живую кошку, чтобы доказать нам, какой ты особенный”.

Йонатан больше не поджигал своих работ. Не лепил, не рисовал, не писал… не созидал. Во всяком случае, на занятиях. Тут он сидел и смотрел на въевшуюся в подоконник пыль, на кучу опилок, на трещины, образовавшиеся на краске, засохшей в ведре. Учителям говорил, что ждет вдохновения или что у него болит голова, и выглядел скучающим и отстраненным.

Иногда он делал наброски прямо на серой школьной парте карандашом, который одержимо точил. Единственной, кому довелось увидеть эти нежные и робкие почеркушки, была Габриэла, сидевшая рядом. В основном это были замысловатые геометрические объекты, таинственные спирали, текучие лабиринты – все, что не могло иметь четкого названия вроде “кот”, “школа” или “декан”.

Французская революция начертала на своем флаге лозунг двоеточие открыть кавычки свобода запятая равенство запятая братство закрыть кавычки точка.

В один из первых февральских дней, напрочь лишенных свободы, равенства и братства, струнный квартет с Габриэлой в составе занялся планомерным изничтожением Квартета № 4 до минор Бетховена. Первая скрипка торопилась, вторая запаздывала, а альт просто играл другую пьесу. “Повезло тебе, что ты мертв, Людвиг ван”, – думала Габриэла. В конце урока она написала маме, что заскочит в нотный на улице Грузенберг, а оттуда уже поедет на автобусе домой.

Она искала утешения в улыбках пожилой пары – продавцов, которые знали ее по имени, – и в запахе затхлости, пропитавшем крошечный, доверху забитый нотами магазинчик. Стоя там, между полками, она наслаждалась поразительным контрастом между тишиной, царящей в магазине, и шквалом звуков, наполняющим ее уши, когда она листала случайный нотный сборник.

Несмотря на холод, небо было прозрачное, без единого облака. На Габриэле были расклешенные брюки с вышитыми на задних карманах цветами и черная водолазка, за спину закинут Деревянный медведь – ее неизменный спутник. На полпути к магазину, как раз перед поворотом с Алленби, она увидела его.

Йонатан стоял на коленях у витрины обувного магазина. По тротуару распластались полы длинного кожаного плаща. Габриэла готова была поспорить, что плащ сшит из мышиной кожи. Хоть Йонатан и стоял к ней спиной, Габриэла точно знала, во что он одет под плащом: светлый тонкий шарф, давно нуждающийся в стирке, дырявая длинная футболка асфальтового цвета, темные шорты чуть выше колена и уродливые сандалии на ужасно скрипучих липучках – униформа армии, в которой служит один-единственный солдат – он сам. В рамках своего глобального бунта этими сандалиями в начале февраля Йонатан попирал времена года. Вытянув руку, он подманивал к себе изможденное, дрожащее существо с отрезанным хвостом. Габриэла, хоть и обещала своей учительнице по виолончели, что прекратит делать это, сначала оторвала зубами изрядный кусок ногтя на безымянном пальце и лишь потом направилась к Йонатану. Деревянный медведь, словно приободряя ее, похлопывал по спине при каждом шаге. Уже вблизи она разглядела приманку – сырой ломоть лосося ярко-розового цвета. Йонатан добыл его из маки-ролла, остатки которого валялись в черном пластиковом лотке у его ног.

Габриэла немедленно представила себе, что будет дальше: кот сунется к рыбе, Йонатан обеими руками схватит его за шею, сломает ее и запихнет тушку в приготовленную для этого сумку, лежащую рядом на тротуаре. Позже он набьет из кота чучело, чтобы поджечь его на очередной школьной выставке.

– Давай уже, глупыш, – подбадривал Йонатан бесхвостого.

Голос у него был детским – возможно, из-за свистящего зуба. Хоть он и сидел рядом с Габриэлой в классе, она, считай, никогда не слышала его голоса. Если он и интересовался, “сколько осталось до конца урока”, или бурчал “извини” за то, что случайно наступил ей на ногу, то цедил это сквозь зубы.

По пальцам задней кошачьей лапы можно сосчитать, сколько раз Габриэла решалась подойти к незнакомцу противоположного пола – в смысле, к мальчику. Ее всегда останавливала какая-нибудь навязчивая мысль. Появилась такая и в этот раз: я некрасивая.

Формулировка лаконичная, но ощущение вполне развернутое. Габриэла мечтала бы вытянуться, расширить глаза-бусинки, уравнять ноющие асимметричные припухлости на груди, а еще, конечно, здорово было бы обуздать волосы, которые норовят вырасти в самых неожиданных местах на ее теле. Одним словом, на вопрос, что бы она хотела изменить в себе, Габриэла ответила бы: “Все”. А потом уточнила бы: “Все, кроме виолончели”.

– Отстань от него… – смогла наконец выдавить из себя Габриэла, но из-за наушников Йонатан не услышал ее.

Если бы я была хорошенькой, пронеслось у нее в голове, он точно услышал бы меня даже с наушниками.

Йонатан не схватил кота, не сломал ему шею и, похоже, даже не собирался набивать из него чучело. Он просто погладил бесхвостого. Потом разбросал кусочки рыбы вдоль витрины, и казалось, что кот, который грациозно передвигался от одного кусочка к другому, выбирает себе пару туфель.

Должно быть, Габриэла подошла слишком близко к Йонатану, потому что взгляды их встретились.

На картине Антуана-Жана Гро Наполеон изображен среди пораженных чумой в Яффо. Обратите внимание – он касается одного из больных солдат голыми пальцами, чтобы показать бесстрашие и поднять боевой дух.

Густые брови Йонатана рифмовались с его мясистыми губами, редкая поросль туманилась на подбородке, а кожа лица, покрытая кружевом из прыщей, была бледно-розовой. На мгновение Габриэле захотелось коснуться голыми пальцами его щеки. Вместо этого она выдавила “Привет” и почесала затылок – условный знак всех лишенных базовых социальных навыков.

Не успел он снять наушники, как она, испугавшись, обогнула его и быстрым шагом устремилась прочь. Габриэла вспомнила, как отец однажды сказал ей, что когда смотришь на нее сзади, то ее саму и не видно – просто виолончель с ножками. Хорошая шутка – из тех маленьких родительских подарков, которые остаются с тобой на всю жизнь.

Встань! Ты прекрасно знаешь, что сделал! Не перебивай меня! Я тебе не подружка, наглец!

– Встал! Ты прекрасно знаешь, что сделал! Рот закрой! Я не твой приятель, сопляк!

Габриэла оглянулась – это орал продавец, выскочивший из обувного магазина. Он был больше похож на спасателя с пляжа – загорелая лысина, тонкая цепочка и рубашка в обтяжку. Так Габриэла представляла людей, которые звонят на радио, чтобы костерить правительство, вне зависимости от того, кто у власти. И наверняка он гладит ступни женщинам, примеряющим поддельные брендовые туфли, которыми он торгует. Такие до смерти боятся жены, но геройствуют перед мальчишкой, кормящим кошек. Все произошло мгновенно. Продавец пнул лоток суши своим пошитым в Китае итальянским кожаным ботинком. Кусочки рыбы разлетелись по проезжей части, превратившись в смертельные ловушки для четвероногих. Бесхвостый отпрыгнул с пронзительным мяуканьем. Габриэла тоже попыталась закричать, но звук вырвался на частоте, не воспринимаемой человеческим ухом. Йонатан же вскочил на ноги, сунул сжатый кулак прямо к лицу продавца, и из кулака, точно из выкидного ножа, выхлестнул средний палец.