Высокопоставленные церковные иерархи боролись с мифом о кровавом навете, который глубоко укоренился в светской культуре и нашел отражение в поучениях многих священников позднесредневекового периода [Walser Smith 2002: 263–281]. Папские буллы и эдикты неизменно гласили, что евреи неповинны в осквернении гостии и не используют кровь христиан для приготовления мацы. В середине XIII века Иннокентий IV первым из пап публично выступил против обвинений в ритуальном убийстве, и его преемники постоянно осуждали кровавый навет; это продолжалось и в ХХ веке (см. Документы 1 и 2). Как мы видим, Ватикан считал необходимым обращаться к этому вопросу на протяжении многих веков. Это говорит о том, как трудно было искоренить убежденность в совершении евреями ритуальных убийств, присущую не только пастве, но и священству, а также о том, что церковь не могла остановить антиеврейские выходки. Исчезновение ребенка, особенно весной, между днями еврейской и христианской Пасхи, часто было достаточным поводом для волнений в связи с ритуальным убийством. Если же мертвый ребенок оказывался искалеченным или у него отсутствовали части тела, местные власти задерживали евреев, пытали их, а нередко и казнили. Подозрения относительно участия евреев в этих предполагаемых убийствах приводили к тому, что христиане безнаказанно нападали на евреев, проживавших рядом с ними, и добивались принятия законов об изгнании евреев: это в особенности касалось германоязычных стран. Самый известный случай кровавого навета произошел в 1475 году в Тренте, когда восемнадцать евреев подверглись страшной пытке «страппадо»^[5]и признались в убийстве двухлетнего ребенка, после чего были публично сожжены [Hsia 1992].

Начиная с XVI века обвинения в ритуальном убийстве, однако, становятся все более редкими, если говорить о Западной и Центральной Европе. Возникновение лютеранства, отвергавшего пресуществление, подорвало теологические основы кровавого навета; этому способствовало также появление христианских ученых, способных читать древнееврейские тексты в оригинале. Кроме того, судебные органы в германоязычных странах отвергали физическое давление и пытки как способ получения признания – а между тем они традиционно служили для доказательства «истинности» кровавого навета. Конечно, некоторые протестантские теологи и интеллектуалы продолжали верить в совершение евреями ритуальных убийств, но в целом существование кровавого навета теперь считалось бесспорным лишь в католических странах Европы, особенно в Речи Посполитой, где к XVII веку сосредоточилась основная масса европейских евреев^[6]. Евреи постепенно мигрировали на восток: причиной стали законодательные акты об их изгнании, принимавшиеся в германских государствах, и экономические возможности, которые предоставляла Восточная Европа. С ними перемещался и миф о кровавом навете.

Недавние исследования показывают, что представления о кровавом навете владели умами священников и мирян Восточной Европы еще много столетий спустя после того, как они стали исчезать в западных странах [Maciejko 2010; Guldon, Wijaczka 1995; Węgrzynek 1995; Tollet 2000; Šiaučiūnaitė-Verbickienė 2008; Wijaczka 2003]. По словам М. Тетер, обвинения в ритуальном убийстве стали распространяться в Речи Посполитой на протяжении XVI века и выдвигались в ее восточных областях вплоть до конца XVIII века. Тетер также отмечает, что случаи кровавого навета отмечались в западных областях страны в течение XVII и XVIII веков, заменив собой обвинения в ритуальном осквернении гостии. До XVII века дела об осквернении гостии в массовом порядке рассматривались как церковными, так и светскими судами на Святой неделе. Однако в XVII и XVIII веках евреев чаще обвиняли в ритуальном убийстве, а не в святотатстве [Teter 2011: 183, 209–210].

XIX век принес новый всплеск обвинений в ритуальном убийстве, если говорить о Центральной Европе. Только в 1890-х годах было отмечено 79 таких случаев, преимущественно в Германии и Австро-Венгрии (Венгрия, Богемия, Моравия), но также в Болгарии, Сербии и Румынии, причем обвинения выдвигались и протестантами, и католиками, и православными [Walser Smith 2002: 123]. В этом же столетии миф о ритуальном убийстве приобрел определенную популярность в США [Rockaway, Gutfeld 2002: 355–381].

Историки склонны связывать это с появлением антисемитизма современного вида. В отличие от религиозного антииудаизма или антисемитизма, он был сугубо светским по своей сути и обусловлен изменениями, происходившими вследствие развития промышленного капитализма, возникновения национальных государств и эмансипации евреев – получения ими гражданских и политических прав после Великой французской революции. Согласно этой теории, в XIX веке ненависть к евреям по религиозным соображениям, характерная для стран Европы в Средние века и раннее Новое время, уступила место антисемитизму, ставшему реакцией на появление либеральной и социалистической идеологий, а также на все более широкое вовлечение евреев в политическую, культурную и экономическую жизнь европейских стран.

