Первый сборник «Зов Юкона и другие стихотворения»

Страна, забытая богом

 
Долины дикие пусты.
Закат сгорает, одинок.
И гор надменные хребты
Тихи, как смерть, сильны, как рок.
 
 
Закат пылающий умрет,
В долины сумерки сойдут;
Уперлись горы в небосвод —
Их звезды жадно стерегут.
 
 
Худой, под выпуклой луной,
Пронзая бархат тишины,
Шлет волк свой заунывный вой,
Злой дух отверженной страны.
 
 
О прокаженная страна!
Как в волчьем вое глубоки
Вся ненависть, чем ты сильна,
Вся крутизна твоей тоски.
 

Перевод Э. Горлина

Зов Юкона

 
Ища золотую жилу,
   Я спину свернул в дугу.
Молодость отдал и силу,
   Взамен получил цингу.
Завидуй мне, соплеменник:
   Я кучу монет огрёб:
Но не всё состоит из денег,
   Не возьмешь их с собою в гроб.
 
 
Кто здесь не был – не пикни даже,
   А кто был – посиди молчком,
Вспоминая горные кряжи,
   И ручьи с золотым песком;
Этот мир слепив беззаконно,
   Господь ушел на покой.
Но иным – не жить без Юкона,
   И вот я-то как раз такой.
 
 
Ты приходишь стать побогаче —
   Но тут не ждут чужака;
Год пройдет в сплошной неудаче,
   Только это цветочки пока.
Сущий грех: ни врагу, ни другу
   Не опишешь ты жар в крови;
Беды гонят тебя по кругу
   И поди этот круг прерви.
 
 
Под разверстым пещерным сводом
   В мире, тишью наполненном всклянь,
Золотым, карминным восходом
   Постепенно вскипала рань,
В ночь – луна жемчужного цвета,
   Звезд нахальная чехарда —
Мне, наверное, снилось это:
   Только вновь я хочу туда.
 
 
Там летние грозы часты,
   Там солнцем трепещет лог;
В речке – хариус плавникастый,
   В скалах – баран-толсторог.
Охотишься, ловишь рыбу,
   Полно свободы житье:
Призывно кричат карибу:
   Там, Господи, сердце мое!
Там зимы лишают зренья,
   Земля закована в льды,
Там требует ужас смиренья,
   Там полшага до беды.
Снег, что старше людского рода,
   И тень легла на тайгу,
Там слиты страх и свобода:
   Всё забыл бы, да не могу.
 
 
Безымянны горные кряжи
   И неведомы устья рек;
Там не грех убийства и кражи,
   И про смерть забыл человек;
Там никто никогда не плачет,
   Лишь безмолвие – в том краю,
Там земля, что манит – а значит,
   Я вернусь на землю сию.
 
 
Златокопу жизнью роскошной
   Жить положено испокон.
Мне от вкуса шампанского тошно,
   Скорей бы вновь на Юкон.
Я сравнивал оба ада,
   И я обоим судья,
И если уж выбрать надо —
   Юкон выбираю я.
 
 
Там золото есть в избытке,
   Однако в моей судьбе
Важней, чем любые слитки,
   Их поиск сам по себе.
Просторы природы дикой
   Всегда и всюду со мной,
Страна красоты великой,
   Земля тишины сплошной.
 

Перевод Е. Витковского

Сердце Сардо

 
Туда, где осклабился на луну клыков заснеженных ряд,
Туда, где полуденную белизну ложные солнца язвят
И на зов июня свергаются с гор тьмы ледяных громад;
 
 
Туда, где на тундру снежный покой нисходит в урочный час,
Где плодятся безмолвия семена и адское пламя, ярясь,
В чашу полночных небес течет, – яшма, янтарь, алмаз, —
 
 
Туда, где в пенящейся быстрине проносятся льдины, стеня,
Где реки в мученьях текут на закат, излучины кровеня, —
Туда, собрав свой нехитрый скарб, я уйду на исходе дня.
 
 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 
 
Я знал, что однажды этот ловец к рукам меня приберет;
Нетленный зов, драгоценный зов, зов извечных широт;
И ныне – о боги неторной дороги! – как он мне сердце рвет!
 
 
Холеных божков, показуху, вранье больше терпеть не могу;
Мне на запах бобов и бекона идти, устроить «лежку» в снегу,
Проложить тропу, испытать судьбу, дать решающий бой врагу.
 
 
Глухоманью костлявой, разруху и смерть порождавшей во все времена,
Я с Севером связан и с ним познал науку борьбы сполна.
Мы сражались вместе, плечом к плечу, – но верх одержит Она.
 
