Шли дни, я медленно выздоравливал, и мой сон постепенно превратился в одно из событий тех дней, что я провел с Девара, а затем мое путешествие по равнине и вовсе начало казаться нереальным. Мне даже трудно было расположить все, что тогда происходило, в хронологическом порядке. Я мог продемонстрировать сержанту Дюрилу умения, которые приобрел во время скитаний с кидона, но был не в силах вспомнить, как ими овладел. Они стали частью меня, как дыхание… Я не хотел брать кидона в свою жизнь, но одновременно стремился к этому. Он словно проник в мою кровь и навсегда остался со мной – так Девара обвинял моего отца в том, что он стрелял в него железом и этот выстрел навсегда запятнал его душу.

Иногда я стоял перед своей коллекцией камней и смотрел на небольшой шершавый обломок, который доктор вытащил из моего тела, и спрашивал себя, что в моих воспоминаниях было настоящим. Камень и шрамы являлись единственным подтверждением того, что я ничего не выдумал. Порой я прикасался к круглому, лишенному волос пятну на голове, решив в конце концов, что, пока я находился без сознания, Девара ударил меня, а мозг перенес боль в мой сон.

Лишь однажды я попытался рассказать о своем путешествии над пропастью. Прошло примерно шесть недель после моего возвращения домой. Я быстро шел на поправку, хотя даже после того, как мое тело окончательно исцелилось, кое-где на руках и щеках еще оставались нелепые розовые пятна. Я уже вставал и завтракал вместе со всеми. Ярил, моя младшая сестра, часто видела очень яркие сны и за завтраком постоянно донимала нас длинными рассказами о фантастических событиях, в которых ей довелось поучаствовать. Однажды утром, когда она, как всегда, принялась живописать нам очередную захватывающую историю (на сей раз ее спасла стая птиц, вырвав прямо из пасти кровожадной овцы), отец не выдержал и, лишив ее завтрака, отправил в гостиную.

– Женщина, которая не может сказать ничего умного, должна помалкивать! – сурово объявил он.

После завтрака я отправился в гостиную к Ярил, зная, что она – гораздо более впечатлительная, чем ее братья и старшая сестра, – будет долго плакать после выговора, на который мы с Элиси просто не обратим внимания. Я не ошибся. Ярил с опущенной головой и красными от слез глазами сидела на диване и делала вид, что вышивает. Когда я вошел, она даже не посмотрела на меня. Я сел рядом, протянул ей пышку, тайком прихваченную с общего стола, и тихонько проговорил:

– Знаешь, мне страшно интересно, что там было дальше. Ты мне расскажешь?

Ярил взяла пышку и благодарно взглянула на меня. Откусив кусочек, она севшим голосом ответила:

– Нет. Папа прав, это действительно глупо. Не стоит зря тратить ваше и мое время на дурацкие истории.

Я не мог сказать своей младшей сестре, что отец был не прав. – Да, это, конечно, глупо, но многое из того, что доставляет нам удовольствие, далеко не всегда бывает образцом глубокомыслия. Думаю, отец считает, что за завтраком рассказывать подобные истории не стоит, вот и все. Но я с радостью тебя послушаю в другое время – вот, например, сейчас.

У моей младшей сестры были огромные глаза, серые, словно у угольного кота. Ярил очень серьезно посмотрела на меня и вздохнула:

– Ты такой добрый, Невар, но я понимаю, что ты меня жалеешь. Сомневаюсь, что тебе интересны мои сны, да и то, что я делаю или о чем думаю днем. Просто ты хочешь меня утешить, после того как отец прогнал меня из-за стола.

Она была совершенно права насчет своих снов, но мне захотелось ее переубедить.

– По правде говоря, сны меня очень интересуют, потому что мне самому они редко снятся. Зато ты, похоже, видишь ужасно увлекательные вещи почти каждую ночь.

– Я слышала, что нам всем каждую ночь снятся сны, но только немногие люди в состоянии их запомнить.

– Если все забывают свои сны, как они могут доказать, что видели их? – улыбнувшись, возразил я. – Когда я опускаю голову на подушку и закрываю глаза, в голове у меня до самого утра царит тишина. А с тобой все иначе. Мне кажется, ты заполняешь свои ночи самыми разными приключениями и сказочными историями.

– Наверное, со мной во сне происходят самые разные увлекательные вещи, потому что в моей жизни так мало интересного, – отвернувшись от меня, ответила Ярил.

– Ну, не думаю, что у тебя такая уж скучная жизнь, малышка.

– Нет, не скучная. У меня ее попросту нет, – ответила она, и я уловил горечь в ее словах. Когда я удивленно на нее посмотрел, она всего лишь покачала головой и вдруг спросила: – Значит, тебе никогда не снились необычные сны, Невар? И ты никогда не просыпался с бьющимся сердцем и не задавался вопросом, что более реально – мир, где ты только что побывал, или тот, в котором живешь?

– Нет, – ответил я и неожиданно для себя добавил: – Только один раз.

Ярил посмотрела на меня своими кошачьими глазами.