Преследование Менделя Бейлиса по обвинению в убийстве Андрея Ющинского, однако, ставит под сомнение четкую грань между средневековым (религиозным) и современным (светским) антисемитизмом. Обвинение Бейлиса в ритуальном убийстве показывает, что религиозные предрассудки продолжали подпитывать антиеврейские настроения и выходки, хотя антисемитизм в России уже начал приобретать черты, обычно связываемые с современной юдофобией, укорененной в процессах социальной и политической модернизации. Распространенность кровавого навета на протяжении ХХ века говорит о том, что ненависть к евреям на религиозной почве (например, из-за их отказа признавать божественную природу Христа или по причине всяческих предрассудков и суеверий) по-прежнему влияла на рассуждения и поступки антисемитов в странах Европы. Более того, обе разновидности антисемитизма, видимо, влияли друг на друга и даже усиливались в ходе этого^[7]. Антисемитизм приобретал современный вид, но подзаряжался за счет старинных предрассудков. Евреев, как и раньше, считали богоубийцами, чья религия требует физического уничтожения христиан. В то же время на них возлагали ответственность за проблемы, порожденные глубокими социальными, экономическими и политическими переменами на Европейском континенте.

Кроме того, обвинения в ритуальном убийстве питались тем культурным и религиозным значением, которое евреи придавали ритуальной чистоте и пищевым ограничениям; странной убежденностью в том, что мужчины-евреи подвержены менструациям и поэтому вынуждены пополнять запас крови в своем организме за счет иноверцев; и, наконец, символической важностью крови для христиан. Эти обвинения нашли отзвук в творчестве отдельных выдающихся представителей русского Серебряного века. Так, некоторые видные интеллектуалы, искатели духовного и мистического знания, разделяли уверенность в наличии у евреев особого отношения к человеческой крови, отразившемся, к примеру, в ритуале обрезания^[8]. И если авторы обвинений в ритуальном убийстве делали акцент на практической заинтересованности евреев в употреблении крови христиан, то «наука» о расе, возникшая в конце XIX века, утверждала о якобы совершаемых евреями попытках «загрязнить» иноверцев путем смешивания крови евреев и неевреев. Представления, связанные с осквернением гостии, изрядно ослабли к началу ХХ века, но кровавый навет все еще прочно владел умами и верованиями многих христиан, связывавших убийство Ющинского с одержимостью евреев кровью. Как выяснилось в ходе дела Бейлиса, даже образованные и интеллектуально развитые люди нередко сохраняли иррациональные представления о том, на что способны евреи. В России многие из них не отрицали справедливость обвинения в ритуальном убийстве: суеверия и предрассудки – удел не одних лишь невежд.

Рис. 3. Черта оседлости. Карта из книги Ю. И. Гессена «История евреев в России» (СПб.: Тип. Л. Я. Гинзбурга, 1914)

Вплоть до XIX века обвинения в ритуальном убийстве были мало распространены в Российской империи – по двум причинам: слабый интерес православных к ритуальным убийствам как таковым и отсутствие евреев, которым запрещалось проживать в империи до конца XVIII века. Однако в результате разделов Речи Посполитой при Екатерине II население страны пополнилось несколькими сотнями тысяч евреев^[9]и примерно пятью миллионами католиков и униатов^[10]. Эти новые подданные империи, сосредоточенные на ее западных и северо-западных окраинах (Белоруссия, Украина, Литва), принесли в нее свои народные верования и предрассудки – включая представления о ритуальном убийстве, глубоко укоренившиеся в этих областях. В течение XIX века эти представления были восприняты православным населением, причем конкретные способы распространения мифов, связанных с кровавым наветом, еще не выяснены [Klier 1986: 12–22; Weinberg 2012б: 167–186]. К началу ХХ века вера в ритуальное убийство у русских и, шире, у православных России стала обычным явлением.

На протяжении XIX века число обвинений в ритуальном убийстве, зафиксированных в провинциальных городах и деревнях, постоянно росло. Однако дело Бейлиса стало одним из немногих случаев кровавого навета, произошедших в крупном городе до Первой мировой войны. Расследования и процессы по делам евреев, якобы участвовавших в совершении ритуальных убийств, имели место в Велиже (1820‒1830-е годы), Саратове (1850-е годы), в грузинском Кутаисе (1879). В Саратове евреи были признаны виновными. Жертвами таких обвинений становились и неевреи, например пятидесятники и раскольники, которым порой инкриминировали ритуальные убийства детей. В 1892 году нескольких удмуртов судили за убийство нищего и использование частей его тела в религиозных целях (Мултанское дело). Суд более высокой инстанции отменил приговор по процедурным основаниям. При этом в течение всего столетия возникали слухи о ритуальных убийствах, которые не заканчивались предъявлением официальных обвинений.

В эту же эпоху появляются различные исследования на данную тему и заключения правительственных комиссий, которым поручали расследовать справедливость обвинений. Публикации становились достоянием широкой общественности, и в результате дискуссии о положении евреев в Российской империи стали неотделимы от споров о ритуальных убийствах. В одном авторитетном труде 1840-х годов на основании «свидетельств», собранных в Европе и России, утверждалось, что ритуальные убийства являются реальностью^[11]. На страницах журналов и газет, число наименований которых резко увеличилось во второй половине XIX века, часто освещались предполагаемые ритуальные убийства. Во всех этих дискуссиях нередко возникал образ «еврея-кровопийцы», наживающегося на крестьянах и горожанах: он лишь усиливал уверенность простого народа в том, что евреи действительно убивают христианских детей ради крови. Отметим, что у евреев были защитники среди иноверцев, но выступления антисемитов, писателей и публицистов, находили отклик у образованной либеральной элиты, считавшей ритуальные убийства реальностью [Klier 1995: 417–436].

К началу ХХ столетия в Российской империи проживало чуть более пяти миллионов евреев – примерно 45 % всего еврейского населения