Я плохо спал на борту Смоляного. Это было почти то же самое, что пытаться заснуть на спине огромного зверя, о присутствии которого мне не давал забыть Дар. Когда-то я часто укладывался в обнимку с Ночным Волком; он прижимался спиной к моему животу, но с ним мне было только спокойнее, потому что тонкое чутье Ночного Волка передавалось мне, позволяя улавливать, что происходит вокруг. С ним я всегда спал крепко. Смоляной – другое дело. Он был отдельным от меня существом. Попробуйте-ка заснуть под чьим-то немигающим взглядом! Нет, от него не исходило угрозы, однако я постоянно чувствовал его присутствие и от этого не мог расслабиться.

Вот почему я часто просыпался и не мог заснуть посреди ночи или в серых предрассветных сумерках. Рассветы на реке Дождевых чащоб были странные. Стены деревьев по обоим берегам не давали увидеть ни восхода, ни заката. Днем только сверху лился солнечный луч, и мы плыли в этой полосе посреди лесного сумрака. Но мое тело чувствовало приближение рассвета, и тогда я часто просыпался и выходил на тихую, влажную от росы палубу и стоял, слушая обманчивую тишину пробуждающегося леса вокруг. Я находил умиротворение в этих предрассветных часах, даровавших мне относительное уединение, насколько оно вообще возможно на борту корабля. У швартовых всегда дежурил кто-то из матросов, но они большей частью уважали мое желание побыть одному.

Однажды я стоял так у левого борта, глядя назад, туда, откуда мы плыли. Кружку горячего чая держал двумя руками, чтобы согреться. Я легонько подул на нее и полюбовался, как клубится пар. И уже собирался отпить, как услышал за спиной легкие шаги.

– Доброе утро, – сказал я Спарк, когда она подошла.

Я не повернул головы, чтобы взглянуть на нее, но если она и удивилась тому, что я заметил ее приближение, то виду не подала. Спарк встала рядом со мной и положила руки на планшир.

– Не могу сказать, что сожалею о том, что сделала. Это было бы неправдой.

Я отхлебнул чая.

– Спасибо за честность.

Мой ответ был искренним.

Чейд всегда подчеркивал, что для того, кто работает тайными глазами и ушами, важно уметь лгать, и заставлял меня отрабатывать напускную честность. Тут мне подумалось: а правда ли Спарк честна со мной? Может быть, на самом деле она сожалеет? Но я отбросил эту странную мысль.

– Вы злитесь на меня? – спросила Спарк.

– Вовсе нет, – солгал я. – Я так и думал, что ты будешь предана своей хозяйке. И стал бы меньше доверять тебе, если бы оказалось, что это не так.

– Но разве вы не думаете, что я должна быть предана в первую очередь вам, а не леди Янтарь? Я знаю вас дольше. Моим наставником был лорд Чейд. И он велел мне вас слушаться.

– Когда нам пришлось бросить вас, ты нашла себе нового наставника. Храни верность леди Янтарь. – Я подбросил ей крупицу правды. – Меня утешает, что рядом с ней всегда есть настолько сведущий и умелый человек, как ты.

Она кивала, глядя на свои руки. Хорошие, умные руки лазутчицы или убийцы. Я рискнул задать вопрос:

– Как ты узнала про тетради?

– От Персивиранса. Только он не понимал, что выдал секрет. Это было в тот день, когда вы сказали, мол, нам всем надо учиться. Мы с Пером позже обсуждали это. Он сказал, что ему не по душе сидеть на месте и таращиться в бумаги. Но у вас, мол, есть «книжки», написанные Би. Она учила его писать буквы, и он узнал ее почерк. Он сказал, что надеется когда-нибудь научиться читать и тогда узнает, о чем писала Би.

Я кивнул. Никто ведь не велел мальчишке помалкивать о тетрадях. Одну из них он отыскал после того, как медведь разбросал наши вещи. Пер даже говорил со мной о них. Нельзя винить его за то, что он говорил о дневниках со Спарк. Но я все равно злился на Спарк за то, что она отыскала их у меня в мешке и принесла его Янтарь. Трогала ли она свечи Молли? Знает ли о склянках Серебра, завернутых в носки? Об этом я мог лишь гадать. И подозревал, что Спарк все равно ощущает мое недовольство.

