4 июня 1989 года поляки избирали новый парламент. В результате выборов в парламент прошли кандидаты от «Солидарности», в то время как коммунисты потерпели полное поражение. Это было самое отрадное известие, поступившее из Восточной Европы за последние полвека.
Горбачев должен был решить, мог ли генерал Ярузельский рассчитывать на советскую армию, которая поможет сохранить коммунистический режим. Ярузельский понимал – ответ будет отрицательным. Именно по этой причине президент Польши и вступил в переговоры с «Солидарностью» и католической церковью о новой политической системе страны.
Через два дня после выборов Ярузельский предложил «Солидарности» войти в коалицию с коммунистами. Лех Валенса отказался. Вместо этого состоялись другие переговоры, в результате которых были назначены довыборы – на те места в парламенте, что все еще продолжали пустовать. Мало кто сомневался, что «Солидарность» и на этот раз одержит решительную победу, которая приведет ее к власти. Приверженцы тоталитарного режима уже не просто шли на компромисс со своими демократическими оппонентами, они капитулировали.
В пятницу, 7 июля, Горбачев выступил с речью перед главами государств – членов Варшавского договора в Бухаресте, где иносказательно одобрил реформы в Польше и Венгрии. Он призывал «братские» страны проявить «терпимость» и «самостоятельно решать национальные проблемы».
Хозяин встречи, Николае Чаушеску, открыто жаловался на «отсутствие единства» между союзниками. Второй сторонник жесткой линии, все еще остававшийся у власти семидесятилетний Эрих Хонеккер из Восточной Германии, потерял сознание и вынужден был вернуться домой. Врачи предполагали, что приступ был вызван болезнью почек или желчного пузыря, но поляки и венгры шутили – мол, Хонеккер упал в обморок от слов Горбачева.
В Польше в результате дополнительных выборов «Солидарность» получила девяносто девять из ста мест в верхней палате и все места – 161, – предназначенные для антикоммунистической оппозиции в нижней палате. К всеобщему удивлению, Ярузельский заявил, что не будет выставлять свою кандидатуру на национальных президентских выборах, назначенных на более поздний срок в том же году.
В воскресенье, 11 июля, Буш отправился в Европу. Во время перелета в Париж, президент, Скоукрофт и Фицуотер прошли в хвост самолета, где сидели журналисты. Буш сказал, что темп реформ в Восточной Европе его «совершенно поразил». Он подчеркнул, что это стало возможно благодаря «руководству Советского Союза и руководителям самих этих стран».
Вернувшись, он сказал помощникам:
– Если бы не Горбачев, ничего того, что мы видели в Польше и Венгрии, не произошло бы.
В свойственной ему манере давать определения важным событиям на своем полужаргоне он заключил:
– Игра там идет по-крупному, ставки будь здоров какие…
Город Света праздновал двухсотую годовщину Французской революции. Некоторое время тому назад Франсуа Миттеран предложил главам семи крупнейших индустриальных демократических стран – так называемой «семерке» – назначать ежегодное экономическое совещание на время национального празднества.
В перерыве между заседаниями Буш вернулся в резиденцию посла США на Вандомской площади и, облачившись в спортивную майку и шорты, отправился бегать трусцой по живописнейшему парку. Затем присоединился к Бейкеру и Скоукрофту, сидевшим на веранде.
Опустив преамбулу, госсекретарь сказал своему другу – вот уже на протяжении тридцати двух лет, – что ему пора предложить Горбачеву встретиться один на один. Бейкер больше не сомневался, что Горбачев и Шеварднадзе – «вполне реальные фигуры».
Буш согласился с тем, что пришло время «заняться с Горбачевым».
– Не вижу никакого смысла увиливать. – И отметив, с какой скоростью в Восточной Европе происходят перемены, он заключил: – Не думаю, что следует дожидаться следующей встречи в верхах для разговора с русскими обо всем этом. То, что происходит, потрясающе, и, возможно, неформальная встреча с Горбачевым будет весьма кстати… Я хочу посмотреть на него вблизи, почувствовать его, убедиться, что он меня адекватно воспринимает.
Скоукрофт предостерег президента, что отождествлять личность Горбачева с политикой перестройки опасно. Буш с раздражением бросил:
– Слушай, этот парень и есть перестройка!
Во вторник, 12 сентября 1989 года Борис Ельцин подъехал на своем лимузине к Западному крылу Белого дома с получасовым опозданием. Группа наиболее активных членов съезда народных депутатов впервые приехала в Соединенные Штаты на восемь дней и должна была выступать в Нью-Йорке, Балтиморе, Вашингтоне, Чикаго, Филадельфии, Миннеаполисе, Индианаполисе, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе.
Финансировали эту поездку калифорнийский институт Эсален и советский фонд по изучению и лечению СПИДа. Ельцин получал за свои выступления по 25 000 долларов.
Буш не очень стремился принимать Ельцина. Буш считал Ельцина – при его репутации человека пьющего, несдержанного и неуместно вспыльчивого – чем-то вроде незакрепленной пушки на скользкой, покачивающейся палубе советской политики. Что, если он устроит на этой встрече спектакль, который потом поставит в ложное положение и Буша и Горбачева?
