На бультонской корабельной верфи заканчивался рабочий день, но грохот кузнечных молотов, удары топоров, шарканье пил и рубанков – весь этот шум, заглушающий здесь человеческий голос, еще раздавался в доках. Изредка над колыбелью кораблей проносились чайки. Испуганные гулом и лязгом, они торопились подняться выше, где ветер развеивал чад разогретой смолы и дым кузнечных горнов.
Окруженные лебедками, блоками, строительными лесами и стремянками, высились на наклонных помостах корпуса морских кораблей. С одного из них уже убирали леса; лишь узкие мостки еще опоясывали высокие борта судна. Несколько трапов поднималось от мостков к фальшборту, другие вели вниз, к килю.
Спуск этого корабля, самого крупного из заложенных на верфи, был назначен на завтра. Пожилой корабельный мастер Джекоб Гарвей, коренастый человек с огненно-рыжими бакенбардами, в низко нахлобученной на лоб фуражке с длинным козырьком, проверял последние приготовления к спуску. Он держал в зубах короткую трубку и негромко отдавал приказания, не разжимая зубов и выпуская клубы дыма вслед за каждым словом команды.
Уже были смазаны китовым жиром ходовые доски настила, по которым судно соскальзывает с помоста в воду. Корпус корабля удерживали на месте только мощные бревенчатые упоры.
Остов судна напоминал туловище неведомого морского животного: под обшивкой угадывался «скелет» с чудовищными ребрами-шпангоутами; высокий острый нос и плавно выгнутые линии бортов придавали корпусу сходство с диковинной рыбой, а круглая корма походила на голову кита.
Корабль не имел еще ни мачт, ни палубных надстроек – все это предстояло поставить на плаву, – но в стройных линиях длинного корпуса опытный глаз мог уже угадать отличные мореходные качества будущего «пенителя океанов».
Владелец верфи мистер Паттерсон, сопровождавший своего заказчика, сэра Фредрика Райленда, шагал по горам стружки, щепы и опилок, лавируя между штабелями бревен и бухтами канатов. Закончив осмотр корабля, они уже собирались уходить с верфи. Вдруг совсем близко кто-то громко вскрикнул от боли. Хозяин и заказчик обернулись. Несколько плотников, побросав топоры и долота, бегом бросились к противоположному борту.
– Гарвей, узнайте, что там произошло, – приказал хозяин.
– Плотник Паткинс отрубил себе три пальца на левой руке, сэр, – доложил мастер, лишь на мгновение вынув трубку изо рта.
– Это весьма досадно, Гарвей: плотник этот очень нужен нам сейчас. Сможет ли он завтра продолжать работу?
– Нет, сэр, нужен врач…
– Хорошо, я вызову доктора Грейсвелла, этого чудака из госпиталя Cвятого Христофора. Пошлите за доктором моих лошадей. Грейсвелл должен поставить его на ноги, хотя бы на один завтрашний день. Кстати, оштрафуйте вон тех двух молодцов, чтобы впредь не бросали инструментов и не смотрели по десяти минут на человека, которому перевязывают царапину. Гарвей, плату доктору вы удержите из жалованья Паткинса. А к следующей неделе найдите на его место другого опытного плотника. Мистер Райленд, прошу вас к себе в кабинет.
Усадив гостя за свой рабочий стол в кабинете, где все стены были уставлены и увешаны моделями, чертежами и рисунками кораблей, мистер Паттерсон принялся расхаживать из угла в угол. Гость молча рассматривал модель парусного брига, стоявшую на дубовой подставке.
– Любуетесь моделью своего «Ориона»? – спросил судостроитель. – «Окрыленный» будет еще лучшим кораблем. Он уже причинил нам с Гарвеем немало хлопот! Корабль большой, пятимачтовый, вытянутый в длину, с двухъярусными батарейными палубами. Борта опоясаны слоем каменного дуба в пол-ярда толщиной! Они непроницаемы для пушечных ядер; им мало опасен даже огонь зажигательных бомб. Корабль будет вооружен тридцатью шестью тяжелыми каронадами и таким же количеством средних морских пушек, стреляющих двадцатифунтовыми ядрами. При водоизмещении в три тысячи тонн «Окрыленный» разовьет ход до пятнадцати узлов на полной оснастке и при хорошем ветре. Мне еще никогда не приходилось выполнять столь сложные и противоречивые требования заказчика. Легко сказать: при таком ходе и такой вооруженности трюмы «Окрыленного» должны вместить груз по меньшей мере двух торговых шхун! Выполняя этот заказ с такой тщательностью, с какой еще ни одно судно не строилось на нашей верфи, я скорее руководствуюсь чувством личной симпатии к заказчику, нежели соображениями выгоды. Расходы столь велики, что постройка «Окрыленного» не обещает мне особенной прибыли…
Мистер Райленд выразил свою признательность легким поклоном, но по-прежнему сохранял молчание.