– Она сказала мне, где искать, и велела принести мешок. Что мне еще оставалось?

– Ничего.

Интересно, зачем она нашла меня и затеяла этот разговор? Я не упрекал Спарк и не угрожал ей с тех самых пор, как она принесла тетради Шуту. Молчание затянулось. Я загасил свой гнев, и он превратился в холодные и сырые угли, раздавленный моим отчаянием по поводу предстоящего дела. Какая разница? Рано или поздно Шут придумал бы, как добраться до дневников. А теперь, когда все произошло, казалось даже правильным, что он знает сны Би. Совершенно глупо и бессмысленно обвинять или упрекать Спарк за то, что она поспособствовала этому. И все-таки…

Она прокашлялась и сказала:

– Чейд говорил со мной о тайнах. О том, какая сила в них скрыта. И как бывает, что человек, узнав тайну, не обретает власть, но, наоборот, подвергает себя опасности. – Помолчав, она добавила: – Я умею хранить чужие тайны. Хочу, чтобы вы это знали. Я умею держать при себе секреты, раскрывать которые не нужно.

Я резко взглянул на нее. У Шута были тайны. Некоторые из них я знал. Неужели она предлагает мне один из секретов Шута, чтобы задобрить меня после кражи дневников? Неужели считает, будто меня можно подкупить секретами моего друга? Сама мысль об этом казалась оскорбительной. Возможно, Спарк подразумевает нечто из того, что я и так знаю, но, даже если бы она могла рассказать мне что-то новое, я не хочу узнать это через ее предательство. Я нахмурился и отвернулся от нее.

Спарк помолчала. Потом заговорила, тщательно подбирая слова, с покорностью в голосе:

– Хочу, чтобы вы знали: я верна и вам тоже. Это не та глубокая преданность, что связывает меня с леди Янтарь, но я знаю, что вы всеми силами защищали меня с тех пор, как лорд Чейд стал сдавать. Я знаю, что вы сделали меня служанкой леди Янтарь не только ради ее, но и ради моего блага. Я в долгу перед вами.

Я медленно кивнул, но сказал только:

– Лучшее, чем ты можешь отплатить мне, – это добрая служба леди Янтарь.

Она некоторое время молча стояла рядом со мной, словно ожидая, что я добавлю еще что-то. Не дождавшись, произнесла со вздохом:

– Молчание хранит тайну. Я понимаю.

Я по-прежнему смотрел на воду. Ушла Спарк неслышно: если бы не Дар, я бы и не заметил, как вновь остался один.

* * *

Ясным, безветренным днем мы увидели селение. Берега здесь были ничуть не более гостеприимны, чем везде. Деревья росли даже на мелководье, или, возможно, разлившаяся река вторглась в лес. Те, что над водой, блестели свежей листвой. Птицы с яркими хохолками кричали и дрались за места для гнездовья. Это и заставило меня взглянуть вверх. Я уставился на самое огромное гнездо, что мне доводилось видеть, и вдруг оттуда вылез ребенок и пошел по ветке к стволу. Я затаил дыхание, не решаясь закричать: вдруг малыш испугается и упадет. Большой Эйдер заметил, куда я смотрю, и приветственно поднял руку. Из гнезда, которое, как я теперь разглядел, было крохотной хижиной, вышел человек, помахал в ответ и пошел вслед за ребенком.

– Это охотничья хижина? – спросил я Эйдера.

Он уставился на меня, будто я ляпнул какую-то глупость. Беллин, проходя мимо нас по палубе, пояснила:

– Нет, это дом. В Дождевых чащобах дома строят на деревьях. На земле везде топко. Домишки делают маленькими и легкими. Иногда на одном дереве устраивают по пять-шесть домиков на одну комнату. Так безопаснее, чем один большой.

И она ушла заниматься своими судовыми делами, оставив меня глазеть на деревню в кронах.

Я проторчал на палубе, пока не начало смеркаться. Приучал себя высматривать на деревьях крохотные дома. Когда стемнело, в некоторых из них зажгли свет. Он пробивался сквозь бумажные стены, и казалось, будто на деревьях развешены фонарики. В ту ночь мы причалили возле нескольких лодок, и с деревьев к нам стали спускаться люди: одних интересовали свежие слухи, другие хотели что-то купить, продать или обменять. Больше всего ценились сахар и кофе, небольшие мерки того и другого матросы выменивали на свежую зелень для освежающего чая и нанизанные на бечевку яркие раковины улиток. Беллин подарила Спарк ожерелье, и та пришла в такой восторг, что женщина по-настоящему улыбнулась.

