Понедельник

4

– Вижу, вы побывали в Вест-Индии, сестра Дженнингс?

Молоденькая младшая сестра, разбиравшая наборы для переливания крови, замерла и уставилась на майора медслужбы.

– Простите?

– А семья ваша занималась сахаром.

Она недоверчиво хихикнула и подбоченилась. Округлившиеся глаза показались слишком большими для тонкого личика.

– Как же это вы узнали?

– Салонный фокус, –  улыбнулся майор. –  Извините.

– И все-таки откуда вы узнали о прошлом моей семьи, майор Ватсон? – Она замолчала, когда раздался низкий рокот – словно с далеких гор накатывала гроза. Склонив голову к плечу, сестра прислушалась. Темный завиток волос выбился из-под косынки, она рассеянно подоткнула его на место. –  Орудия. Не наши. Вы скоро научитесь различать.

Ватсон нахмурился – блестящие никелем инструменты на складном столике задребезжали в стальной лоханке.

– Не беспокойтесь, –  продолжала сестра. –  На такое расстояние достает только тяжелая артиллерия, а она больше бьет по городам и штабам. Не станут они тратить снаряды на эвакогоспиталь.

Сортировочно-эвакуационный госпиталь располагался в полумиле от узловой, и добираться к нему приходилось на особых вагонетках, двигавшихся по подвесной дороге. С этих тележек раненых перегружали в обычные госпитальные вагоны.

– Я спокоен, –  возразил Ватсон, –  но мне нужно провести демонстрацию и сохранить образцы. Меня уверили, что здесь тихий участок.

– Тихий, –  терпеливо объяснила сестра, –  это когда меньше ста пострадавших за месяц. Полной безопасности нигде не бывает. Обстрел любого участка может начаться в любую минуту.

Ватсон, будучи более или менее новичком на фронте – с подъема на аэростате не прошло и недели, –  уже знал, что значит обстрел. Будут раненые. Потери. Полевые лазареты всегда работали парами, и этот, обслуживающий части из Восточной Англии, несколько дней не пополнялся – ему давали время разобраться с прежними поступлениями, –  а дежурил пока второй. Но, если тот переполнится, восточно-английский снова введут в дело.

– И у нас не было «уроков ненависти» от врага, пока… до той глупости дня три-четыре назад… – Она запнулась. Сестрам не полагалось касаться вопросов вне клинических дел, да и тех только с особого разрешения.

– Глупости?..

– Пустое, майор. –  Дженнингс поспешно занялась делом. Поджала губы, браня себя за бестактность. –  Через несколько дней сюда проведут электричество. Давно пора.

Она оглядела коробки и взяла в руки «ледник» – ящичек из дерева и оцинкованной жести со стороной около двадцати четырех дюймов. Майор заплатил за него шестьдесят шиллингов собственных денег из армейского жалованья.

– Что вы будете с ним делать? – спросила сестра, опуская ящичек на дно палатки.

– Заполненный ледяной водой, он используется для хранения цитратной крови.

Дженнингс ответила непонимающим взглядом. Ее серое платье с алой каймой говорило майору, что девушка, как и большинство сестер в этом палаточном лазарете, расположившемся на территории монастыря, принадлежит к сестринской службе территориалов. Скорее всего, они не следили за последними новостями науки и не знали о методе сохранения несвертывающейся человеческой крови на протяжении нескольких суток. Майор уже понял, что мало кто на передовой – будь то территориалы, резервисты, работники службы королевы Александры или врачи – находил время почитать выпуски «Британского медицинского журнала». Его задачей – признанной после настойчивой переписки с армейской медслужбой и после проклятого полета – было внедрять новый метод в госпиталях и лазаретах.

Смешно подумать, как его не хотели сюда пускать. Не считая колена, похрустывавшего и поскрипывавшего ахиллесовым сухожилием после долгих прогулок, он почти ничем не уступал молодому врачу, каким был до ранения в битве при Майванде в Афганистане. Хотя талия, надо признать, у него тогда была стройнее.

– Осторожнее с раствором, сестра, –  предупредил Ватсон, когда та развернула стеклянный цилиндр, упакованный в кокон из жатого картона и газеты. –  Это наш секретный ингредиент. Дайте, пожалуйста, сюда.

Снова зарокотало, и майор в первый раз ощутил дрожь, пробившуюся к подошвам сквозь деревянный настил пола. Полотнища палатки заколебались, растяжки с одной стороны натянулись, по крыше прошла неспокойная рябь.