– Четвертый год, сэр, мы успешно сотрудничаем, – продолжал владелец верфи. – Корабли, построенные мною, благополучно плавают под вашим флагом. Они доставили и для моей верфи несколько ценных грузов, подчас даже, так сказать, в обход некоторых таможенных формальностей. Мне кажется, сэр, что для нас наступила пора стать более откровенными друг с другом. Мореходные и боевые качества «Окрыленного» не оставляют сомнений; подобное судно может служить только капером[24], сударь!..
– Не вижу причин, почему вам понадобилось такое большое предисловие, чтобы высказать очевидную истину, мистер Паттерсон!
Лицо сэра Фредрика сохраняло самое невозмутимое выражение.
– Очевидную истину? – воскликнул пораженный владелец верфи. – С каких это пор знатный английский дворянин и землевладелец, отец прекрасного и почтенного семейства, считает для себя естественным переменить образ жизни помещика и делового человека на неверный, хотя и заманчивый жребий «пенителя морей» – корсара? Ибо капер – не что иное, как корсар, узаконенный правительством!
– Во-первых, каперство поощряется британским законом и дает крупную прибыль королевской казне. Во-вторых, почему вы полагаете, что владелец корабля-капера непременно должен сам пуститься в погоню за призами?
– О, мистер Райленд, недавно мне представилась возможность прослушать несколько страниц вашей изумительной биографии, запечатленной в тетради Мортона. Человек с вашим знанием моря, вашей отвагой и мужеством, владея «Окрыленным», не усидит дома!
Сэр Фредрик Райленд рассмеялся.
– Не могу же я, в самом деле, быть одновременно капитаном всех кораблей моей компании, управляющим всеми предприятиями, добрым хозяином имения и вдобавок командиром своего капера! Впрочем, – добавил он улыбаясь, – я не отказываюсь от мысли совершить когда-нибудь и самостоятельный рейс на «Окрыленном». Приглашаю вас разделить тогда со мной и риск и удачу, если только миссис Паттерсон не удержит вас около себя.
Паттерсон задумался. Ему представились дальние моря, штормы, пороховой дым сражений, окутывающий мачты «Окрыленного», груды золота в трюмах… Риск и удача, хм! Решительный мужчина этот виконт Ченсфильд, черт возьми!
– Разосланы ли приглашения всем гостям нашего маленького праздника – спуска на воду нового корабля? – спросил Райленд.
– Все именитые люди города и графства охотно приняли приглашение. Даже леди Стенфорд.
– Леди Эллен Стенфорд? Мы с ней соседи по имениям, но мне до сих пор не представлялось случая лично с ней познакомиться.
– О, леди Стенфорд не только очаровательная, но и весьма дальновидная дама. Она овдовела два года назад и недавно, говорят, дала согласие молодому мистеру Ричарду Томпсону объявить об их помолвке.
– Вот как? – Сэр Фредрик слушал собеседника весьма внимательно. – Что же побуждает знатную, состоятельную вдову к этому мезальянсу[25]?
– Вероятно, убедительное красноречие мистера Ричарда. Впрочем, это весьма достойный молодой человек и, кстати, сын моего старого друга, мистера Томпсона, доктора прав.
– Что ж, я буду рад познакомиться с этой леди на борту «Окрыленного». Я слышал, что она поощряла деловые начинания своего покойного супруга, сэра Джорджа Стенфорда, и, кроме того…
– Доктор Рандольф Грейсвелл, врач госпиталя святого Христофора, – прервал виконта корабельный мастер Джекоб Гарвей, входя в кабинет. Вслед за ним вошел невысокий человек в очках, щуря близорукие, добрые глаза.
Джентльмены раскланялись, и мистер Райленд направился к своему гигу[26].
«Рандольф Грейсвелл, – вспоминал он. – От кого же мне случалось уже слышать это имя? Кажется, это было очень, очень давно…»
Почтенный бультонский банкир мистер Сэмюэль Ленди, тяжело припадая на подагрическую ногу, поднимался по ступеням серого здания, где помещалась юридическая контора «Томпсон и сын». Коляска, запряженная парой раскормленных лошадей, осталась ждать у подъезда.
Тяжело дыша и прихрамывая, джентльмен прошел коридор, скупо освещенный единственным стрельчатым окном, и, отдышавшись, открыл дверь в тесную комнату.
