Глава 5
Возвращение

Где-то совсем рядом спорили мои родители. Голос матери звучал напряженно, но негромко, а это означало, что она очень сердита. Каждое слово, сорвавшееся с ее губ, казалось осколком льда с бритвенно-острыми кромками.

– Он еще и мой сын, Кефт. Ты поступил… нехорошо, скрыв от меня свои намерения.

Я понял, что она в последний момент заменила более резкое слово на «нехорошо».

– Селета, некоторые вещи не касаются женщин.

По тому, как отец это произнес, я понял, что он наклонился вперед в своем кресле. Я представил себе, как он уперся руками в бедра, выставив вперед локти и опустив плечи, нахохлившись под сердитым взглядом жены.

– Когда речь идет о Неваре, я не просто женщина. Я его мать. – Я знал, что она скрестила на груди руки. Мне казалось, я вижу ее – прямая, точно натянутая струна, прическа безупречна, волосок к волоску, на щеках красные пятна. – Все, что касается моего сына, касается и меня тоже.

– Да, когда затронуты дела семейные, – не стал спорить отец и тут же добавил суровым тоном: – Но Невар еще и сын-солдат, а это значит, что только я решаю, каким испытаниям его подвергать.

Я чувствовал, что мне пришлось совершить путешествие по множеству снов, чтобы попасть в это место и время, но был твердо уверен, что голоса родителей звучат наяву. Я вернулся в свою прежнюю жизнь. И как только я понял, что нашел дорогу домой, все остальные видения рассеялись, точно туман в лучах солнца. Я так спешил, что забыл обо всем. Я попытался открыть глаза, но тяжелые веки не желали слушаться. Тогда я попробовал улыбнуться, но в ответ на это, по сути, еще не начатое движение в мышцы лица словно воткнули тысячи раскаленных иголок. Это было похоже на тот случай много лет назад, когда я обгорел на солнце и мать обмазала меня с ног до головы мазью из агу. И в самом деле, сделав глубокий вдох, я почувствовал знакомый запах мази. Да…

– Он очнулся! – В голосе матери слышались облегчение и надежда.

– Селета, это всего лишь рефлекс. Нервы. Перестань терзать себя. Тебе нужно отдохнуть. Он либо очнется, либо нет. Ты понапрасну себя изводишь, просиживая у его постели круглые сутки. Твоя самоотверженность не принесет пользы ни ему, ни тебе. Ты забыла о других детях. Иди займись домашними делами. Если будут какие-нибудь изменения, я тебя позову.

В голосе отца не было надежды, – более того, в нем звучало горькое смирение. Я чувствовал, что он ругает себя за случившееся не меньше, чем пытается упрекать за беспокойство мать. Я услышал, как скрипнуло кресло для чтения в моей комнате, и понял, что он откинулся на спинку. Значит, вот я где. Дома. Однако раньше мне казалось, что не здесь. А где? Я напряг память, но тщетно. Все воспоминания исчезли точно сон, который вспугнуло слишком резкое пробуждение.

Зашуршали юбки, и до моего слуха донеслись легкие шаги матери. Прежде чем выйти из комнаты, она задержалась на пороге. – Неужели ты хотя бы не скажешь мне, почему? – едва слышным, чуть севшим голосом спросила она. – Почему ты доверил нашего сына дикарю, человеку, у которого имеется множество причин ненавидеть лично тебя со всей яростью, присущей его ужасному народу? Почему ты намеренно подверг риску жизнь Невара?

Отец шумно вздохнул. Я, как и он, ждал, когда мать уйдет, потому что не сомневался – он не станет ей отвечать. Как ни странно, в ту минуту меня гораздо больше занимало, почему она не ушла, а не то, что он мог бы ей сказать. Я был уверен, что он промолчит, и даже не пытался представить, каким мог бы быть его ответ.

И тут отец заговорил. Очень тихо. Я уже слышал это объяснение, но каким-то непостижимым образом здесь, в доме моей матери, оно приобрело больший вес.

– Есть вещи, которым Невар не может научиться у друзей. Эти уроки ему должен был преподать враг.

– Какие уроки? Что такого ценного он мог почерпнуть из общения с язычником, если, конечно, не считать бессмысленную смерть? – В голосе матери звенели слезы. Я не хуже ее знал, что, если она расплачется, отец велит ей отправиться в свою комнату и сидеть там, пока не успокоится. Он не переносил женских слез. – Он хороший сын, послушный, честный, старательный, – превозмогая душевную боль, проговорила она. – Чему он мог научиться у дикаря вроде этого кидона?

– Не доверять. – Отец ответил так тихо, что я едва разобрал его слова.

Я даже засомневался, произнес ли он их вообще. Затем он откашлялся и добавил уже более твердым голосом:

– Не знаю, сможешь ли ты это понять, Селета. Но я попытаюсь тебе объяснить. Ты когда-нибудь слышала о проклятом недомыслии Дернела?

– Нет, – негромко ответила она.