– Это уже ближе, –  нахмурилась Дженнингс, и тут клапан входа хлопнул развернувшимся бичом. В открывшемся проеме показалась старшая сестра, багровая, как ее косынка, –  знак законной принадлежности к корпусу армейской медслужбы королевы Александры. Две красные нашивки на рукаве указывали ее ранг в этой службе. Гром германских орудий мгновенно затерялся за оглушительным воплем:

– Майор Ватсон!

Тот бережно отложил на стол драгоценный флакон с раствором натрия цитрата и только потом повернулся к ней:

– Сестра? Чем могу быть полезен?

– Как это понимать?

Она шире распахнула клапан палатки, открыв двух его волонтерок с медицинскими наборами в руках и возвышавшегося над ними на добрый фут Бриндла – назначенного ему шофером, вестовым и ординарцем. Длинная скорбная физиономия Бриндла была еще мрачнее обычного. Он двумя большими шагами приблизился к палатке.

– Опыт показывает, что в военное время передвигаться с одним набором инструментов несколько рискованно, сестра, –  терпеливо пояснил Ватсон. –  Я всегда беру запасной.

Теперь цвет щек старшей сестры полностью соответствовал цвету головного убора. Она замахала свернутым в трубочку листком розовой бумаги на двух женщин, так и не поставивших тяжелые врачебные чемоданчики, –  ткнула в них свертком, как коротким мечом.

– Меня не интересует опыт ваших путешествий, майор, –  прорычала она. –  Вы привезли в мой госпиталь ОВП! ОВП!

В ее устах «Отряд волонтерской помощи» звучал как название опасных паразитов. Кроме того, госпиталь был, строго говоря, не ее, а майора Торранса. Но тот находился сейчас в Азбруке, на совещании армейских специалистов по газовой войне.

– В байольском госпитале, –  хладнокровно сообщил майор, –  я попросил помощников для поездки в ваш СЭГ и в полевые лазареты. Старший военврач предложил мне сестру Грегсон и…

– Вы отлично знаете, майор Ватсон, что они – не сестры! Не та квалификация. Они – младший медперсонал. Санитарки! И сама старшая матрона запретила ОВП работать так близко к передовой…

Прозвучал коротко и резко еще один взрыв, и все головы повернулись на звук. Взорвалась миссис Грегсон, старшая из волонтерок. Ее спутница, мисс Пиппери – крошечное создание, почти девочка на вид, чуть попятилась от подруги, словно от бомбы с часовым механизмом.

Миссис Грегсон, согнувшись пополам, поставила саквояж и, перешагнув его, оказалась лицом к лицу со старшей сестрой.

Миссис Грегсон с ярко-зелеными глазами и огненно-рыжими волосами под сестринской косынкой, на взгляд Ватсона, было около тридцати. Старшая сестра, пожалуй, двумя десятками лет старше, выглядела тощей, как трубочист. Годы на начальственном посту превратили ее рот в узкую щель. Сейчас губы сжались еще плотнее – словно разрез от бритвы на бледном лице.

Миссис Грегсон заговорила тихо, но ядовито:

– Я, сестра, может быть, не обладаю вашей квалификацией, но нахожусь здесь больше двух лет. Я вела пункт первой помощи, когда нам еще доставались в худшем случае вывихи лодыжек от попытки маршировать в сапогах по французским и бельгийским булыжным мостовым. Я водила машины летучей медицинской бригады Макмердо под Монсом. Слышали, может быть, о таком? Я лечила окопную стопу, венерические болезни, завшивленность и фурункулы размером с макаронину на мужских ягодицах. Я запихивала на место внутренности и держала за руку мальчиков, звавших маму от боли, и взрослых мужчин, плачущих от страха, что их снова пошлют в окопы. Я таскала в яму с известью оторванные руки и ноги, говорила рядовому, что он ослеп навсегда, смотрела, как захлебываются собственной мокротой отравленные газом, неделями не могла избавиться от запаха газовой гангрены. Я показывала хорошеньким невестам, что сотворил германский огнемет с лицами их красавцев-суженых. А потом раздавала письма, сообщавшие, что у них больше нет невест. Я гноя насмотрелась на всю жизнь, сестра, и навсегда погубила руки карболкой и лизолом, потому что, конечно, резиновые перчатки только для сестер. И я, честное слово, не сомневаюсь, что заслужила право идти туда, где, по мнению понимающих людей, от меня больше пользы. И, что бы ни думала ваша матрона, я считаю, что майор Ватсон своим новым методом переливания крови спасет жизни многих, кто прежде умер бы от потери жидкости и переохлаждения. –  Она наконец перевела дыхание. –  Конечно, я не сестра и не претендую. Я – ОВП и горжусь этим.