Два клерка, не поднимая глаз на вошедшего, скрипели гусиными перьями, макая их в огромные чернильницы. Третий сосредоточенно занимался извлечением мухи из подобного же сосуда. Высокие шкафы, доверху наполненные пожелтевшими свитками документов и стопами бумаг, от одного вида которых на сердце делалось тоскливо, толстые фолианты с кожаными корешками, лежащие на полу, столы, покрытые пыльным сукном, испещренные кляксами черного, красного и зеленого цветов, – все это оставляло весьма узкий проход к двери, что вела в соседние апартаменты.
Мистер Ленди одолел этот проход и оказался в следующей, большой и грязной комнате. Узрев посетителя, целая дюжина сидевших здесь клерков разного возраста сразу схватилась за перья с видом неутомимого трудолюбия.
В конце комнаты, за нагромождением шкафов, столов и бумаг, виднелось небольшое пространство, отделенное деревянным барьером и предназначенное для посетителей. К их услугам стояли две черные скамьи с высокими прямыми спинками. Тут же, перед массивной дверью, восседал за высокой конторкой, заложив перо за ухо, очень тощий клерк в черном фраке. На двери, полускрытой портьерой, красовались две медные дощечки. На верхней значилось: «Уильям Томпсон, королевский адвокат, доктор прав». Нижняя дощечка возвещала, что за этой же дверью священнодействует также и барристер[27] Ричард Томпсон.
Оказавшись за барьером, мистер Ленди увидел себя в обществе пожилой женщины, державшей за руки двух мальчиков. Тощий клерк впустил женщину и ее сыновей в кабинет главы конторы и принял из рук мистера Ленди его карточку. Узнав в посетителе почтенного друга обоих принципалов, клерк согнулся в неуклюжем поклоне и пригласил мистера Ленди проследовать в кабинет.
Мистер Томпсон-старший сидел в высоком кресле за старинным голландским бюро. Тяжелая портьера с бахромой и кистями отделяла дальнюю часть кабинета, где мистер Ленди увидел пустующий стол и жесткое кресло, на котором спала кошка, воспользовавшаяся отсутствием младшего совладельца конторы.
Шкафы, внушающие благоговение своими размерами, были заперты и прикрыты занавесями. К услугам клиентов стояло несколько стульев, обитых бахромой. Мраморная фигура бога коммерции Меркурия в крылатых сандалиях и с жезлом в руке дополняла обстановку.
Владелец конторы пригласил гостя присесть и продолжал разговор с женщиной, державшей за руки мальчиков.
– Так что же вам угодно от меня, миссис Бингль? – спросил он.
– Милорд, – отвечала та, глядя на адвоката с почти молитвенным благоговением, – я пришла попросить вашего совета. Мой покойный муж служил мастером в «Северобританской компании». Когда для бультонской мануфактуры выстроили новое здание и туда стали переносить станки, с потолка упала какая-то балка. Моего Джона придавило насмерть…
– Постойте, постойте, миссис Бингль, я знаю об этом прискорбном случае! Эта… как ее… балка сломала новый ткацкий станок, новую машину! Вероятно, тут не обошлось без злого умысла, и сам Господь покарал вашего мужа!
– Но, сэр, несчастье произошло поздно вечером, уже в темноте. Усталых людей заставили после двенадцати часов труда еще переносить в цех эти изделия Вельзевула, эти богопротивные, мерзкие станки…
– Если вдова мастера рассуждает столь безнравственно, то чего же ожидать от остальных фабричных! Вы забываете Бога, миссис Бингль!.. Что повелел нам Всевышний в бесконечной мудрости своей, я спрашиваю вас, миссис Бингль?
Женщина испуганно всхлипнула и вытерла глаза концом своей шали:
– Он повелел нам трудиться, милорд.
Голос юриста смягчился.
– Да, миссис Бингль, от зари дотемна и в поте лица своего, вот так, как тружусь я уже более сорока лет… Поэтому не сетуйте на хозяина, который дает вам возможность трудиться по божьей воле, не сетуйте на вашего кормильца. Итак, вы лишились мужа, который пострадал, вероятно, как жертва собственного злого умысла против имущества хозяев?
– Сэр, видит бог, мой Джон был совсем не виноват в поломке машины, хотя и впрямь многие у нас только о том и толкуют, как бы поскорее поломать проклятые станки. Ведь от них и пошли все наши несчастья! Вот в Спитфильде, сказывают, мастеровые давно разбили и машины, и даже стены проклятой фабрики…
– И были за это повешены! Упаси вас боже, миссис Бингль, повторять эти безнравственные рассуждения. Неблагодарные мастеровые забывают, что своим куском хлеба они обязаны только предпринимателю. Ведь благодаря вашему хозяину, почтенному мистеру Райленду, неимущие жители нашего дорогого Бультона имеют постоянную работу в новых цехах. Я подавлен людской неблагодарностью! Разве так пристало говорить вдове цехового мастера? Зачем вы пришли ко мне с подобными мыслями и речами?