 
Я смеялся над Нею и шел на зов, бесстрашен и одинок,
И за владенье этой землей выплатил битвой оброк.
Но Глухомань одержит верх, крушенья день недалек.
 
 
Я бился насмерть, как волкодав, с волчьей землей сцепясь;
Содрогалось небо, и на снега потоками кровь лилась;
И, как замученный волкодав, встречу я смертный час.
 

Перевод Владислава Резвого

Три голоса

 
Я слушал на бреге диком
Волны монотонный слог;
Качая верхушки сосен,
Мне ветер шептал урок;
И пели мне звезды, но их напевы
В слова я облечь не мог.
 
 
И волны вели сказанье
О дали морских широт,
О береге без названья,
Что нас в океане ждет,
О тех, кто плыл за богатым кладом
И сгинул в пучине вод.
 
 
И ветер учил быть честным,
Свободным, как ураган,
Не ведать любви к наживе,
Гордыни не пить дурман,
Тянуться душой к природе,
Как к матери мальчуган.
 
 
А звезды о Боге пели,
Что в каждом из нас живет,
О пальцах, плетущих пряжу
Столетия напролет;
Ветра и вода, душа и звезда —
Лишь нити Его тенет.
 
 
Закутавшись в одеяло,
В костер добавляя дров,
Мечтал я, что развернется
Бесшумно ночной покров,
Умолкнут волна и ветер,
Оставив мне песнь миров.
 

Перевод Ю. Лукача

Закон Юкона

 
Это – закон Юкона, чья скрижаль проста и крепка:
«Посылай ко мне только сильного, не посылай слабака!
Того, кому боль не страшна, кто пасть не боится в бою, —
Чем круче такой, тем лучше: пусть придет на землю сию.
Кто ловчее тигров Сибири, сильней медведей во льду;
В чьей крови бульдожья порода – для тех награду найду:
Отыщи меж своих отродий лучших по существу,
Таких я в сердце приму, сыновьями их назову.
К золоту приведет их назначенная тропа:
Остальных – растопчет моя карающая стопа,
В их глотках будет бесплоден хрип и предсмертный вой:
Утаскивай-ка подале убогий выводок свой.
 
 
Пред мощью моей, скиталец, руки в страхе воздень:
Тысяча тысячелетий – для меня как единый день.
Под престолом храню богатства, встречи с мужчиной жду —
А если дохляк припрется, так разве себе на беду:
Стать ему грязной пеной, илом лежать на дне.
Выбраковка людского рода – дело как раз по мне.
Одного за другим я брал – легче легкого – на измор.
Одному за другим выносил я очередной приговор.
Пусть потонут они, как крысы, погрызутся, как собачня,
От тухлятины ли подохнут, от Антонова ли огня;
В аду побывал, кто видел – что такое моя зима.
Коростой липнет на лица моя полярная тьма.
 
 
Я парней избивал буранами, заворачивал их во мглу;
Гнулись они, как луки, принимающие стрелу;
Воняли хуже волчар издыхающих, и одров;
Их ребра – что ксилофоны для смертной пляски ветров.
Молясь, но собравшись с силами, чтоб сразу, наверняка —
Пальцем ступни дотягиваясь до спускового курка;
С трудом плетясь под конвоем, пену роняя с губ,
Чеком на миллион живой размахивал труп,
И сгорал, будто вошь в костре… не сосчитать пьянчуг,
Нырявших купаться в прорубь, где любому мигом каюк;
 
 
Потому как самое место для них – это ил на дне;
Где быстрей сгниют они и надежней, чем у меня в глубине?
Ну, а если что заработал – к изгибу реки спеши:
Там салуны, там граммофоны: пускайся в пропой души!
Даже в городе, ложью набитом, ни к чему подобный балбес,
Он – добыча пропастей, кряжей и зимних моих небес!
Для меня такой – как чума, пусть подохнет – мне все равно.
Слабые тут подыхают – лишь сильным выжить дано!
 
 
Но есть иные мужчины, что спину не гнут, служа —
Чести моей защитники, славы моей сторожа;
Они-то знают дорогу чрез ледяные миры,
И на моих порогах не боятся они снежуры;
Вот их-то и ждут богатства прибрежий моих и гор;
По-матерински с такими могу вести разговор.
Такому гостю гостинец изрядный принадлежащ —
Хранимый в хрустальных водах, в потемках звенящих чащ.
Вот это-то гости знают, что я ожидаю вдали:
Не то у начала мира, не то на краю земли.
А надо мной в глубинах, вкруг меня мерцает беда,
Во чреве жутком таящая не рожденные города.
Просторы мои широки; и лежу я, силы храня,
Ожидая мужчин, которые сумели бы взять меня:
Для неженки-горожанина здесь ни тропок нет, ни путей:
Но есть – дороги для викингов, с простою верой детей;
Отчаянным, несгибаемым в моем ледяном краю
Отдам я свои богатства, и плоть им скормлю свою.
 