Миссис Грегсон ни разу не повысила голоса, но речь ее, как приведенный в движение маховик, с каждым словом набирала обороты и силу. Ватсон хотел возразить, указать, что, строго говоря, это не его новый метод переливания, но решил не встревать. С тем же успехом можно было бы разнимать сиамских бойцовых рыбок.

В хрупком молчании, спустившемся на палатку, еще громче и ближе звучали раскаты орудий.

Сестра неторопливо подбирала слова для ответа. Яркий румянец сошел с ее щек, но свернутый в трубку листок она стиснула так, будто взяла за горло миссис Грегсон.

– Я не пытаюсь принизить вашу службу. Но ведь то же делала едва ли не каждая из нас. Верно, младшая сестра Дженнингс?

– Да, сестра, –  потупившись, тихо отозвалась та. –  Хотя я не умею водить…

Но старшая сестра уже снова обратилась к волонтерке:

– Вы будете помогать майору Ватсону в его, несомненно, важной работе и, как я полагаю, уедете с ним, когда он продемонстрирует нам свою чудо-методику. Но я не желаю видеть вас в смотровых, предоперационных и сортировочных. А также в офицерских палатах главного здания. Вы только смутите раненых. Я не собираюсь внушать им мысль, что они получают… – Она помедлила секунду и улыбнулась, прежде чем нанести удар: – Второсортную помощь.

Младшая сестра Дженнингс тихо ахнула.

От ответа миссис Грегсон удержал стрекот мотоцикла – подъехал рассыльный. Остановив свою машину, он сдвинул на грязный лоб очки и выкрикнул слово, которого Ватсон не понял:

– Пэбээр!

– А как же эвакогоспиталь Плаг-стрит? – возразила сестра, махнув рукой на юг. –  У нас половина состава в отпусках.

Мотоциклист пожал плечами:

– Их разбомбили. С самолета. Прямые попадания. Бомбы небольшие, зато вроде бы много их.

Сестра содрогнулась, представив, как осколки хотя бы и самой малой бомбы разлетаются по палаточному лазарету, как мало защиты дают полотняные стенки.

– Потери?

– Надо думать.

Сестра щелкнула пальцами, обращаясь к Дженнингс:

– Я пошлю в главное за хирургами. А вы собирайте сестер. –  Она обернулась к Бриндлу: – Не могли бы вы помочь на приемке?

И наконец она вспомнила о волонтерках:

– А вы, девушки, пожалуйста, постарайтесь по возможности не путаться под ногами.

Когда их оставили одних, миссис Грегсон приподняла длинный подол платья и трижды топнула по дощатому полу, сопровождая каждый гулкий удар криком ярости.

– Сестра Грегсон, я хочу извиниться за сестру… – начал Ватсон.

– Нет-нет, не называйте меня сестрой! Я не сестра, и я… – Она скривила губы: – Я ей никакая не «девушка». Миссис Грегсон будет в самый раз. Я не первый раз сталкиваюсь с такими, как она, майор. Хотя эта – редкий образчик!

– Полагаю, что есть смягчающие обстоятельства…

– Я, майор Ватсон, едва увидев вас с вашими трубками и шприцами, поняла, что вы джентльмен. Я не жду, чтобы вы приняли чью-то строну. Вражда между волонтерским и александровским тянется чуть ли не с начала военных действий. –  Она сделала несколько глубоких вдохов, взяла себя в руки. –  Мы займемся распаковкой, майор. Вам для начала надо будет попасть на сортировку. К тому времени, как вы закончите там, мы все подготовим к переливанию.

Майор спросил о том, что привело его в недоумение:

– Почему посыльный сказал: «Пэбээр»?

– ПБР, –  поправила мисс Пиппери, выделяя каждую букву. Голос ее после перепалки двух властных женщин показался слабым и робким. –  Ранения, которым отдается приоритет на перевязочном пункте. Проникающие брюшные ранения. Вы их, кажется, называете КТ – кишечные травмы.

Майор кивнул. Новое оружие, такое как шрапнель, требовало новой терминологии. «И новой медицины», –  напомнил он себе.