– Трехог уже близко, – сообщил нам Лефтрин, когда мы собрались на камбузе. – Наверное, завтра утром пройдем Кассарик и причалим в Трехоге днем.

– А вы не будете останавливаться в Кассарике? – с любопытством спросил Пер. – Я слышал, это там появились на свет драконы.

– Да, там, – подтвердил Лефтрин. – А еще там живут предатели, те, кто нарушил традиции торговцев и так за это и не получил по заслугам. Люди, приютившие тех, кто убивал драконов ради их крови, костей и чешуи. Мы дали им возможность искупить свою вину, покарав предателей. Но они ею не воспользовались. С тех пор ни один корабль драконьих торговцев не останавливается в Кассарике. И так будет до тех пор, пока Кандрал и его присные не получат свое.

Спарк побледнела как полотно. Насколько хорошо она спрятала сосуд с драконьей кровью, который прихватила из Чейдовых запасов? А может, Шут уже истратил ее всю? Никогда еще при мне Лефтрин так не горячился.

Но Янтарь отозвалась спокойно и даже весело:

– Как же мне не терпится снова повидать Альтию и Брэшена! Или, наверное, теперь мне следует говорить «повстречать»? Ах, если бы я только могла снова их увидеть! И Эйсына тоже.

Капитан Лефтрин уставился было на нее в удивлении, потом опомнился:

– А я и забыл, что вы знакомы. Ну, как бы то ни было, Эйсына повидать у тебя не получится. Несколько лет назад он решил послужить немного на Проказнице, да так на ней и остался. Проказница была тут в своем праве, но, я слышал, Альтии и Брэшену нелегко было отпустить парня! Однако он теперь взрослый, ему и решать, как жить. Может, он и носит фамилию Трелл, но по материнской-то линии он Вестрит, так что у Проказницы есть на него право. Как и у него на нее, пусть Пиратским островам это и не нравится. – Он понизил голос: – Совершенный тоже не очень-то хотел его отпускать. Он потребовал, чтобы в обмен ему выдали крестника, Парагона Ладлака. Он принадлежит к семейству Ладлак, но, я слышал, на Пиратских островах его кличут Кеннитссон, сын Кеннита то есть. – Лефтрин поскреб небритую щеку. – Ну так вот, мать Кеннитссона, королева Пиратских островов, не желает его отпускать. Совершенный заявил, что его обманывают. Он назвал это обменом заложниками, хотя тут же напомнил, что у него есть право на обоих парней. Но Этта, королева Пиратских островов, отказалась без разговоров. До нас даже дошли слухи, что Кеннитссон ухаживает и, возможно, женится на одной богатой дамочке с островов Пряностей. Ну, если Этта хочет его женить и сплавить из дому, ей стоит поспешить. Он уже давно жених не первой молодости. А если он таки женится, то вряд ли уже будет ходить на Совершенном. Совершенный, когда об этом заходит речь, сразу хандрить начинает, так что мой совет: лучше не спрашивайте много об Эйсыне.

– Не понимаю, – без нажима произнес я, хотя Янтарь явно все поняла.

Лефтрин заколебался.

– Ну ладно, – медленно проговорил он, словно решившись открыть мне секрет. – Сейчас капитаны живого корабля Совершенный – Альтия и Брэшен, но прежде он много десятков лет принадлежал семейству Ладлак. Его у них похитили, и долгое время пират по имени Игрот творил на нем свои черные дела. Каким-то образом Совершенному удалось бежать и найти дорогу к родным берегам Удачного. Его вытащили на берег и оставили торчать там. Когда он перешел к Альтии и Брэшену, Совершенный был старой развалиной. Они привели его в порядок и снова спустили на воду. Но в глубине души он остается кораблем Ладлаков, и потом пират Кеннит Ладлак на время вернул его себе. И умер на его палубе. Неудивительно, что этот корабль хочет, чтобы на нем ходил сын Кеннита. И Эйсын.