– Правда? И что же тебе приснилось, Невар? – Она потянулась ко мне, словно все это имело для нее огромное значение.

Пока я раздумывал, как рассказать ей о своем сне, меня вдруг охватило диковинное ощущение. Шрам на голове словно обожгло пламенем, а тело скрутило в мучительном спазме. Я закрыл глаза и отвернулся, голова у меня кружилась, а жгучая боль буквально низвергла меня в тот сон со всеми его ослепительными, жуткими подробностями. Я снова вдыхал запах древесного стража и снова хватался окровавленными, изрезанными пальцами за клинок сабли. Отдышавшись, я попытался заговорить, но в первый момент не смог произнести ни звука.

– Ну, это был плохой сон, Ярил. Пожалуй, лучше я не стану тебе про него рассказывать.

Боль схлынула так же неожиданно, как и захлестнула, но мне все равно не сразу удалось заставить себя разжать кулаки и вытереть холодный пот со лба. Когда я снова повернулся к Ярил, то увидел тревогу в ее удивительных глазах.

– Что же могло испугать во сне мужчину? – спросила она меня.

Ее детская наивность, с которой она считала меня уже совсем взрослым, хотя была всего на несколько лет младше, яснее боли дала понять, что мне следует замолчать. Тогда я решил, что неожиданную боль вызвали воспоминания о страшном переживании. Для моей сестры я был настоящим мужчиной, даже несмотря на продемонстрированную в ее присутствии слабость, и я знал, что не сделаю и не скажу ничего такого, что могло бы изменить ее мнение обо мне. Поэтому я просто покачал головой и серьезно проговорил:

– В любом случае это неподходящая тема для разговора с дамой.

Ее глаза широко раскрылись от удивления – оказывается, ее брату, будущему солдату, могут сниться сны, которые не пристало обсуждать с дамой, но я видел, что она осталась довольна – ведь я назвал ее «дама», а не «ребенок». Она снова откинулась на спинку и проговорила:

– В таком случае, Невар, я больше не буду тебя ни о чем спрашивать.

Да, какими же мы тогда были наивными…

Дни проходили за днями и складывались в месяцы – так сухие листья, падая на землю, постепенно превращаются в перегной. Я старался не думать о том, что со мной произошло, и почти забыл свой страшный сон. Ожоги зажили, зашитое ухо рубцевалось, а порезы стали шрамами, которые остались со мной навсегда. На голове у меня тоже остался шрам, похожий на крохотную проплешину. Я вернулся к обычной жизни, урокам и тренировкам. Но в душе у меня остался неприятный осадок, ведь теперь я знал, что, невзирая на ласковые слова, отец сомневается в моих способностях. Его сомнения стали и моими – и этого противника мне так никогда и не удалось одолеть.

Я сделал всего одну уступку своему недавнему прошлому. Поздней осенью я сказал отцу, что хочу один отправиться на охоту, дабы проверить себя. Он ответил, что это глупо, но я настаивал, и в конце концов он отпустил меня на шесть дней. Я сообщил, что намерен охотиться вдоль плато, начинавшегося неподалеку от берега реки, и действительно двинулся в ту сторону. Сначала я побывал на том месте, где Девара и его женщины стояли лагерем, когда отец решил отдать меня для получения необходимого опыта воину кидона. Пепел и камни, окружавшие кострище, а также след от палатки на земле остались единственным напоминанием о его присутствии. Неподалеку валялись ножны от моей старой кавалерийской сабли, и кожа, которой они были обтянуты, уже начала потихоньку гнить. Самой сабли я нигде не нашел. Может быть, ее забрал какой-нибудь путник, проходивший мимо. Впрочем, вряд ли он оставил бы ножны и взял только сам клинок. Я снова бросил ножны на землю и покинул место стоянки. Человек не может призвать к себе оружие, по крайней мере в моем мире. У меня заныл шрам на голове, я потер его и отвернулся от лагеря Девара. Мне не хотелось о нем думать.

Я направил Гордеца в сторону от нашего дома. С приходом осени степь изменилась, но я это учел и прикинул, сколько времени понадобится моему коню, чтобы проделать расстояние, которое талди Девара промчалась бешеным галопом. Первые два дня я скакал к своей цели галопом по утрам и переходил на шаг днем. Благодаря осенним дождям воды было больше, чем когда мы были здесь с Девара. Крошечные ручейки снова принялись журчать в ущельях и в своих руслах на плато. Я ожидал, что это путешествие в одиночестве вернет мне воспоминания и поможет успокоиться, но весенние события теперь казались еще более странными и непонятными.

Наконец мне удалось найти место, где Девара в последний раз развел костер. Я подъехал к нему днем и долго стоял на краю уступа, глядя на раскинувшуюся передо мной равнину. Закопченные камни оставались на прежнем месте, но вокруг них выросла трава. Я нашел обгоревшую палочку для разжигания огня, которую сделал под руководством Девара, а также обломок подаренной им рогатки.