– А это значит, майор Ватсон, –  заключила миссис Грегсон, –  что ваша чудесная кровь потребуется раньше, чем вы думали.

5

Этот томми так и не узнал, как ему повезло. Он мелькнул всего на долю секунды: чумазое тощее лицо, на котором Блох в прицел различил выступающие почерневшие зубы. Солдат решился выглянуть за бруствер из мешков с песком, проверить – все ли тихо на ничьей земле позади витков колючей проволоки. В эту секунду, за время одного удара сердца, унтер-офицеру шарфшутце Блоху надо было решить, стоит ли этот томми дорогостоящего патрона и риска обнаружить укрытие. Волоски прицела скрестились прямо на его лице, на переносице. Блох чувствовал, как напрягся рядом, предвкушая выстрел, его наводчик ефрейтор Шеффер. Но соблазнительная мишень уже скрылась за бруствером.

«Дождись офицера или специалиста. Выстрел должен окупаться».

Это мантра снайпера. Тот томми был рядовым, к тому же новичком – фуражка еще не обмялась на проволочном каркасе. Старые окопники вынимали проволоку, чтобы тулья приминалась и меньше привлекала внимание стрелков. Впрочем, в последнее время Блох замечал все больше стальных касок Броди. Все равно – от его выстрелов эти каски не спасали.

Блох чуть повернул голову и, найдя взглядом трубку, насосал в рот воды – подержал под языком, прежде чем проглотить. Глаз его не отрывался от прицела отцовской охотничьей винтовки «маузер». Они заняли позицию до рассвета – засели в одной из сотен изрывших землю воронок между линиями окопов. Эта отличалась тем, что оказалась рядом с комлем дерева, вывернутого и расщепленного взрывом. Остатки корневой системы обеспечивали снайперу идеальное укрытие.

Оба лежали под камуфляжной сеткой, вымазав лица, волосы и кисти рук грязью, и походили на первобытных тварей, вылепленных из смертоносной земли Фландрии. Блох игнорировал холодную сырость, сочившуюся от земли, нервный пот, липкую вонь мертвечины и мелкую ледяную морось, сыпавшуюся с унылых туч, затянувших всю Северную Европу. Бывает хуже – напоминал он себе. Летом в воздухе полчища жирных мух, а от трупного смрада выворачивает даже крыс.

Дальше к северу ничья земля была разворочена непрерывными обстрелами в мерзкую жидкую грязь, но здесь, на более спокойном участке, еще виднелись следы довоенной сельской жизни. Неподалеку стояли фермы и амбары – правда, уже без черепичных крыш, без выдранных на дрова деревянных балок. Среди обглоданных крысами и обклеванных воронами солдатских скелетов попадались лошадиные трупы и туши скотины, пасшейся здесь в мирные времена.

За спиной Блоха начиналось свекольное поле – из-под земли прорастали стебли и пучки листьев, обеспечивавшие дополнительное укрытие, когда снайпер занимал позицию в растущем предутреннем свете. Кое-где он замечал ржавый лемех или валек, брошенные захваченными войной фермерами. Прежде здесь лежали плодородные поля: их возделывали еще отцы и деды местных крестьян. С трудом верилось, что те простодушные времена могут вернуться. Шрамы на земле Фландрии, конечно, останутся на поколения вперед.

Блоху, несмотря на долгие часы в неудобной позиции, нравилась работа снайпера. Недели тоски в окопах и траншеях, где весь мир ужимается до полоски неба над головой, были не по нему. «Шарфшутце» принадлежали к элите, свободно передвигались вдоль линии фронта, добавляя новых зарубок на прикладе винтовки – зачастую той самой, из которой стреляли на охоте в мирные дни. Для него, как и для фландрских крестьян, ремесло было семейной традицией: Jager – охотником – был и отец, и дед Блоха.

– На одиннадцать минут влево, –  услышал он шепот Шеффера, подавшего голос впервые за час.

Блох плавно повел винтовкой. За ржавыми витками проволоки провалились два метра британского бруствера – просыпались внутрь плохо завязанные мешки с песком. Блоху видны были руки, торопливо заделывающие брешь. Он представил, как солдаты, стоя на стрелковой приступке, горбятся по-обезьяньи, старясь укрыться от взглядов противника. Это давалось нелегко – британцы откапывали до слез мелкие окопы. Для снайпера – манна небесная.

– Офицер!