Меня не удивило, что мать никогда не слышала про капитана Дернела. Он пользовался дурной славой среди военных, но гражданские про него не знали. Его обвиняли в нашем поражении в битве при Тобале, когда победу одержали жители Поющих земель. Ему доставили приказ генерала, где говорилось, что он должен повести наступление в очевидно самоубийственной ситуации. Дернел находился в самом центре боя и прекрасно знал, что расстановка сил значительно изменилась с тех пор, как из тыла был отдан приказ. Он даже сказал об этом своему адъютанту, которого оставил в палатке. Однако Дернел поступил как послушный солдат и повел на верную смерть 684 кавалериста. Он подчинился приказу генерала, несмотря на то что понимал всю его абсурдность. Каждый кавалерист знает о непоправимой глупости, совершенной капитаном Дернелом. Его имя стало нарицательным, и теперь так называют офицеров, слепо выполняющих приказы.

– Ладно. Я не стану читать тебе лекцию по военной истории. Но я не хочу, чтобы мой сын стал таким, как Дернел. Ты совершенно права, Невар хороший сын. Послушный. Он делает все, что я ему приказываю, без малейших сомнений и колебаний. Он подчиняется сержанту Дюрилу. И тебе. Всем. Это отличное качество для сына и необходимое для солдата. Последние несколько лет я наблюдал за тем, как он растет и взрослеет, и все ждал, когда он выкажет неповиновение, пойдет против моей воли. Я ждал, когда он попытается сделать так, как считает правильным сам. Более того, я рассчитывал, что наступит время, когда он противопоставит собственное мнение моему или сержанта Дюрила.

– Ты хотел, чтобы он тебя ослушался? Почему?

Я услышал в голосе матери неподдельное изумление.

– Я знал, что ты не поймешь, – тяжело вздохнув, проговорил отец. – Селета, я хочу, чтобы наш сын стал хорошим командиром, а не просто послушным солдатом. И чтобы он достиг высокого положения не только из-за того, что мы купим ему чин, но и благодаря собственным способностям. Чтобы стать настоящим офицером, он должен быть больше, чем просто честным и старательным. Он должен научиться вести за собой людей. А это означает умение принимать решения и находить выход из сложных ситуаций. Ему необходимо уметь правильно оценивать происходящее и понимать, когда следует полагаться на интуицию.

Вот почему я совершенно сознательно поместил его в такие трудные условия. Я знал, что Девара сумеет научить его самым разным вещам. Но я также не сомневался, что однажды Невару придется самостоятельно принимать решение. Когда он усомнится в необходимости подчиняться Девара, а также в правильности моего выбора. Я прекрасно понимаю, что пошел на крайние меры, но, судя по моим наблюдениям, Невар не сумел бы самостоятельно развить в себе необходимые качества.

Я знал, что ему придется пересечь границу, за которой заканчивается детство и начинается взрослая жизнь. И надеялся, что он научится верить себе и распознавать, когда следует проигнорировать приказ, отданный теми, кто находится в безопасности и не знает истинного положения дел на поле боя. Я хотел, чтобы он понял: каждый солдат несет ответственность за свои действия. Чтобы он овладел искусством управлять собой, ведь только тогда он сможет вести других. – Отец пошевелился в кресле и откашлялся. – Он должен был уяснить, что даже его собственный отец не всегда знает, что для него хорошо.

Повисла долгая пауза, а потом моя мать заговорила, и в ее голосе явственно слышалась едва сдерживаемая холодная ярость:

– Иными словами, ты доверил жизнь нашего сына дикарю, чтобы мальчик смог до конца осознать: оказывается, его отец не всегда знает, что для него хорошо. Ну что ж, я тоже получила урок. Жаль, что Невар не выучил его раньше.

Я никогда не слышал, чтобы мать говорила такие ужасные вещи отцу. Я вообще представить себе не мог, что между ними возможен подобный разговор.

– Наверное, ты права. Но в этом случае он не слишком долго протянул бы на военном поприще.

Еще никогда голос моего отца не звучал так холодно. Однако я услышал в его словах еще и печаль. И кажется, вину… Я не мог примириться с тем, что отец корит себя за то, что со мной произошло, и попытался заговорить, но у меня ничего не вышло. Тогда я попробовал поднять руку. И тоже не смог. Мне удалось лишь слегка пошевелить кистью, и я почувствовал, как мои пальцы скребут по постели. Мне показалось этого мало, я поглубже вдохнул, напрягся изо всех сил и приподнял-таки правую руку. Я дрожал от напряжения, но сумел удержать ее в воздухе.

Я услышал, как мать тихонько позвала меня по имени, и почувствовал, что отец обхватил мои забинтованные пальцы своей мозолистой ладонью. Только в тот миг, когда он взял мою руку, я понял, что весь замотан бинтами.

– Невар, послушай меня! – Отец говорил очень громко и четко, словно я находился где-то далеко. – Ты дома. И в безопасности. С тобой все будет в порядке. Не пытайся ничего сделать. Ты хочешь воды? Сожми мою руку, если да.