Роберт Гейтс, никак не разделявший то, что он называл «горбоцентризмом» в политике США, попросил президента все-таки встретиться с Ельциным. Фриц Эрмарт, председатель Национального совета по разведке, поддержал это предложение. Эрмарт не считал, что Горбачев долго продержится в политике; к тому же на него произвело впечатление возвращение Ельцина на политическую арену. Он сказал Кондолизе Райс, что Ельцин, возможно, эксцентричен и самоуверен, но он выказывает большее мужество, – куда большее, чем Горбачев, выступая по тем же позициям, какие должны поддерживать и Соединенные Штаты…
Райс встречала Ельцина у бокового входа, и Ельцин бросил ей: «Когда гости приезжают к президенту, они входят не здесь». Она сказала: «У вас встреча с генералом Скоукрофтом». Ельцин скрестил на груди руки и высокомерно объявил: «Я не сдвинусь с места, пока не получу заверения, что встречусь с президентом!» Райс, говорившая по-русски, попыталась убедить Ельцина войти в здание, но он продолжал неподвижно стоять.
Наконец она сказала: «К сожалению, генерал Скоукрофт – человек очень занятой, и если мы не собираемся к нему идти, надо об этом сообщить». Ельцин сдался: «Ну хорошо, пошли», – сказал он.
Райс провела его в кабинет Скоукрофта с большими окнами до полу, выходящими на старое серое здание аппарата президента и северную часть участка, окружающего Белый дом. Буш зашел минут на пятнадцать и постарался подчеркнуть «свои очень позитивные отношения» с Горбачевым: американский народ, сказал он, разделяет надежды советского лидера на «успех реформ в Советском Союзе». Ельцин вел себя безупречно. Впоследствии Буш сказал своим помощникам, что гость показался ему «славным малым».
Когда Буш ушел, Скоукрофт задал Ельцину один-единственный вопрос: «Каковы цели вашей поездки?» Ответ Ельцина продолжался почти час: он изложил свои мысли о реформе цен, о конвертируемости рубля, о возможности совместного американо-советского полета на Марс. Нехватку жилья в Москве он намерен решить, «пригласив» западных специалистов, чтобы они построили миллион квартир. Он намерен поощрять приток западных капиталов, передав в частную собственность пятнадцать процентов советской экономики.
На середине этого монолога Скоукрофт заснул. А Ельцин, казалось, и не заметил. За десять минут до конца встречи зашел Куэйл. Намекая на не слишком благоприятные для него самого и для Ельцина статьи в американской прессе, Куэйл сказал: «Я читал про вас в печати. А вы читали про меня?». Ельцин лишь рассмеялся в ответ.
Скоукрофт так организовал эту встречу, чтобы у репортеров не было возможности говорить, что Буш имел серьезную беседу с наиболее видным критиком Горбачева. А Ельцин, выйдя из Западного крыла, сообщил собравшимся журналистам, что он представил Бушу и Куэйлу «план из десяти пунктов» для «спасения перестройки». Скоукрофт, сидя в своем кабинете, возмутился: Ельцин – «ловкач» и «гонится за двухгрошовой рекламой в газетах».
Следующей остановкой Ельцина был Госдепартамент. Скоукрофт сообщил Бейкеру о тактике парового катка, примененной Ельциным в Белом доме. Госсекретарь устроил чрезвычайно изощренное представление: он то и дело прерывал Ельцина, оспаривая наивность его представлений об экономике и предлагая собственные решения по части реформы цен и конвертируемости рубля.
После встречи Бейкер, обращаясь к своим помощникам, воскликнул: «Ну и щелкопер! Горбачев на его фоне отлично выглядит, верно? К тому же Горбачеву можно посочувствовать, если ему приходится иметь дело с таким человеком». Росс же заметил, что Ельцин показался ему совсем не таким ужасным, каким представил его Скоукрофт. А Бейкер ответил: «Это правда, но он, безусловно, ничего не понимает в рыночной экономике. По сравнению с ним Горбачев просто эксперт!»
Вслед за президентом и высокопоставленные американцы в частных разговорах не раз противопоставляли простецкие манеры Ельцина и его тягу к выпивке «западному» стилю поведения Горбачева. Кто-то даже пошутил, что самым важным американцем, с которым Ельцин встретился в ходе этой поездки, был, похоже, «Джек Дэниэл».
В четверг, 21 сентября, Шеварднадзе впервые прибыл в Белый дом с тех пор, как Буш стал президентом. В последний раз они виделись ровно за год до того, на завтраке в резиденции вице-президента. В Овальном кабинете президент указал Шеварднадзе на одно из белых кресел у камина, а в другое сел сам. Бейкер, американские и советские помощники сидели на двух белых диванчиках.
После того как телевизионщики и фотографы покинули помещение, Шеварднадзе просил президента не обращать внимания на сообщения о том, что Горбачев сталкивается со сложностями в стране: советский президент твердо держит в руках бразды правления и исполнен решимости продолжать реформы. Буш ответил, намекая на Ельцина,
О проекте
О подписке