Нила Кастайл поставила на стол лампу.

– Ты слышишь меня, папа?

– О-о-ох-х-х, – застонал старый негр. – На этот раз меня крепко прихватило.

– Мы поможем тебе подняться. Надо выбираться отсюда.

– Нет, дорогуша. – Старик покачал головой. – Ноги старые… отказали.

– Что же нам делать? – спросила Нила, взглянув на мою мать, и я увидел, что в глазах у нее блестят слезы.

Река уже ломилась в домик Нилы. Снаружи грохотал гром, и комнату то и дело озаряли вспышки молний. Если бы все это являлось частью телевизионного шоу, сейчас наступало самое подходящее время для рекламы.

Но в реальной жизни нет места паузам.

– Нужна тачка, – сказала мама. – Нет ли ее у вас?

Нила ответила, что у них нет тачки, но они несколько раз брали ее взаймы у соседей, и она, наверно, стоит у них на заднем крыльце.

– Кори, ты остаешься здесь, – сказала мама и вручила мне масляную лампу.

Наступил мой черед быть храбрым, хотел я этого или нет. Мама и Нила ушли и унесли с собой фонарь, а я остался в заливаемой водой комнате вместе с маленьким мальчиком и беспомощным стариком.

– Я Гэвин Кастайл, – сказал негритенок.

– А я Кори Маккенсон, – представился я.

Нелегко поддерживать разговор, когда ты стоишь по пояс в коричневой воде и мерцающий свет жалкой лампы едва разгоняет тьму.

– А это мой дедушка, мистер Букер Торнберри, – объяснил мне Гэвин, ни на мгновение не отпуская руки старика. – Ему нездоровится.

– Почему вы не вышли наружу вместе со всеми?

– Потому, паренек, – ответил мне мистер Торнберри, слегка приподнявшись со своего места, – что это мой дом. И я не боюсь какой-то проклятой реки.

– Но ведь все остальные боятся, – заметил я, имея в виду: все, кто в здравом уме.

– Другие могут драпать, если им так хочется, – отозвался мистер Торнберри, и я почуял в нем такое же несокрушимое упрямство, которым отличался мой дед Джейберд.

Сказав это, старик содрогнулся от нового приступа боли. Он медленно закрыл и снова открыл свои темные глаза, выделяющиеся на фоне его худого лица, и пристально посмотрел на меня.

– В этом доме умерла моя Рубинель. Прямо здесь. И я тоже не собираюсь умирать в больнице для белых.

– Разве вы хотите умереть? – спросил я его.

Казалось, старик несколько секунд обдумывал мой вопрос.

– Я хочу умереть в своем собственном доме, – наконец ответил он.

– Вода все прибывает, – сказал я. – Все, кто останется, могут утонуть.

Старик нахмурился. Потом повернул голову и посмотрел на маленькую черную руку внука, сжимавшую его ладонь.

– Деда водит меня в кино на мультики! – сообщил мне стоявший уже по горло в воде Гэвин, словно привязанный к худой черной руке старика. – Мы видели «Песенки с приветом».

– Багза Банни, – подхватил старик. – Мы видели старину Багза Банни и того заику, что похож на свинью. Верно, внучок?

– Да, сэр, – отчеканил Гэвин и улыбнулся. – И скоро мы снова пойдем на мультики. Верно, деда?

Мистер Торнберри ничего не ответил. Гэвин ни за что не хотел отпускать его руку.

И тогда я понял, что такое настоящая смелость. Это когда ты любишь кого-то больше самого себя.

Вскоре вернулись мама и Нила Кастайл с тачкой.

– Мы посадим тебя в нее, папочка, – принялась упрашивать старика Нила. – Мы отвезем тебя туда, куда приезжает грузовик и всех забирает. Так говорит миз Ребекка.

Мистер Торнберри глубоко и натужно вздохнул, задержал дыхание на несколько секунд и только потом выдохнул.

– Проклятье, – прошептал он. – Старый мотор у старого дурня.

На последнем слове его голос чуть дрогнул.

– Позвольте нам помочь вам, – сказала ему мама.

Мистер Торнберри кивнул.

– Ладно, – проговорил он. – Пора смываться, верно?

Мама с Нилой пересадили мистера Торнберри в тачку, но быстро поняли, что, хоть он и казался с виду весьма тощим, придется затратить немало усилий, чтобы толкать тачку с ним, да еще и следить, чтобы голова оставалась над водой. Кроме того, я видел и другое серьезное затруднение: на улице, залитой паводком, Гэвина наверняка накроет с головой. Течение мгновенно унесет его, как пустой кукурузный початок. Кто сумеет удержать его?