– А как же Альтия? – с сомнением спросила Янтарь. – Что она думает насчет того, чтобы сын Кеннита поселился на борту Совершенного?

Лефтрин пристально посмотрел на нее. Я почувствовал: тут что-то кроется. Но он проговорил только:

– И об этом тоже не стоит говорить на борту Совершенного. Пусть его уже и не кличут безумным кораблем, я бы не советовал испытывать его терпение. Или Альтии. Есть вещи, о которых они не могут договориться между собой.

Янтарь с благодарностью кивнула:

– Спасибо за предупреждение. Иногда лучше помолчать, чтобы не натворить бед.

Той ночью мне не спалось. Нам предстоял новый отрезок пути, и проделать его придется уже на другом корабле. Я все дальше забирался на неизведанные земли и зачем-то тащил за собой сущих детей.

Лежа в темноте каюты, я проговорил:

– Персивиранс, я вот думаю спросить капитана Лефтрина, не возьмет ли он тебя юнгой. Похоже, это дело как раз тебе по плечу. Что скажешь?

Сначала ответом мне была тишина. Потом из темноты донесся голос мальчишки, сдавленный от тревоги:

– Вы имеете в виду, потом? На обратном пути?

– Нет, завтра.

Его голос прозвучал глухо, когда он возразил:

– Но я поклялся вам в верности, господин.

– Я могу освободить тебя от клятвы. Чтобы ты пошел по пути куда более светлому и радостному, чем тот, что ждет меня.

Я услышал, как он втянул воздух сквозь зубы.

– Вы можете освободить меня от клятвы, господин. Если вы решите прогнать меня, я уже не смогу зваться вашим слугой. Но только Би может освободить меня от обещания отомстить за нее. Вы можете прогнать меня, господин, но мне все равно придется идти до конца.

Я услышал, как заворочался на койке Лант. Я-то думал, он уже спит, а возможно, так оно и было, судя по тому, как сипло прозвучал его голос:

– Даже не думай подступаться с этим ко мне. Я отвечу тебе точь-в-точь то же, что и парень. Я обещал своему отцу, и ты не можешь требовать, чтобы я нарушил свое слово. Мы пойдем за тобой, Фитц, до самого конца. Не важно, насколько печальным он будет.

Я ничего не ответил, но принялся размышлять. Что такое «конец» для Ланта? Получится ли убедить его, что он выполнил свой долг и может с честью вернуться в Олений замок без меня? Посадить Спарк и Пера на корабль, идущий на родину, одних слишком опасно. Им нужен защитник. Можно заявить, что Дьютифул связался со мной при помощи Силы и велел Ланту срочно возвращаться в Олений замок к Чейду. К тому времени, когда обман выяснится, Лант будет уже дома. Да, так и поступлю. Я согнул ноги в коленях, пытаясь умоститься в тесной койке, и закрыл глаза. С этим, по крайней мере, теперь понятно. Маленькая, но убедительная ложь в Удачном, и я смогу посадить его на корабль и отправить домой. Остается придумать, как отвязаться от Пера. И Спарк.

* * *

Следующий день прошел в точности так, как предсказывал капитан Лефтрин. Уже за завтраком команда Смоляного стала прощаться с нами.

– Ах, я буду так по тебе скучать! – воскликнула Элис, обращаясь к Янтарь.

Беллин положила возле тарелки Спарк сережки из ракушек. Эта неприветливая женщина очень привязалась к ней. Пер носился по кораблю и прощался со всеми.

Последние часы мы провели на крыше надстройки, поскольку день выдался тихим и даже не слишком холодным, если, конечно, кутаться в плащ. Облака разошлись, и над рекой синело чистое небо. Мы миновали берег, где когда-то вылупились драконы (Скелли показала нам его), и город Кассарик, построенный высоко в кронах. У него мы не причаливали, и капитан Лефтрин не ответил ни на одно из приветствий, доносившихся с берега. Между Кассариком и Трехогом на деревьях тоже были устроены маленькие жилища; они теснились точно как яблоки на яблоне в урожайный год. Я так и не понял, как капитан понимает, где заканчивается один город и начинается другой, но в какой-то момент он начал отвечать на приветствия людям, которые махали нам из висячих домов. Стали попадаться плавучие причалы, привязанные к стволам деревьев, с маленькими пришвартованными к ним лодками. На мощных ветвях, протянувшихся над водой, тут и там сидели верхом люди и ловили рыбу. Смоляной обходил их подальше, чтобы не задеть лески. Я с удивлением и восторгом разглядывал подвесные мостки и широкие ветки, служившие улицами древесного города. Рядом со мной и Янтарь сидела Спарк; она показывала на деревья и ахала при виде того, как маленькие дети беспечно разгуливают высоко в кронах по веткам столь тонким, что она и с оглядкой бы не решилась на них ступить.

