– И это, –  твердо сказала сестра Спенс.

«Это» была щедрая порция рома в рюмке из голубоватого хрусталя. Майор взял ее, опрокинул в себя, закашлялся и ощутил, как алкоголь, стекая в желудок, размывает тяжесть за грудиной.

– Полегчало?

Ватсон кивнул.

– Знаете, я, только узрев с корабля госпитальные палатки, ряд за рядом вдоль берегового обрыва, начал понимать масштаб происходящего. –  Ему говорили, что непрерывный ряд палаток тянется от Кале до самой Болоньи. –  А когда увидел окопы с воздуха…

– Лично я, –  перебила его сестра, –  стараюсь не допускать в голову того, что майор Торранс называет «общим представлением». О, генералам оно необходимо. Но нам, мне кажется, лучше заниматься тем случаем, который перед нами в данный момент, так, как будто он единственный. Стоит представить, что такое творится по всей Европе… от этого можно сойти с ума. Иногда недостаток воображения – великое благо.

Ватсон считал, что воображения у него в достатке, но и его недоставало, чтобы мысленно помножить медицинские операции в одном госпитале на сотни или тысячи госпиталей, чтобы представить, сколько молодых людей будут искалечены или убиты в конечном итоге. А ведь Европа – только один из театров военных действий этой войны – есть еще Восточный фронт, Дарданеллы, Египет, Ближний Восток, Африка… может быть, эта кошмарная математика бойни и рвалась воплем из его груди

Помотав головой, он стал пить шоколад.

– Не тревожьтесь, майор. Я слышала, что второй СЭГ уже действует. А в нашем больше нет мест. К тому же возвращаются майор Торранс и капитан Саймонд, так что у нас снова полный комплект врачей. Завтра будет легче. В смысле физически. Еще рома?

Он покачал головой и хлебнул шоколад. С резервной линии неподалеку долетел звук расстроенного пианино. Майор не сразу узнал первые такты «Вальса Сентябрь» Година. Потом ветер переменился и унес мелодию.

– Плохие известия? – спросил Ватсон.

Сестра ответила озадаченным взглядом.

– Простите? Какие известия?

– Телеграмма. Бумага сразу выделяется цветом и текстурой. Сообщают плохие известия?

Он видел телеграмму на столе рядом с письмами. Листок был скомкан, как конфетная обертка. Это ею размахивала сестра во время перепалки с миссис Грегсон.

– Это ведь телеграмма казначейства, да? «Их величества с прискорбием»… простите, мне не следовало вторгаться…

Любопытство в нем одержало верх над воспитанием. Если так, понятна становилась ее утренняя вспышка.

Сестра Спенс покосилась на телеграмму, и подбородок у нее задрожал.

– Это про моего брата. У него случился рецидив в болонском госпитале за день до отправки на родину.

Майор на секунду прикрыл глаза. Открыть их снова было нелегко. Веки словно налились свинцом. Может, он и вправду слишком стар? И следовало внять, когда его отговаривали? Послушаться Холмса?

– Мне очень жаль, –  сказал он.

Сестра коротко склонила голову и отпила глоток шоколада.

– Все они – чьи-то братья и сыновья. Или мужья, женихи. Или отцы. Все до единого. Я – такая же, как все.

– Но не все знают, что значит «рецидив».

Вздох.

– Вы тоже знаете?

– Этого термина мне не забыть. Я столкнулся с таким случаем в Байоле. Он сумел пробраться ночью на склад медикаментов. И нашел дигиталис.

Сестра не поднимала взгляда от кружки. Черты ее смягчились, сейчас он видел совсем другую сестру Спенс.

– Генри лишился гениталий. Звучит как кошмарный куплетец из мюзик-холла, да? – Ее голос, опустошенный горем, был тонким и хрупким. –  Оторвало осколком, а больше ничего не затронуло. В двадцать два года. Вы представляете? Он, верно, решил, что жизнь для него кончена. Бог знает где он достал пистолет, и подозреваю, там не слишком докапывались. Мне кажется, «рецидив» для семьи звучит чуть легче, чем «самоубийство».

– По крайней мере, пока идет война, так, вероятно, милосерднее.

Сестра посмотрела на него, сморгнула влагу с глаз, и ее взгляд стал жестким.

– Майор, я сегодня… уже вчера – вела себя резче обычного… из-за этого известия о Генри. Но мое отношение к вашим волонтеркам остается прежним. Они нам не нужны. Как и канадские сестры.

– Почему же нет? У меня были прекрасные работницы из доминиона в английских больницах и в Египте.

Она снова сморщилась.