Мне с трудом удалось пошевелить пальцами, и тут же около моих распухших и покрытых коркой губ появился стакан с холодной водой. Пить было трудно, и я намочил бинты на подбородке. Потом меня снова уложили, и я провалился в сон.

Позже я узнал, что меня вернули в родительский дом со свежим порезом на ухе, рядом с уже заросшим – за непослушание, как и обещал Девара. Но пока я был совершенно беспомощен, он сделал не только это.

В предрассветных сумерках лай собак предупредил отца, что кто-то приблизился к дому. Талди сбросила меня на порог вместе с грубыми носилками, сделанными из веток. Моя одежда превратилась в лохмотья, кожа кое-где была содрана до мяса, поскольку время от времени кобылка тащила меня за собой по земле. Кроме того, я сильно обгорел на солнце. В первый момент отец решил, что я мертв.

Девара сидел на своем скакуне на некотором расстоянии от нашего дома. Когда во двор выскочили отец и слуги, чтобы посмотреть, что происходит, он поднял ружье и выстрелил Кикше в сердце. Она закричала, упала на колени, а потом на бок. Девара же развернул Дедема и ускакал прочь. Никто не стал преследовать кидона, потому что все бросились к моему бесчувственному телу, чтобы уберечь его от дергающихся в предсмертной конвульсии копыт маленькой талди. Если не считать моего дважды надрезанного уха и умирающей кобылы, Девара не оставил моему отцу никакого послания. Позже я узнал, что он либо не вернулся к своему народу, либо кидона спрятали его, чтобы не выдавать гернийскому правосудию. Наличие огнестрельного оружия у представителя его народа уже само по себе являлось преступлением. Почему он так открыто его продемонстрировал, до сих пор остается для меня загадкой, – возможно, хотел бросить моему отцу вызов или же надеялся на то, что его тут же прикончат.

Я получил множество самых разных повреждений, но только одно из них угрожало моей жизни: я обгорел на солнце и страдал от обезвоживания. Кроме того, кожа была во многих местах содрана оттого, что меня волокли по земле, а из свежепорезанного уха обильно шла кровь. На макушке был вырван клок волос размером с монетку. Отец пригласил врача, тот осмотрел меня и покачал головой.

– Если не считать ожогов и мелких ран, он не нуждается в моей помощи. Возможно, мальчик получил сильный удар по голове, который, по-видимому, стал причиной комы. Но наверняка я не знаю. Придется подождать. А пока сделаем то, что можно.

Он промыл раны, наложил швы и повязки, и я стал похож на тряпичную куклу. Мой отец сказал, что я произошел из рода крепких и сильных мужчин. Выздоровление шло медленно и мучительно, но когда я пришел наконец в себя, то сразу же начал поправляться. Мать настояла на том, чтобы мое тело обильно покрывали мазью с целью не допустить к ожогам воздух. Благодаря этому мои пальцы не слипались, когда с них сходила старая кожа и появлялась новая, бледно-розовая, но лежать на жирном белье, когда зудит все тело, было ужасно. Этого ощущения я не забуду никогда. Вонючая мазь не подпустила ко мне инфекцию, зато моя комната надолго провоняла ее резким запахом. Рана на голове зажила, но волосы на крохотной проплешине так и не отросли.

Говорить тоже было трудно, и в течение двух дней отец не задавал мне никаких вопросов. Родные боялись за мою жизнь, и я со смущением обнаружил, что возле моей кровати постоянно находится либо мать, либо кто-нибудь из сестер. То, что эту обязанность не возложили ни на кого из слуг, указывало на глубину беспокойства глав нашего семейства.

Когда пришел отец, подле меня сидела Элиси. Он отослал сестру из комнаты и тяжело опустился в кресло для чтения.

– Сын, – позвал он и, когда я слегка повернул голову на его голос, спросил: – Хочешь воды?

– Пожалуйста, – прохрипел я.

Я слышал, как он наливал воду в стоящий на столике у кровати стакан. Я рывком вскинул руку и сдвинул в сторону жирную повязку, закрывавшую глаза. Все лицо у меня жутко обгорело на солнце, и новая кожа постоянно зудела. Отец наблюдал за тем, как я осторожно приподнялся, чтобы занять полусидячее положение. Мне было страшно неудобно брать забинтованными руками этот дурацкий стакан, но я видел, что он доволен моими попытками обрести самостоятельность. Я выпил воду, и отец торопливо забрал у меня стакан, когда я собрался поставить его на столик, где лежал единственный предмет, напоминавший о тех днях, что я провел с Девара.

Сержант Дюрил помогал переносить меня в дом, на мою постель, и сохранил один из камешков, которые врач достал из ран на моем теле. Ничего особенного он собой не представлял – всего лишь кусок кварца с примесью других минералов, но он стал символом того, что мне удалось обмануть смерть, и это доставляло мне невероятную радость. Дюрил наверняка предполагал, что наступит день, когда я без содрогания буду вспоминать это тяжелое время и порадуюсь своему трофею.

Отец откашлялся, стараясь привлечь мое внимание: