Белое отребье

 
На приисках нынче получка, и к нам спускается весь сброд
Прожечь свой доходец вечерком, и скво я беру в оборот,
И та, с красной лентою в волосах, устало в город бредет.
 
 
Вернется к утру, шатаясь, она, бутылями звеня:
Одна – для себя, чтобы стыд потопить, другие две – для меня,
Чтоб в голову хмель ударил мне, память о прошлом гоня,
 
 
Чтоб я о позорном собачьем клейме намертво позабыл,
Чтоб стерлись из памяти то лицо, которое я любил,
И то презренье, что ныне ко мне даже чинук затаил.
 
 
О, скрыл я прекрасно тайну свою! Им-то и невдомек,
Что ныне тот, кто как жулик врет по-местному, под хмелек,
Латынь изучал и греков стихи мог читать назубок.
 
 
А ведь я премией был награжден, колледж мой гордился мной,
Я стал адвокат, друзей приобрел – но ждал меня путь кривой,
Там грянул развод, я бросил дела и «сгинул» за Плэйт-рекой.
 
 
Но я еще жив, пусть с легким одним и нечего временить,
Надеюсь, что в этом же году, даст Бог, удастся свалить,
И некому, кроме моей тощей скво, слезу по мне пролить.
 
 
Вернется к утру она, близок тот час, становится все светлей —
Заря как блуждающий огонь средь ночи нужды и скорбей;
А вон и она меж сосен – сквозь снег к дому спешит скорей.
 

Перевод В. Вотрина

Тесный старый бревенчатый домик

 
Если кто-то однажды приплёлся в городишко у края земли,
А в карманах сплошные дыры, нипочём не достать деньжат,
И ночлега сыскать не может – парень крепко сидит на мели,
И шатается, будто под мухой, – с голодухи ноги дрожат;
И когда на душе тоскливо, и провис до земли ремень,
И лицо вконец посерело – смерть, видать, уже на носу, —
Вот тогда он мечтает вернуться – ненадолго, ну хоть на день —
В тесный старый бревенчатый домик, что стоит в сосновом лесу.
 
 
Если кто-то один в пустыне, и во фляге его – дыра,
Он ползет, как будто улитка, и безумен стеклянный взгляд,
А язык почернел и раздулся – извела беднягу жара,
До воды никак не добраться, и по следу грифы летят;
И когда истощатся проклятья, и прольется горе слезой,
Он увидит усмешку Смерти, счет своим поведет грехам, —
Вот тогда он захочет обратно, в дом, увитый дикой лозой,
В тесный старый бревенчатый домик, чтобы с жизнью расстаться там.
 
 
Тесный старый бревенчатый домик – путеводный желанный знак
Для того, кто не знал закона, для того, кто припёрт к стене,
Для того, кто никем не понят, кто бредет наугад сквозь мрак,
Кто устал от людских проклятий и мечтает о вечном сне!
В горький час твоего заката этот дом на краю земли
Пред тобою на миг предстанет – не в тумане, а на свету,
Ты услышишь матери голос и увидишь ее вдали —
И тогда будешь рад кончине и без страха сойдёшь в темноту;
Станешь снова ее ребёнком и прижмёшься к груди ее,
И найдёшь в прибежище этом вечный отдых, любовь, забытьё.
 

Перевод С. Шоргина

Младший сын

 
Коль из лондонского мрака ты отправишься туда,
Где, во всём, помимо флага, новизна, —
Встретит парень загорелый: у него рука тверда,
А душа для всех открыта и честна.
Это – брат, что был тобою по причине тесноты
Прочь отослан. В новых землях он живет
И теперь вполне доволен, что его отправил ты,
Здесь, за морем, он – Британии оплот.
 
 
В час, когда большое стадо покидает свой загон,
Золотятся травы (только рассвело),
И по лагерю несется шум и гам со всех сторон —
Брат твой младший лихо прыгает в седло.
Он по прериям помчится, по долинам и холмам —
Резвый конь обгонит всякого шутя;
А когда наступит время гаснуть в лагере кострам —
Он уснет под звёздным небом как дитя.
 
 
В час, когда жара сгустится над просторами равнин,
Обопрется на тяжёлый заступ он —
И услышит из акаций, из ветвей казуарин
В полдень птицы-колокольчика трезвон.
Попугаев усыпила австралийская жара,
Ждет прохлады эвкалиптов сонный строй…
Но роса блеснет алмазом – и тогда придет пора
Возвращаться в тихий домик под горой.
 
 
Склон, увитый виноградом, серебристой речки сон;
Розы ждут у дома, душу веселя;
Пик могучий Винтерберга, что снегами занесён;
Это – Капская пустынная земля.
Апельсиновая роща, лилий дивный аромат.
Тлеет трубка. Подступает темнота.
Две девчушки на коленях у отца, смеясь, сидят:
Эта – лилии подобна, розе – та.
 
 
На лугах новозеландских он пасет овец стада;
А в Ванкувере, где скалы без числа,
У него уже с рассвета начинается страда,
Чтоб крепка и здесь Империя была.
Он – в трудах везде и всюду, и в заботах, и в борьбе,
Он – природы сын, свободен и силён,
Видишь: преданное сердце открывает он тебе,
Через море шлет тебе почтенье он.
 
 
Брат один твой служит Церкви, а другой твой брат – солдат,
Третий – в чине полномочного посла…
Но отправлен почему-то был в изгнанье младший брат;
Впрочем, нынче хороши его дела.
Нет в нём зависти и злобы, любит он семью и дом,
Любит землю – ту, что им покорена;
Вечно Англии величье! И когда-нибудь потом
Сына Младшего благословит страна.
 

Перевод С. Шоргина

Марш мертвецов

 
Когда войне настал конец – вот радость-то была!
Солдат – домой! Мы все рыдали хором.
Полотнищами алыми вся улица цвела,
И поспешал оркестр за дирижером.
Знамена по-над крышами, колокола гремят,
Безумны триумфальные напевы.
И каждый встречный глотку драл, приветствуя солдат,
Сражавшихся во славу Королевы.
 
 
И вдруг все принахмурилось – как туча наплыла,
Мягка, смутна, печальна и сурова.
Знамена не трепещут, и молчат колокола.
Притихли мы, не вымолвив ни слова.
И небо над столицею окутал серый мрак,
И вещий глас пронесся над сердцами:
«Скорбите, оглашенные, вздымайте черный стяг!
Они грядут – проститесь с Мертвецами!»
 
 
И шли они за рядом ряд, худы, измождены,
Нещадно покалечены и сиры,
Изранены, измазаны, тоской глаза полны,
И пулями прострочены мундиры.
Нахмурены, насуплены, в губах кровинки нет;
Походный строй шатало и ломало —
Но пели, оставляя за собой кровавый след,
И песня та до дрожи пронимала.
 
 
«В просторах Южной Африки нашли мы смерть и гроб,
Чтоб нынче вы от радости орали.
Магерсфонтейн, Колензо, проклятый Спион-Коп —
За них мы, как один, поумирали.
Победе той назначена кровавая цена.
Восславьте нас за боль и за страданья.
Ужель награда нам одна – могилы глубина?
Вы все в долгу, и нет ему списанья».
 
 
Толпу омыло холодом, примолкли языки,
Лег на сердца ледок незримых пальцев,
И молча люд таращился на мертвые полки,
На строй неупокоенных страдальцев.
Страшны издевки Мертвецов, и топот тысяч ног,
И блеск зубов, и сумрачное пенье.
Глаза я в ужасе прикрыл – я видеть их не мог.
Открыл – и понял: это лишь виденье.
 
 
Гремит, сияет торжество; плывет в морях цветов
Ребячливо-безумная столица;
Все флагами завешано с подвалов до крестов,
И колокольный звон гудит и длится.
Огни, веселье, музыка; мы топчемся в пыли —
И шепчем среди праздничного грома:
О Боже милосердный, позабыть нам не вели
Солдат, которых не дождутся дома.
 

Перевод А. Кроткова

Мак-боец
Трагедия одной жизни^[4]

 
Тот громкий выстрел всё гремит по миру,
А воин пал, бесчестием сражен.
Последний бой седого командира,
Последний вызов смерти бросил он.
Ему всегда был смертный страх смешон,
Но он не вынес этого позора.
 
 
Париж окно расцвечивал закатом,
А он ходил по комнате, ходил;
Предчувствуя, как бессердечный фатум
Накроет славу тенью черных крыл,
Усталым сердцем Господа молил:
«О, дай мне сил, как следует бойцу,
Бесчестье повстречать лицом к лиц».
 

* * *

 
Ручьи в кустах журчали неустанно,
Жужжали пчелы в вереске густом;
И видит он босого мальчугана,
Что раскрывает легендарный том,
Бежит по полю с огненным крестом,
Сжимает клеймор^[5], с пиброхом^[6] в ладу,
Чьи родичи – Роб Рой и Родрик Ду^[7].
 