– Нам придется вернуться за мальчиками, – приняла решение мама. – Кори, встаньте с Гэвином на этот стол, ты будешь держать лампу.

Вода в доме поднялась уже до уровня столешницы, но пока что она могла спасти нас от наводнения. Я послушно забрался на стол, Гэвин последовал моему примеру. Мы стояли рядом на островке из соснового дерева, я держал лампу.

– Вот так, отлично, – сказала мне мама. – Кори, отсюда ни на шаг. Если ты вздумаешь слезть отсюда, то я тебя так выпорю, что на всю жизнь запомнишь. Понятно?

– Да, мэм.

– Гэвин, мы сейчас вернемся, – сказала Нила Кастайл. – Только отвезем дедушку туда, где ему помогут другие люди. Ты меня понял?

– Да, мэм, – ответил Гэвин.

– Ребятишки, слушайтесь своих мам, – проскрежетал мистер Торнберри искаженным от боли голосом. – Не будете слушаться – я отхожу по попам вас обоих.

– Понятно, сэр, – хором ответили мы с Гэвином.

Мне показалось, что мистер Торнберри потерял охоту умирать и решил пожить еще немножко.

Навалившись на ручки с двух сторон, мама и Нила Кастайл принялись толкать тачку к двери, преодолевая поток коричневой воды. Мама, кроме того, еще и держала фонарь. Они подняли тачку так высоко, как только могли, а мистер Торнберри приподнял голову, так что на его тощей шее натянулись все жилы. Я слышал, как мама кряхтит от напряжения. Медленно, но верно тачка продвигалась по направлению к двери, и они вытолкнули ее за дверь, на затопленное крыльцо, где кружилась в водовороте река. У основания ступенек лестницы из шлакобетона вода доходила мистеру Торнберри до шеи, плескала ему в лицо.

Мама и Нила Кастайл покатили тачку прочь от дома; течение, подталкивая их в спину, помогало везти груз. Мне прежде не приходило в голову, что мама – физически сильная женщина. Думаю, никогда нельзя сказать наверняка, на что человек способен, пока обстоятельства не вынудят его действовать.

– Кори! – позвал меня Гэвин вскоре после того, как мы с ним остались вдвоем.

– Что, Гэвин?

– Я не умею плавать.

Он крепко прижался ко мне. Теперь, когда рядом с Гэвином больше не было дедушки и ему больше не было нужды демонстрировать свою храбрость, он задрожал.

– Не беспокойся, – заверил я его. – Тебе и не придется никуда плыть.

По крайней мере, я на это надеялся.

Мы терпеливо ждали. Конечно, они скоро вернутся. Вода уже заливала наши размокшие ботинки.

Я поинтересовался у Гэвина, не знает ли он какие-нибудь песни, и тот ответил, что как раз знает песню «На верхушке старой трубы», которую тут же затянул высоким и дрожащим, но не лишенным приятности голоском.

Его пение, похожее по манере на тирольский йодль, не осталось незамеченным: кто-то отчаянно заплескался в дверном проеме. У меня от страха перехватило дыхание, и я поспешно направил туда фонарь.

Это была коричневая собака, вся измазанная в грязи. В свете лампы глаза пса дико блестели. Хрипло дыша, он поплыл в нашу сторону через комнату, среди плавающих в воде газет и прочего мусора.

– Давай, друг, плыви! – крикнул я, передавая Гэвину лампу.

Друг это был или подруга – существенного значения не имело, главным для собаки было обрести опору. Собака взвизгнула и заскулила, когда волна, проскользнув через дверь, подняла и опустила ее. Вода с шумом ударила в стену.

– Давай, дружище!

Я наклонился, чтобы помочь барахтающейся в воде собаке взобраться на стол, и схватил ее за передние лапы. Розовый язык животного, освещенный тусклым желтым светом лампы, вывалился наружу. Казалось, она взывает ко мне, как утвердившийся в вере христианин к своему Спасителю.

Я уже поднимал пса за передние лапы, когда почувствовал, как он содрогнулся.

В тот же миг раздался отчетливый хруст.

Все произошло очень быстро.

Из темной воды появились голова и плечи собаки, но вдруг я осознал, что она заканчивается на середине спины: вторая половина тела отсутствовала – ни задних лап, ни хвоста, ничего, кроме зияющей дыры, из которой хлынул поток черной крови и кишок в облаке пара.

