На этом закончилась первая часть процесса. Во второй давали показания ножовщики, принимавшие участие в этом подманивании. Шестеро из них не сказали ничего нового – все случилось, когда они уже спустились в колодец. Двое других чуть более подробно описали последние минуты Ловкачки, но это тоже прояснило немногое. Ведь работающие на поверхности ножовщики смотрели, главным образом, вниз, а потому не видели момента, когда тварь прыгнула на девушку. О том, что что-то пошло не так, они узнали, только когда огромная тварь грохнулась на заостренные прутья сразу за их спиной. Лишь тогда они взглянули вверх и увидели колыхающийся на веревке торс Ловкачки и подползающего к нему Белого. Нет, как им запомнилось, девушка висела близко к противоположной стене. Судя по брызгам на побелке, после удара она могла даже раз-другой столкнуться со стеной. Да, ее карабинчик для перемещения стоял где-то метрах в двух от пометки на канате. В этом оба они были уверены.

Учитель выспрашивал сперва одного, потом второго насчет мельчайших подробностей. Он дважды прогнал их через вопросы, в надежде, что запутаются в деталях, но нет, они всякий раз повторяли одно и то же, подтверждая версию альбиноса. Знал он их хорошо, смотрел им в глаза, но не заметил ничего, дающего понять, будто их заставили повторять заученные слова. Все указывало на то, что говорят правду.

Белому не было нужды вызывать никого из свидетелей, но он поймал врасплох всех, включая Помнящего, вызвав из толпы Бендера. Гвардеец соскочил на более низкий уровень, поклонился судье, а потом, после короткого мига колебания, с явной опаской открыл плоскую металлическую коробочку от слив в шоколаде, которую держал в руках. Альбинос кивнул в сторону справедливых. И тут же им предъявили содержимое коробки. Бендер медленно обнес ее вдоль ряда стульев, останавливаясь перед каждым присяжным, чтобы тот мог спокойно заглянуть внутрь.

Учитель не знал, что находится на белой тряпице, выглядывающей над краем коробки, но выражения лиц присяжных подсказали ему: там находится нечто, могущее склонить вердикт не в его сторону. Громко сглотнул, когда гвардеец развернулся и двинулся в его сторону. Несколькими секундами позже он вытаращил глаза, как и все справедливые раньше. Бендер показал ему изуродованный зародыш. У трехсантиметрового эмбриона были черные глазки, выступающие ручки и ножки, вдоль его изогнутого хребта сквозь тоненькую кожу просвечивали крохотные точечки позвонков. Это был ребенок… Ловкачки?!

Помнящий медленно выпустил воздух из груди. Проведя взглядом гвардейца, он взглянул на справедливых. «Худо дело. Мерзавец зашел с козырей и теперь как пить дать выиграет процесс». Это казалось предрешенным, но хватит ли заигрываний с мертвым эмбрионом, чтобы присяжные согласились с наказанием, которое предложил Белый? Несомненно, он приготовил все это представление с зародышем с единственной целью – потрясти этих бедных людей и склонить их в миг их слабости к тому, чтобы поддержали его проклятую жажду мести.

Учитель расправил плечи и поднял голову. Приближался кульминационный момент расправы. Вуко поднял с земли треснутый круглый аквариум. Установил его на постамент, который находился перед рядом стульев, потом принес туда небольшую коробку и встал так, чтобы не заслонять стеклянную емкость.

– Справедливые, вынесите вердикт! – потребовал.

В этом суде не было длинных совещаний, необходимых для того, чтобы добиться единого для всех приговора. Присяжные по очереди подходили к судье, показывали ему выбранный из коробки камень – белый, если считали обвиненного невиновным, или черный, если, по их мнению, вина была бесспорной, – а потом клали его в стеклянный шар, чтобы всякий житель анклава мог убедиться, какое решение принято. В каналах не было места для скрытности и секретов.

Помнящий считал камни. При девятом голосе он уже знал, что проиграл. Только два были белыми, остальные имели цвет смолы.

– Десять обвиняющих и два – оправдательных, – заявил судья после окончания голосования.

Сам он удержался от голосования. Кодекс давал ему такую возможность. Приговор выносился – так или иначе. Этот – был почти единогласным, а потому дополнительный камень ничего не изменял. Когда присяжные снова заняли свои места, Вуко опорожнил аквариум, вновь всыпал камни в коробку, после чего повернулся к Белому.

– Какого наказания ты требуешь? – спросил.

Альбинос ответил лишь после паузы. Сперва он окинул ненавидящим взглядом стоящего рядом Учителя.

– Закон наш говорит отчетливо: око за око, зуб за зуб, – он заговорил притворно слабым голосом, но от фразы к фразе, от слова к слову к нему возвращался пафос. – Это простое условие, согласно которому смерть нужно карать смертью, увечье – увечьем, а каждой из жертв мы обязаны полностью восполнить нанесенные обиды. Так говорит кодекс, – он услышал шум, раздавшийся со стороны жителей и даже справедливых, а потому поднял руку, словно желая утихомирить собравшихся. – Не я придумал эти законы, но сам обвиняемый! – добавил он, указав пальцем на Помнящего. – Я был ребенком, когда он и мой отец писали законы анклава, по которым все мы нынче живем. – Он сделал шаг вперед; театральный жест, ничего больше. – Око за око, зуб за зуб, – повторил несколько тише. – Так было некогда, но… – он замолчал на мгновение. – Но я хочу это изменить. Не будет смерти за смерть…

Вуко чуть склонил набок голову.

– И какого наказания ты желаешь? – повторил он, бесцеремонно обрывая тираду вождя.

Белый смерил его яростным взглядом, но проглотил оскорбление. Судья был прав: кодекс явственно требовал в этот момент конкретного решения, а не очередного выступления, должного повлиять на зрителей и справедливых.

– Я желаю, чтобы ответом на смерть Ловкачки и моего ребенка стал отзыв привилегии Немого. Желаю, чтобы сын Учителя с этого времени работал, как мы все.

– Но ведь он работает, – не выдержал Помнящий, поворачиваясь к Справедливым. – Каждый день он помогает мне в школе, а кроме того дежурит на крысиной ферме, – он указал пальцем на толстощекую блондинку.

– Я говорю о его освобождении от труда на поверхности, – нажал Белый.

– Не требуешь, говоришь, ока за око? – произнес иронически Учитель, поворачиваясь к альбиносу и невольно сжимая кулаки. – Не будет смерти за смерть?!

Вуко тут же встал между ними, спиной к вождю.

– Замолчи, – предупредил, не повышая голос. – Подашь голос, лишь когда получишь позволение.

Человек с татуировкой на виске послушно замолчал. Он сам разрабатывал эти правила, а потому – не должен их ломать, особенно сейчас, когда судили его. Поразмыслив, он также решил: если он сохранит спокойствие в столь непростой ситуации, то справедливые могут прислушаться к нему. Ведь судья позволит ему взять ответное слово. Так гласил закон анклава.

Вуко вернулся на свое место, подав Белому знак продолжать.

– Я потерял слишком много, а взамен желаю лишь, чтобы в моем анклаве все стали равны перед лицом давным-давно установленного закона. Всякий из вас рискует каждые несколько дней собственной жизнью – как и я сам, а потому я не вижу причин, по которым ублюдок Учителя должен быть выведен из-под этого закона.

– Я забираю у тебя слово! – судья утихомирил предводителя, а потом обернулся к Помнящему: – Говори. Но предупреждаю: один призыв – и он окажется последним, что ты скажешь во время этого суда, – он зыркнул на альбиноса: – Условие касается обеих сторон.

Учитель принял это напоминание кивком. Белый не отреагировал на упрек никаким видимым способом.

– Мой сын – калека. Он не слышит и не говорит от рождения. Он отстает в развитии, это правда. Отослать его на поверхность – это обречь его на смерть, вынести ему приговор. Вам прекрасно известно, что инвалид не выживет там ни дня. Если хотите вынести справедливый приговор, накажите его работой на динамо. Даже двойной сменой, – он предлагал действительно тяжелое наказание. Крутить педали по нескольку часов в день в душной камере – настоящая каторга, однако мучение это не продлилось бы долго. Неделя, самое большое – две, поскольку столько времени потребовалось бы ему, чтобы организовать бегство или избавиться от альбиноса.

Белый слегка улыбнулся, рука его вежливо поползла вверх, словно он сидел в классе. Вуко кивнул, позволяя ему взять слово.

– Другое правило, написанное рукою обвиняемого в том самом кодексе, приказывает избавляться от любого из детей-калек сразу после его рождения. И многим из вас пришлось выполнить этот суровый закон. Не далее месяца назад Голова положил на жертвенный камень свою доченьку, – альбинос протянул руку в сторону зрителей, указывая на сгорбленного, мрачного мужчину. – И стал бы кто выслушивать ваши просьбы, захоти вы сберечь порченого новорожденного? Нет, не позволили бы вам чего-то подобного, поскольку именно так и гласит наш закон. Мой ребенок, будь у него шанс прийти в мир, тоже подчинился бы этим суровым предписаниям. Потому я говорю четко: хватит привилегий. Равные права для всех!

Помнящий мысленно выругался. Если бы даже справедливые хотели оставить желание предводителя без внимания, после такого заявления – не сумели бы этого сделать. Если уж дело повернули подобным образом, то Учитель оказывался в оппозиции не только по отношению к Белому, но и по отношению к остальному сообществу. Подарить жизнь Немому означало необходимость выслушивать пожелания родителей любого ребенка-калеки, а следовательно – отказ от одного из фундаментальных правил анклава. Потому справедливые проголосуют так, как необходимо альбиносу, даже если сделают это с болью в сердце, а Учитель не сумеет их за это винить. Проклятый мерзавец снова выставил его на смех. А значит, остается ему один выход…

Он лишь ждал момента, когда Вуко снова передаст ему слово.

– Я с покорностью принимаю желание нашего нового предводителя, – выдавил из себя Учитель, вызвав удивление у всех, даже у Белого. – Прошу лишь о трех днях, чтобы суметь приготовить моего сына для работы на поверхности.

Альбинос покачал головой, поглядывая на судью, словно требуя слова, однако Вуко был непримирим.

– Ты сам сказал, что хотел бы отступить от правила «око за око и зуб за зуб», – напомнил он ему. – А послать парня наверх без подготовки равнозначно смертному приговору.

Белый опустил голову, не желая, чтобы справедливые заметили, насколько он разъярен. Когда же он снова встал ровно, лицо его напоминало каменную маску.

– Я согласен с условием обвиняемого.

Судья обернулся к присяжным.

– Обвинитель желает кары уничтожения привилегий для сына Учителя. Однако готов дать ему три дня для приготовления к работе на поверхности, – заявил он. – Приступаем к голосованию.

На этот раз все камни были черными.