У меня сложилось впечатление, будто он нарочно сжег все, что давал мне и что я сделал сам. Некоторое время я обдумывал это предположение, заодно вспомнив, как Девара пристрелил кобылу, которая привезла меня домой. Может быть, по его представлениям, я каким-то образом запятнал Кикшу и воин кидона больше не мог ездить на ней? Девара не оставил мне ни одного ответа на мои вопросы, а те, что я находил сам, так навсегда и останутся приправленными сомнениями.

Затем, рискуя жизнью, ну, или по меньшей мере конечностями, я спустился вниз по крутому склону, пытаясь отыскать вход в пещеру. Я много об этом думал и пришел к выводу, что там обязательно должна быть пещера и уступ, куда мы спрыгнули и где Девара дал мне лягушку, вызвавшую галлюцинации. Я не сомневался, что именно так все и было.

Я ничего не нашел. Мне не удалось обнаружить ни уступа, на котором я смог бы устоять, когда спрыгнул вниз, ни пещеры. Я снова взобрался наверх и сел на краю, глядя на далекую реку. Значит, мне все приснилось или явилось плодом воображения, растормошенного дымом того растения, что Девара велел мне жечь в костре. Все, до мельчайшей подробности.

Я развел огонь на прежнем кострище при помощи старого доброго кремня и провел около него ночь, хотя заснуть мне так и не удалось. Завернувшись в одеяло, я смотрел на звездное небо и раздумывал над верованиями дикарей. Может быть, добрый бог подарил им другую правду, отличающуюся от нашей? Или он вообще не имеет над ними власти? Возможно, их исчезающие боги еще не до конца потеряли свою силу и мне довелось побывать в царстве одного из таких языческих божеств? От этой мысли по спине у меня побежали мурашки. Неужели темные жестокие миры действительно существуют всего в одном шаге от страны сновидений?

Добрый бог может сотворить все, что пожелает, так говорит Писание. Нарисовать квадратный круг и превратить деяния тирана в справедливые поступки, взрастить надежду из высохших семян пустыни… Если он может сделать все это для нас, то, вероятно, старые боги обладали таким же могуществом и дарили его своим народам. А вдруг я увидел мир, не предназначенный для глаз моих соплеменников?

Мальчик, стоящий на границе взрослой жизни, нередко задумывается над подобными вопросами, и той ночью я тоже размышлял над ними. Это не слишком способствует мирному сну, и на следующее утро, так и не сомкнув глаз, но не чувствуя усталости, я встал на рассвете. Когда первые лучи осеннего солнца скользнули по уступу, где находился мой лагерь, я понял, что добрый бог решил ответить на мои молитвы. Поток света на мгновение пролился на кучу камней, ослепительно вспыхнувших мириадами крошечных солнц, – это оказались просто вкрапления слюды. Затем солнце поднялось выше, лучи упали под другим углом, и груда булыжников снова приобрела самый обычный скучный серый цвет. Я подошел к ним, присел на корточки и прикоснулся пальцем, почувствовав их реальность. Именно от одного из этих больших камней откололся маленький кусок, который сначала попал в мою рану, а затем вместе со мной и в отцовский дом. По крайней мере, он был настоящим и являлся частью моего мира. Я вскочил в седло Гордеца и направился в сторону дома.

Следующей ночью, словно для оправдания моей лжи отцу, я услышал шорох в кустах, растущих у маленького прудика в дальнем конце ущелья, где я разбил свой лагерь. Подкравшись поближе, я увидел оленя и убил его одним выстрелом. Затем перерезал ему горло, выпустил кровь, располосовал сухожилия на задних ногах и подвесил на кривое деревце, чтобы выпотрошить. Как и положено, я вскрыл грудную клетку и вставил туда палку, чтобы мясо побыстрее остыло. Олень оказался не очень большим, и его рожки напоминали тоненькие шипы, но зато теперь я мог представить доказательство, что не зря шесть дней скитался по равнине.

Я не слишком удивился, когда увидел, как по склону приютившего меня ущелья спускается сержант Дюрил. Он подъехал к моему костру, когда я жарил на огне печень.

– На свете нет ничего лучше свежей печенки, – заметил он, спрыгивая на землю.

Я не стал его спрашивать, давно ли он за мной едет и зачем он здесь. Наши стреноженные лошади стояли рядом и мирно щипали траву, а мы разделили мясо и с удовольствием поужинали, глядя на далекие звезды. Стояла уже глубокая осень, и костер радовал нас своим теплом.

Потом мы некоторое время молча лежали, завернувшись в одеяла и делая вид, будто спим, однако сержант все же не выдержал и спросил:

– Ты хочешь рассказать, как все было?

Я чуть не сказал: «Не могу», хотя это был бы честный ответ. Но он вызвал бы множество других вопросов, попыток выведать у меня, что же тогда произошло, и в конечном итоге породил бы лишнее беспокойство. Значит, придется говорить неправду. Но сержант Дюрил не тот человек, которому легко можно солгать. Поэтому я просто ответил:

– Нет, сержант, пожалуй, не хочу.

Этому я научился у Девара.