– Уже за тем поворотом будут причалы Трехога! – крикнула нам Скелли, проходя мимо.

Большой Эйдер тем временем направлял Смоляного ближе к густым зарослям. Здесь глубина была меньше, а течение медленнее, и вскоре матросы взялись за шесты, чтобы замедлять продвижение Смоляного, а потом и направлять его. Что-то в этой картине показалось мне странным, как будто не одни только матросы правили кораблем. Слишком уж хорошо он их слушался.

Я поделился этим наблюдением, и Спарк сказала:

– Так ведь Смоляной живой корабль. А значит, он помогает команде направлять его туда, куда им требуется.

– Но как? – заинтригованно спросил я.

Она усмехнулась:

– Присмотритесь к воде у него за кормой в следующий раз, когда мы остановимся на ночь. – Я уставился на нее, ничего не понимая, и Спарк добавила: – И представьте себе, как гребут лягушачьи лапы.

Тут мы миновали поворот, и я сразу забыл о «лапах» Смоляного, потому что мне открылся Трехог. Это был старейший город в Дождевых чащобах. Гигантские стволы, нависающие над широкой серой рекой, были увешаны мостками, переходами и домами всевозможных размеров. Болотистая, то и дело уходящая под воду почва под деревьями не позволяла строить на ней дома. Город Трехог был почти весь выстроен на деревьях вдоль реки.

На нижних, самых толстых ветвях красовались настоящие особняки. Они чем-то напомнили мне дома Горного Королевства, где жители строили свои дома вокруг деревьев, делая их частью своих жилищ. Правда, здесь дома не настолько сливались с чащобами. Можно было подумать, что их принесло сюда ураганом из Фарроу, такими большими и роскошными они выглядели. Все они были из дерева ценных пород, с застекленными окнами. Особенно меня заворожил один из них, огромный, выстроенный вокруг ствола дерева-гиганта.

Скелли, заметив это, пояснила:

– Это дом Хупрусов, семейства, откуда происходит Рэйн.

Я с новым интересом уставился на громоздкую постройку. Не дом, а зримый символ богатства и влияния. Выходит, семья Рэйна привыкла править задолго до того, как он стал «королем» Кельсингры. Они разбогатели много-много лет назад: я видел это по тому, как потемнели от времени древние балки их жилища. Интересно… Надо будет потом сообщить об этом в Олений замок. Когда прибудем в Удачный, придется отправить туда несколько почтовых голубей. В одном письме все, что нужно рассказать, не поместится.

– Нет, вы только посмотрите на это! Он потрясающий!

Крик Персивиранса заставил меня оторвать взгляд от древесных крон и посмотреть на длинный причал впереди. К нему был пришвартован живой корабль. Паруса его были убраны, судно мирно покачивалось у причала. Что он живой, было понятно по серебристой древесине его корпуса. В отличие от Смоляного, у этого корабля было носовое изваяние – фигура мужчины. Скульптор вырезал его в странной позе: темная голова свесилась, руки скрещены на груди, словно он дремлет. А потом волосы у меня на затылке зашевелились, руки покрылись гусиной кожей: изваяние медленно подняло голову и уставилось на нас.

– Он смотрит на нас! – воскликнула Спарк. – Ах, леди Янтарь, если бы вы только могли это видеть! Он и правда живой! Носовое изваяние повернулось и смотрит на нас…

Я уставился на корабль, разинув рот. Спарк и Персивиранс молча переводили взгляд с изваяния на меня и обратно.

У меня пропал дар речи, но Лант произнес то, что все подумали:

– Благая Эда! Фитц, у него твое лицо… Даже нос точно так же сломан.

В потрясенной тишине Янтарь кашлянула и едва слышно произнесла:

– Фитц, я могу все объяснить.