– Танцы, майор, танцы. Канадкам разрешается отплясывать с офицерами. Гулять с ними, распивать чаи, танцевать. Это портит моих девушек. Подрывает мораль.

– Разрешите и своим девушкам немного поплясать.

Она нахмурилась, осуждая подобное легкомыслие.

– Цитирую старшую матрону: «Мы здесь пляшем или спасаем жизни?»

«Нельзя ли совместить?» – задумался майор, но ему было не до споров. В голове мутилось. Вероятно, от спиртного на голодный желудок.

– А у многих из этих волонтерок опасные политические взгляды. Я не позволю им отравлять умы моих сестер.

– Какие же это взгляды?

– Они радикальные суфражистки, –  презрительно бросила сестра.

– Вы против суфражисток?

– Ваша миссис Грегсон…

Почему она использует это местоимение?..

– Она не «моя».

– …Миссис Грегсон, сдается мне, как раз из тех, для кого все равны. Сестры и подсобный персонал. Вы и в самом деле считаете, что служанка имеет такое же право голоса, как ее хозяйка?

Несомненно, сестра Спенс была убежденной сторонницей иерархии и естественного порядка вещей.

– Собственно говоря, да. И мнение лакея должно учитываться так же, как мнение господина.

Она удивилась:

– Какой вы современный!

Про себя Ватсон улыбнулся. Эмили его таким не считала. Совсем наоборот. Все же он усвоил иные из самых прогрессивных ее идей.

– Мне надо идти, сестра. Спасибо за шоколад. Очень ко времени. –  Встав, он пошатнулся. –  И за ром.

– Хорошо. Извините за грубость. Видите, до чего нас доводят политики? Не в обиду будь сказано.

– Я не в обиде.

– Можно дать вам совет, майор? Медицинский совет. Просто одно наблюдение.

– Я здесь новичок, сестра, и с благодарностью приму совет.

– Занимайтесь теми, у кого есть шанс выжить. Всех не спасти.

– В Афганистане мы пытались.

– Там было не так много, –  холодно заметила она. –  И ранения, ручаюсь, далеко не такие ужасные. Младшая сестра Дженнингс рассказала про того несчастного, которому оторвало пол-лица. Я ходила на него посмотреть. На Господней земле ему не жить, и, думаю, вы это понимаете. Нас не так учили и воспитывали…

– Он умер? Ловат?

– Боюсь, что так.

– Где он теперь?

– В мертвецкой, дожидается похорон, надо полагать. А что?

– Он – свидетельство.

– Чего?

Майор объяснил, на какие подозрения навел на него запах чеснока. Что такую обезображивающую рану причинило особенно отвратительное оружие. Оружие, которое несет верную смерть.

– Вам следует сообщить в штаб. Для подобной информации есть каналы.

– Я тоже так подумал. Но начал сомневаться, не почудилось ли мне.

Вздор!

Он зевнул, отказываясь замечать самозваный «внутренний голос».

– Доброй ночи, сестра. Постарайтесь выспаться.

– Постараюсь, но прежде мне надо еще почитать, –  она постучала пальцем по стопке писем, –  и перетерпеть большую дозу очень слабой поэзии. Иногда мне думается, что надо бы оставить в покое военные тайны и вычеркивать вирши. Из милосердия к адресатам.

Майор выдавил улыбку, повторил: «Доброй ночи» и уже шагнул в холодную ночь, но задержался, чтобы спросить:

– Где расположен штаб бригады этого участка фронта?

– На Плаг-стрит. Точнее сказать, в Плогерстеерте. Мы называем дом Сомерсет-хаусом. Конечно, это не настоящее название.

– Конечно, –  согласился майор.

Наделяя каждый клочок чужой земли знакомыми именами, люди, как умели, спасались от безумия.

– Доброй ночи.

Затягивая шнуром вход в палатку, майор Ватсон видел, как сестра снова потянулась к телеграмме, как будто надеялась, что за прошедшие часы слова в ней чудом сложились в менее мучительном порядке.

9

Младшая сестра Дженнингс отважно приняла необходимость пустить к себе новеньких. Может быть, сестра Спенс нарочно подселила нежданное пополнение именно к ней, однако не каждая занимала в одиночку целую палатку, поэтому такое решение проблемы выглядело логичным.

– Здесь я, –  стала объяснять сестра, засветив лампу. –  Выбирайте одну из тех двух. Боюсь, простыни могли отсыреть. Я вас не ждала…

Мисс Пиппери колебалась, но миссис Грегсон уже сделала выбор, просто опустив саквояж на одну из коек.

– Эта подойдет.