– Но, милорд, я погибаю с детьми от нужды! Пожалейте нас, ваша милость! У нас нет хлеба, мы задолжали лавочнику, управляющий грозит завтра выгнать нас из дому. Смилуйтесь над нашими несчастьями, добрый сэр! Ведь мальчики мои еще такие юные, совсем дети!
– Ваши мальчики находятся передо мною, и я не нахожу их столь юными. Вероятно, они ленятся, если нужда ваша так велика при двух больших сыновьях. Как их зовут и каковы их занятия?
– Поклонитесь милорду, дети! Подойдите ближе к господину адвокату. Вот, сэр, это мой старший, Джордж, четырнадцати лет, а это – Томас, ему еще только девять.
– Они оба, конечно, давно работают в цехах? – спросил мистер Томпсон, взглянув на красные, потрескавшиеся пальцы младшего мальчика.
– Они уволены, милорд: Том – после несчастья с их отцом, а Джордж – еще раньше. Я стираю белье на соседей, и это пока наш единственный заработок.
– Что они делали на фабрике, и за что их уволили?
– Том не имел никаких замечаний, сэр, никаких! Он у меня прилежный мальчик. Уже три года он разбирал шерсть в суконном цехе. Но, когда нашего отца задавило и сломался этот прокля… этот новый станок… Тому отказали в выплате жалованья: мистер Норвард приказал покрыть стоимость сломанной машины за счет нашей семьи. Тогда Томми… ведь ему только девять лет… немного дерзко поспорил, его прогнали…
– А ваш старший сын, чем он сейчас занят?
– О, сэр, Джорджи разбил мое материнское сердце! Его уволили с фабрики еще в прошлом году, он теперь… иногда зарабатывает в порту на погрузке кораблей и приносит в неделю не больше двух-трех шиллингов!
– За что же его выгнали с фабрики, где он имел верный заработок?
– Он хотел… Он очень хотел учиться рисовать, милорд… Старший мастер невзлюбил его…
– Позвольте, не этот ли молодой человек в прошлом году нарисовал ткацкий станок в виде чудовища, пожирающего людей?
– Он самый, милорд…
– Я помню, миссис Бингль, о, я все помню. Значит, это и есть тот сорванец, который нарисовал на стене цеха ужасную, безнравственную карикатуру на мистера Норварда и новые машины? И его выгнали с позором? Поделом ему, поделом! В таком возрасте – и такое легкомыслие, такие вредные затеи! Что же вы для них хотите?
– Милорд, помогите мне испросить прощение у мистера Норварда, чтобы он приказал выплатить нам хоть часть заработка моего покойного Джона… Добрый милорд, замолвите словечко, чтобы сыновей моих опять взяли на фабрику, иначе мы умрем с голоду, милорд!
– Вы сами знаете, что ваши требования к мистеру Райленду и мистеру Норварду незаконны. О выплате вам жалованья мистера Джона Бингля, вашего покойного супруга, не может быть и речи; по его недосмотру или умыслу пострадал фабричный станок. Возвращать в столь смутное время на фабрику ваших сыновей тоже, вероятно, не следует, ибо они показали себя дерзкими и непочтительными…
Женщина закрыла руками лицо, и казалось, что она вот-вот упадет от изнеможения и горя. Мистер Томпсон продолжал уже менее сухим и строгим голосом:
– Но я всегда сочувствую человеческому горю и… готов оказать вам услугу, какие редко оказываю: я дам вам рекомендацию к владельцу бультонской верфи и лично попрошу его принять в доки ваших сыновей. Сейчас мы с мистером Ленди отправляемся на верфь, и я увижу там самого мистера Паттерсона. А вы возьмите эту записку и завтра явитесь с ней к владельцу верфи или корабельному мастеру Гарвею.
Произнеся эти слова, он взял листок с бювара и написал на нем несколько строк. Женщина, бережно спрятав листок за корсаж и низко поклонившись ученому мужу, удалилась вместе с мальчиками. Мистер Томпсон устало откинулся в кресле.
– Вот такие ходатаи целыми днями отвлекают меня от серьезных дел! Но я привык помогать своим ближним и трачу на это много сил и здоровья… Дженкинс! – крикнул он тощему клерку. – Я сегодня больше никого не принимаю. Мы уезжаем в доки, на спуск нового корабля.
О проекте
О подписке