 
Учившийся купеческой науке,
Он тяготился лямкой трудовой,
И вот однажды загремели звуки —
По улице шагал хайлендский^[8] строй,
Волынок вой и барабанов бой:
«Марш, Гордоны, на адские задворки!»
И он навек ушел из-за конторки.
 
 
Он видит блеск афганских ледников,
И вспоминает, как в теснине горной,
Напав на затаившихся врагов,
Он их разил в баталии упорной;
И в памяти всплывает плен позорный,
Как он стоял, упрямо стиснув зубы,
В тот страшный день среди холмов Маждубы^[9].
 
 
Перед глазами бешеный Судан,
Где крови было пролито немало,
И обуянный зноем Омдурман^[10],
Магерсфонтейн^[11], где слава увенчала
Его мечом и чином генерала^[12],
И был он зван монархом во дворец
За почестями – а теперь конец.
 
 
И снова вспышки разрезают тьму,
И вновь над головою свист шрапнели,
И падают товарищи в дыму —
Зачем он не погиб при том обстреле,
Как Ваухоп^[13] отважный. Неужели,
Чтоб прочитать чудовищный навет?
И он к виску подносит пистолет.
 

* * *

 
Его глаза, не ведавшие страха,
В домах шотландских щурятся со стен,
Живет он в сердце каждого феллаха,
Для гуркха он доселе незабвен,
И дикий дервиш чтит его, смятен.
В далеких странах память сохранила
Того, в ком воплотилась наша сила.
 
 
Оплачьте же героя, северяне!
Он Англии был преданный слуга,
И потому пусть об его изъяне
Злонравная судачит мелюзга.
Был острым меч и крепкою рука,
Его деяний эхо слышно людям.
А остальное… лучше позабудем.
 

Перевод Ю. Лукача

Женщина и ангел

 
От блужданий по райским кущам утомился небесный Дух.
Струны арфы его умолкли, и сияющий нимб потух.
И тогда всеблагой Создатель к утомлённому снизошёл:
Да низринется с горних высей в нижний мир, в человечий дол.
 
 
Дух одежды свои расправил, чтоб сошли за земной наряд.
Со святым Петром попрощался у распахнутых райских врат.
Гласов ангельских хор бесплотный спел прощальный псалом ему.
Снизу пялились бесенята сквозь густую адскую тьму.
 
 
Златовласый, небесноглазый – красотой он всех затмевал.
Перед ярким ангельским ликом Аполлон – и тот спасовал.
Как изгиб Купидонова лука, был рисунок губ его смел.
 
 
Бабы липли к нему, как мухи – только он на них не глядел.
Но одна отыскалась всё же – хороша, свежа, молода.
Прошептала: «Я тебе нравлюсь?» Он смятенно ответил: «Да».
«Обними, поцелуй, потискай – да возьми меня, что стоишь?»
Он в ответ с неприязнью молвил: «Ты греховное говоришь».
 
 
Посмеявшись его стесненью, попрекнула она шутя:
«С виду молодец ты что надо, а лепечешь будто дитя.
Обносилось старое платье, путы скинуты – это ж смех!
Пусть святоши-старцы толкуют, что есть Благо, а что есть Грех!»
 
 
И тогда Господь, убоявшись, отозвал посланца небес:
Искушенья не знает Ангел, а поди ж ты – попутал бес!
И запел Сатана, ликуя, загоняя рефрен в стихи:
«Да вовеки не разлучатся Добродетели и Грехи!»
 

Перевод А. Кроткова

Утешение

 
У тебя сплошные беды:
    Ни работы, ни жены,
Никому ты стал не нужен,
    Спину ломит, сны дурны,
Жизнь исчерпана до донца,
    Мог бы – в гроб живьем залез,
Но тебе остались солнце
    И лазурь небес.
 
 
Это небо голубое,
    Словно райские врата,
Жар полуденного зноя,
    Темной ночи немота,
Птичье пенье, пчел гуденье,
    Перелески и ручьи,
Ключ студеный, луг зеленый —
    Не хандри, они твои.
 
 
И никто не в силах это
    У тебя отнять, браток,
Даже если ты измучен,
    Беден, болен, одинок.
Оборванец ты недужный,
    Но зазря не сквернословь:
У тебя есть всё, что нужно —
    Бог с тобой, и Он – любовь.
 

Перевод Ю. Лукача

Песня непосед

 
Не манил нас правоведческий диплом,
Не сиделось нам в конторе за столом,
Кровь кипела в наших жилах – ей противиться не в силах,
Потонули мы в разгуле удалом.
Жизнь катилась и азартна, и лиха,
Подсыпал нам дьявол перцу в потроха,