– Мы пробудем не больше недели, –  оправдывалась мисс Пиппери, –  и слезем с вашей шеи.

– Значит, высокое начальство застанете?

– Какое начальство?

– Фельдмаршала Хейга со свитой. Нагрянет в ближайшую пятницу – без предупреждения. Правда, нам об этом сообщили неделю назад. Чтобы сюрприз получился правильный, без сюрпризов.

– Много приходиться драить?

– И красить, –  вздохнула Дженнингс. –  Господи, как похолодало! Смотрите, вот тут две грелки. Горячая вода в умывальной. Можно согреть постели.

– Я схожу, –  кивнула мисс Пиппери, поднимая керамические цилиндры. –  А вам принести?

Дженнингс помотала головой.

– Сил нет как следует раздеться.

Когда мисс Пиппери вышла, Дженнингс сняла чепец и принялась расстегивать платье.

– Она славная.

Миссис Грегсон кивнула:

– Ваш доктор Ватсон тоже.

– Да, очень мил, –  согласилась миссис Грегсон.

Сестра Дженнингс нахмурилась.

– Не только это. Я хотела сказать: он очень хороший врач. Сегодня он работал наравне с людьми вдвое моложе его.

– Гм… – Миссис Грегсон не слишком вслушивалась в слова, восхищенно рассматривая стройное тело, обозначившееся под грубым платьем и юбками. –  Каким чудом вы сохраняете такую фигуру?

Дженнингс смущенно опустила взгляд на слои серого, застиранного белья.

– Все время двигаюсь? Ем через раз? Так устаю, что не до еды? И спасибо за деликатность. Вы хотели сказать: тощая.

– Вы так думаете? – Миссис Грегсон вылезла из рукавов платья и, согнув правую руку, пальцами левой сжала бицепс. –  Нет, я вот о чем говорю. Застилая постели и ворочая тела, я нажила мышцы, как у бомбардира Билли Уэллса. Это боксер, –  ответила она на недоуменный взгляд Дженнингс. –  А на свои посмотрите.

Сестра ущипнула себя за руку, тонкую, как у ребенка, в сравнении с рукой Грегсон.

– Моя мама говорила: недокормленная.

– Верее будет сказать: грациозная. –  Грегсон зевнула. –  Простите.

Дженнингс тоже зевнула, прикрыв рот ладонью. И стала серьезной. Подошла к двери, проверила, нет ли кого рядом. И все равно понизила голос. Брезент очень плохо глушит неосторожные разговоры.

– Понимаете, я выросла в Дидкоте.

– Право? – Миссис Грегсон не поняла, как это связано с грациозностью.

– Это рядом с Саттон Кортни.

Даже в свете лампы видно было, как побледнела миссис Грегсон.

– Ох!

– О вас там много говорили.

– Представляю себе.

– Все местные газеты шумели. Им нечасто приходится посылать репортеров в Олд-Бейли.

Миссис Грегсон опять кивнула, будто заскучав.

– «Дело Красной дьяволицы», как у нас говорили.

Миссис Грегсон резко развернулась, ухватила Дженнингс за локоть, свела пальцы в кольцо. Хрупкая, как цыплячья ножка, косточка готова была переломиться.

Дженнингс поморщилась.

– Извините, это было бестактно.

– Да.

– Я устала, –  честно призналась Дженнингс. Как она могла позволить себе такое беспардонное любопытство! – Плохо соображаю.

– Дело в том, младшая сестра Дженнингс, что Элис ничего не знает. Не знает ни о Красной дьяволице, ни о Саттон Кортни. Ничего.

– О…

– И мне бы хотелось, чтобы так оно и осталось.

– Конечно. Вам еще нужна моя рука?

Они услышали шаги мисс Пиппери, возвратившейся с горячими грелками. Миссис Грегсон разжала пальцы.

– Вы меня поняли, младшая сестра Дженнингс?

Дженнингс выдернула руку. На ней остались алые следы пальцев.

– Прошу вас, не беспокойтесь, миссис Грегсон. –  Она стала растирать локоть. –  Я сохраню вашу тайну.

«Может быть, и сохранишь, –  подумала миссис Грегсон, –  только которую?»

10

Осветительная ракета взвилась над британскими позициями и зависла, презирая закон тяготения. Она горела над ничейной землей как близкое небесное тело, и ее яркое пламя не тускнело секунду за секундой. Разрушенные крестьянские дома озарились серебристым светом, словно кто-то на полную мощность включил луну. Безжалостное сияние отбрасывало глубокие, непроницаемые тени. Из их ненадежного укрытия наводчики обеих сторон высматривали каждое движение на местности.

Блох лежал неподвижно, зная, что для любого наблюдателя неотличим от борозды в перепаханной земле, пока не шевельнет хоть одним мускулом: опытный наблюдатель замечает малейшее движение. Снайпер крепко зажмурил глаза, не поддавшись соблазну. Наконец искусственное светило стало опускаться, и одновременно выгорело топливо, питавшее его короткую жизнь. Мир снова окутался оттенками серого. Ракета мягко стукнула о землю и выплюнула последний предсмертный огонек. Блох не шевелился еще минуту. Потом увидел, как три тени перед ним поднялись с земли и двинулись к британским позициям. Его сопровождение, его загонщики, «патрулентрупп», не в первый раз пересекающие ночью нейтральную полосу. Они нашивали заплаты на локти и на колени, носили мягкие бесшумные ботинки с обмотками вместо тяжелых солдатских сапог. Блох восхищался ими и доверял им настолько, что на этот отрезок пути целиком отдался в их руки.

Провожатые удалялись, и он пополз следом. Осветительная ракета служила обоюдоострым мечом. Пока она горела, можно было высмотреть любое движение на освещенном участке, зато после наблюдатели на двадцать минут лишались ночного зрения. Тот, кто остался незамеченным при вспышке, легче пробирался затем в темноте.

Блох держал в голове главное: подробную карту британских окопов с квадратными зубцами огневых позиций, второй линией, ходами сообщения, пулеметными гнездами и зигзагами резервной полосы. И в первом слое памяти – подслушанный слухачами ночной пароль: «Единорог». Люкс заставил снайпера раз за разом повторять это слово, избавляясь от немецкого акцента.

Трое впереди снова залегли, и Блох последовал их примеру. Потом все проворно, как четвероногие тараканы, поползли дальше, к британской «мине» – наблюдательной ячейке, прорытой под проволокой на ничейную землю. Такие передовые посты использовались недолго и забрасывались, как только их обнаруживал противник. Подкоп должен был привести его на британскую сторону, прямо в окопы. Разведчики, уже подползавшие к краю «мины», махнули, торопя Блоха.

– Единорог, –  прошипел один и добавил на чистейшем английском: – С нами бош.

– Ага, давайте его сюда.

Все закончилось в несколько секунд. Двое британских наблюдателей упали под ударами дубинок. Блох получил накидку и фуражку, чтобы прикрыть свою форму. Он всмотрелся в темноту подкопа. Мысленная карта подсказывала, что ход приведет его на стрелковую позицию, оттуда – в ход сообщения, который, в свою очередь, выведет через резервные траншеи почти к самым стенам разбитой церкви. Едва ли его кто-то остановит. Если остановит, то теперь, когда на нем британская хаки, расстреляют как шпиона. К этой мысли ему не привыкать: захваченных снайперов тоже часто казнили на месте.

Блох по очереди пожал руки трем спутникам, поднял ворот накидки и двинулся дальше. Контуженых томми привели в чувство, заткнули им рты кляпами и вытолкали наверх штыками – неожиданный трофей порадует Люкса, добавив и без того немало сведений о передвижениях британцев.

Пробираясь по неровной траншее, Блох засунул руки в карманы накидки и нашел там раздавленную пачку сигарет. Из десяти остались четыре «Блэк Кэт». Если столкнется с кем, первым делом предложит закурить.

Однако он уже миновал несколько мелких землянок. Из них слышался шепот, иногда пахло табаком, но все входы были перекрыты газовыми занавесками, и никто его не окликнул. В одном открытом окопе Блох увидел двух солдат, свечкой прожигающих швы одежды, –  уничтожали вшей. Они были слишком заняты охотой и не смотрели вверх. Блох усмехнулся про себя. Он знал, как бесполезно это занятие, и знал, что оставшиеся у него за спиной немцы занимаются сейчас тем же самым. В сущности, они были одной армией, разделенной несколькими сотнями метров, языком и королевскими семействами. Впрочем, последнее вряд ли.

Подальше от передовой он наткнулся на нужники: отдельно для офицеров, отдельно для рядовых. Залитые известью ямы располагались в коротком тупиковом отростке главной траншеи. Блох задержал дыхание. Здесь пахло не лучше, чем в германских.

Двадцать тревожных минут спустя он выбрался из траншеи и уже осматривал изнутри развалины церкви. Пусто, только скреблись и шныряли в щебне на полу невидимые крысы. Он поднял взгляд к зияющей над головой дыре и различил деревянный помост на колокольне. Там он был бы невидим. Только одной мелочи Люкс не предусмотрел.

Деревянная лестница к этому помосту оказалась разбита снарядами.