Пес коротко всхлипнул и умолк. Его лапы еще несколько раз дернулись, а глаза неотрывно глядели на меня: страдание, которое наполняло их, никогда не изгладится из моей памяти.

Я заорал – что именно я в тот момент кричал, конечно же, не помню – и выпустил из рук месиво, некогда бывшее собакой. Оно с плеском упало в воду, ушло вглубь, снова всплыло, причем передние лапы по-прежнему пытались грести. Гэвин прокричал что-то нечленораздельное, кажется про потоп на Марсе. А потом водоворот закружился вокруг половинки туловища собаки, внутренности тянулись за ней наподобие ужасного хвоста. И тут поверхность воды вспороло тело какого-то чудовища.

Его покрывала чешуя, формой напоминавшая бриллианты, а цветом – осеннюю листву бледно-коричневого, ярко-пурпурного, густо-золотого и темно-желтого оттенков. Вся палитра речных красок тоже здесь присутствовала – от тинной охры до розоватого лунного цвета. Я заметил целую поросль мидий, прилепившихся к бокам чудовища, глубокие борозды старых шрамов и несколько застрявших рыболовных крючков, уже заржавевших. Я видел перед собой туловище толщиной не меньше ствола старого дуба, медленно, с явным удовольствием переворачивающееся в воде. Я был не в состоянии сдвинуться с места, хотя рядом вопил от ужаса Гэвин. Я отлично знал, кого вижу перед собой. И пусть мое сердце отчаянно колотилось и у меня перехватило дыхание, клянусь: эта тварь была так же прекрасна, как и любое из Божьих творений.

Потом мне вспомнился зазубренный клык, вошедший, как лезвие, в кусок дерева, – тот, что мне показывал мистер Скалли. Был Мозес красив или нет, но собаку он просто разорвал надвое.

И он еще не насытился. Громадные челюсти раскрылись так быстро, что мое сознание даже не успело это зафиксировать, и блеснули клыки, на один из которых был нанизан старый башмак, а на другой – еще трепещущая серебристая рыба. Поток воды с глухим ворчанием устремился в пасть чудовища, засосавшего своими челюстями оставшуюся половину собачьего трупа. Потом пасть осторожно закрылась, словно монстр наслаждался вкусом лимонных леденцов в кинотеатре «Лирик». На миг я поймал на себе взгляд узкого бледно-зеленого, покрытого студенистой пленкой кошачьего глаза величиной с бейсбольный мяч.

А потом Гэвин сорвался со стола и шлепнулся в воду. Лампа, которую он держал, с шипением погасла.

Я и не думал о том, чтобы быть храбрым. Но и о том, что боюсь, не думал тоже.

«Я не умею плавать».

Именно об этом я тогда подумал.

Я спрыгнул со стола туда, куда только что упал Гэвин. Вода, густая от ила, доходила мне до плеч. Это означало, что Гэвину было как раз по ноздри. Он бил по воде всеми четырьмя конечностями. Когда я обхватил его за талию, он чуть не оторвал мне руки, вероятно решив, что его сцапал Старый Мозес.

– Гэвин! Это я, прекрати пинаться! – крикнул я и приподнял его лицо над водой.

– Уг-ыг-уг, – пробурчал он, как залитый водой мотор, у которого пытаются привести в действие свечи зажигания.

Где-то позади меня в затопленной темной комнате послышался тихий шум, словно кто-то поднимался из воды.

Я быстро обернулся. Гэвин взвизгнул и обеими руками схватил меня за шею, чуть не задушив.

И тут я наконец увидел, что представляет собой Старый Мозес. Огромный, ужасный – от его вида захватывало дух, – он, как живое бревно, поднимался из воды. Голова Мозеса выглядела треугольной и плоской, как у змеи, но я все-таки до сих пор уверен, что он был не просто змеей, поскольку прямо под шеей имел пару небольших лап с длинными и тонкими когтями. Хвост Мозеса с такой силой бил в стену, что содрогался весь дом. Голова чудовища ударила в потолок. Из-за того что Гэвин стискивал мне горло, мое лицо стало наливаться кровью.

Не видя глаз Мозеса, я все же знал, что он смотрит на нас: ведь монстр был способен разглядеть рыбину ночью в илистой воде. Я чувствовал, что он следит за нами, – ощущение было сродни тому, которое испытываешь, когда к твоему горлу приставлено холодное лезвие ножа. Оставалось надеяться, что мы с Гэвином не слишком напоминали ему собак.