 
Привычно полный до края, смотрю я на берега,
Исполнен вечной печали, ни в ком не видя врага;
Одну великую грезу лелея и день и ночь,
Когда же люди устанут, когда ж смотаются прочь;
Когда мне дадут свободу от грызни своей, от резни,
Ибо дающую руку лишь кусать умеют они.
А мне – мечтать о мужчинах, о женщинах, чтящих меня,
О детях, что здесь улыбнутся первому свету дня,
О жизни, о гордой славе флагов и городов,
С которыми поделиться я сокровищами готов».
 
 
Это – Воля Юкона, поставлена испокон:
Здесь слабый – должен погибнуть, а сильный – блюсти закон
Проклятый и отчаянный, в нем на всё найдется ответ:
Это – Закон Юкона, и крепче скрижали – нет!
 

Перевод Е. Витковского

Сын священника

 
Он – священника сын; он в лачуге – один; он беседует сам с собой,
Когда Арктика льет свет нездешний с высот, освещая снега ворожбой,
И мороз – шестьдесят, и собаки скулят, в снег зарывшись голодной гурьбой.
 
 
«Я в Братство Полярное вписан с почти забытых времен.
Я проклял давно край Юкона – но не покинул этих сторон.
Я летней порой был иссушен жарой; я мерз, голодал зимой;
Я шел за мечтой долиной речной, за золотом шел с киркой.
 
 
В глаза мне взгляни – два раза они от снега слепли почти;
Нет пальцев у ног, и шрамом прожег щеку мне мороз до кости.
Я жизнь проиграл средь северных скал, я этой землей клеймен
Ни доллара нет; ходячий скелет; что нужно мне? – лишь самогон.
 
 
Добыча – игра в рулетку, и рядом с удачей – провал;
Я явился сюда среди сотен других; тот выиграл, я – проиграл;
Мог быть как Ледью и Кормак – но, Господи, как я слаб! —
Все деньги свои растратил на выпивку, карты и баб.
 
 
Мы жили рыбалкой, охотой – давно, много лет назад,
И знать не знали у наших костров, что здесь, под ногами, – клад.
Еще закупали пушнину; случалось, что я засыпал
Как раз у ручья Бонанза – где после нашли металл.
 
 
Мы жили единой большой семьей, была у каждого – скво,
Жили вольно, без страха; про власть и закон не желали знать ничего;
Но тут к нам донесся такой слушок, что любого с ума сведет;
Я успел на Бонанзу прежде, чем за золотом хлынул сброд.
 
 
Были слава и грех, был открытым для всех город Доусон – вот времена!
(Хоть творил меня Бог – от макушки до ног, но внутри сидит сатана).
Шли безумной толпой – и злодей, и святой; мимо бабы пройти не могли…
И побольше навряд душ отправилось в ад из других уголков земли.
 
 
Здесь денег было – как грязи; ты – богач, а назавтра – гол.
Я на стерву-певичку однажды запал, но паршивку другой увел.
Я ушел в запой; через год, больной, в бараке на койке лежал,
Где постель грязна; и судьба ясна: срок, мне оставшийся, – мал.
 
 
С киркой и лопатой провел я на Юконе двадцать лет;
Шел по его долинам, встречал закат и рассвет;
С холодом здешним собачьим и с каждой горой знаком —
Да, здесь двадцать лет провел я… и стал теперь стариком.
 
 
Плевать на это! В бутылке есть пара глотков у меня.
Собак запрягу – и к Биллу отправлюсь при свете дня.
А ночь так длинна; валяюсь без сна, и тело горит как в огне;
Я утром отправлюсь… утром… и выпадет красное мне.
 
 
…Иди сюда, Кит, дорогая, твой пони уже под седлом…
…Убью тебя, Минни, паршивка! Не путайся с этим ослом…
…Играем! А ну-ка, Билли, ты сколько намыл в ручье?
…Отче, иже еси на небеси, да святится имя Твое…»
 
 
Так священника сын, лежа в койке, один, разговаривал сам с собой,
Но огонь погас, и в рассветный час наступил для него отбой;
И с рычаньем голодные псы в тот же день его плоть растерзали гурьбой.
 

Перевод С. Шоргина