От Старого Мозеса исходил такой же запах, как от реки в полдень, – запах болота, испарений – терпкий аромат жизни. Было бы явным преуменьшением сказать, что этот зверь внушал мне почтение, скорее благоговейный трепет. И все же в тот момент я желал только одного – оказаться где угодно на земле, пусть даже в школе, но только не здесь. Впрочем, времени на размышление у меня оставалось немного: змеиная голова Старого Мозеса начала опускаться по направлению к нам с Гэвином. Она напоминала торцевую часть парового экскаватора. Услышав, как с шипением раскрываются его челюсти, я попятился и крикнул Гэвину, чтобы он меня отпустил, но мальчик вцепился в меня мертвой хваткой. На его месте и я бы поступил точно так же. Голова Старого Мозеса метнулась к нам, и я отпрянул, очутившись в узком коридорчике, о существовании которого до этого не знал. Челюсти Старого Мозеса вонзились в дверную раму по обе стороны от нас. Неудача взбесила Мозеса. Он попятился и снова ринулся вперед. Результат оказался тем же, но на этот раз дверной косяк треснул. Гэвин плакал, издавая звуки вроде «хнык-хнык-хнык». Пенная волна, поднятая перемещениями Мозеса, плеснула мне в лицо, накрыв с головой. Что-то толкнуло меня в правое плечо – от страха по спине побежали мурашки. Я протянул руку и обнаружил метлу, плавающую среди прочего мусора.

Старый Мозес испустил рык, подобный тому, что издает паровоз, продувая свое нутро. Я увидел, что устрашающие очертания его головы возникли в начале коридорчика, и вспомнил Тарзана в исполнении Гордона Скотта, с копьем в руке сражающегося с гигантским питоном. Я схватил метлу и, когда зубы Старого Мозеса снова ударили в дверь, загнал ее прямо в разверстую глотку этого пожирателя собак.

Уверен, вы отлично знаете, что случится, если вы засунете палец себе в горло. По всей вероятности, то же самое происходит и с чудовищами. Старый Мозес рыгнул столь громко, словно гром прогремел в бочке. Голова чудища дернулась назад, так что метла вырвалась из моих рук, а ее щетка из кукурузных стеблей застряла в глотке Мозеса. После этого Старого Мозеса начало рвать – иначе я не могу это описать. Я услышал, как потоки жидкости и все отвратительное содержимое желудка Мозеса извергаются из его рта. В нас с Гэвином полетели рыбины, некоторые из них – все еще трепещущие, другие – давно мертвые, а также вонючие раки, черепашьи панцири, мидии, покрытые слизью камни, ил и кости. Запах стоял такой… в общем, вы представляете. В сто раз хуже, чем бывает, когда ваш школьный товарищ вываливает из желудка свою утреннюю овсянку прямо на парту. Я окунулся с головой, чтобы спастись от этого мерзкого душа. Гэвину, само собой, пришлось сделать то же самое, хотел он того или нет. Сидя под водой, я думал о том, что Старому Мозесу следует проявлять большую разборчивость к тому, что он собирает со дна Текумсе.

Вокруг нас бурлила и клокотала вода. Я вынырнул на поверхность, и следом появилась голова Гэвина, который хватал ртом воздух, что-то истошно крича. И тогда я тоже завопил во все горло.

– Помогите! – надрывался я. – Кто-нибудь, помогите нам!

В комнату ворвался луч фонаря и, скользнув по взбаламученной воде, ударил мне в лицо.

– Кори! – раздался голос, в котором слышался упрек. – Я велела тебе не сходить с места!

– Гэвин? Гэвин? Где ты?

– Господи боже мой! – ужаснулась мама. – Чем тут так воняет?

Вода в комнате перестала бурлить. Я догадался, что Старый Мозес уже не сможет воспрепятствовать воссоединению двух матерей с их сыновьями. Дохлая рыба плавала в вязкой коричневой жиже, но мама не обращала на это никакого внимания – ее взгляд был прикован ко мне.

– Я надеру тебе задницу, Кори Маккенсон! – закричала она, пробираясь в дом вместе с Нилой Кастайл.

Но когда они угодили в плавающую в воде массу, исторгнутую из желудка монстра, по возгласу, который издала мама, я понял, что она больше не помышляет о порке.

Будем считать, что мне повезло.