Глава 3

Чёрная Метка

Около полудня я подошёл к капитану с питьём и лекарствами. Он лежал в том же положении, как и раньше, только немного повыше, чем раньше, и казался очень слабым, одновременно находясь в сильном возбуждении.

– Джим! – сказал он, – Ты единственный, кто навестил меня, и ты знаешь, что я всегда был добр к тебе. Месяца не прошло, как я дал тебе четыре пенни серебром. И теперь ты сам видишь, приятель, что я болен и покинут всеми. Джим! Ты принесёшь мне один стаканчик рому, не так ли, приятель?

– Доктор, – начал я… Но он прервал меня, проклиная доктора, слабым голосом, но от всего сердца.

– Доктора – все сухопутные клистиры! – сказал он, – Что может знать о моряках какой-то докторишка? Я был в местах, горячих, как расплавленная смола, и товарищи валились вповалку от Желтого Джека (тропическая лихорадка), и благословенная земля вздымалась, как море от жутких землетрясений – что доктор может знать о таких землях? И там я лечился только ромом, клянусь вам всеми святыми. Ром был для меня и мясом и питьем, и отцом и женой, и матерью и если я не получу его сейчас же, я стану старым фрегатом, выброшенным на пустынный берег, и кровь моя будет на тебе, Джим, и этом сморщеном докторском клистире!

Потом какое-то время он продолжил изрыгать отборные проклятия.

– Послушай, Джим! Мои пальцы трясутся – продолжал он умоляющим тоном, – Как ты думаешь, у меня нет пляски Святого Витта? Видишь, я не могу совладать с этой трясучкой. В такой благословенный богом день у меня не было ни маковой росинки во рту! Боже мой, до чего же я дошёл из-за таких, как он! Я говорю тебе, этот доктор дурак. Если я не волью в себя порцию рому, Джим, меня замучают кошмары! Я уже видел их! Я видел старого Флинта в углу, за тобой так же ясно, как наяву, я видел его; и если начнутся кошмары, я превращусь в зверя, буду хуже Каина. Твой чортов доктор сказал, что один стакан не повредит мне. Я дам тебе за это золотую гинею! Джим! Только одна кружечка! Всего одна!

Хотя я и был оскорблён предложением взятки, меня успокаивали слова доктора о том, что один стакан рома капитана не убьёт.

– Мне не надо твоих денег, – сказал я, – но ты должен отцу! Верни его деньги! Хорошо? Я принесу тебе один стакан, и не более того!

Когда я принес ему его стакан, он жадно схватил его и тут же выпил.

– Да, да, – сказал он, – теперь мне полегчало, конечно. А теперь, дружок, что сказал этот доктор, как долго я должен лежать здесь, как корабль на этом разбитом причале?

– По крайней мере, с неделю! – говорю я.

– Гром и молния! – воскликнул он, – Неделя! Я не могу этого сделать; к тому времени мне кинут черную метку. Они уже собираются навестить каким-нибудь благословенным деньком, они не сохранили то, что получили, и хотят прибрать теперь то, что есть у других. Разве это поведение моряка, хочу я знать? Но я спасу свою душу! Я никогда не тратил впустую честно заработанные деньги и не желаю терять их впредь! Я снова надую их! Я не боюсь их! Я снова покину этот риф и, клянусь матерью, оставлю их всех в дураках!

С этими словами, говорил, он стал приподниматься с постели с таким большим трудом, держась за плечо с такой жестокой хваткой, что я едва не кричал от боли и навалившегося на меня веса. Его слова, энергичные, как всегда, при этом грустно контрастировали с тем едва слышным, слабым голосом, каким они теперь их произносились. Когда ему наконец удалось сесть, он сделал длинную паузу, а потом стал бормотать.

– Этот доктор сгубил меня! – прошептал он, – Напел в мои уши! Сглазил меня! Помоги мне лечь!

Прежде чем я успел что-то сделать, чтобы помочь ему, он снова вернулся на свое прежнее место, и некоторое время молчал.

– Джим, – сказал он наконец, – ты видел этого моряка сегодня?

– Черного Пса? – спросил я.

– Ах! Черный Пёс! -повторил за мной он, – Он плохой, но есть еще хуже. Знаешь, если я не смогу уйти отсюда сегодня, они подкинут мне черную метку, заметь, мой старый морской сундук, они идут за ним, ты сразу скачи отсюда на лошади – ты сможешь, не так ли? Ну, тогда ты садись на лошадь и скачи… ну, да! – к этому вечному клистирному докторишке и скажи ему, чтобы он трубил во все трубы – поднял на уши все магистратуры и судей – надо накрыть всех этих крыс на борту «Адмирала Бенбоу» – всех членов экипажа старого Флинта, всю эту банду, старых и молодых, всех, кто ещё остался жив! Я был первым помощником, я был им, я старый шкипер Флинта, и я тот, кто знает это место! Он открыл его мне в Саванне, когда умирал, так же, как я сейчас, вы видите. Но ты не будешь молодцом, если они не получат от меня черную метку, или если ты не увидишь, что Черный Пёс моряк с одной ногой снова здесь, или… Джим – это прежде всего… Опасайся одноногого больше всего, Джим!

Сказав это с большим напряжением, он тяжело и с большим трудом встал с постели, вцепившись в моё плечо мёртвой хваткой, которая почти заставляла меня вскрикивать и двигал ногами, почти как манекен.

– Что такое черная метка, капитан? – спросил я.

– Это приговор, приятель. Я скажу тебе, если они пришлют её! Но ты держи глаз открытым, Джим, и я поделюсь с тобой половиной всего, что у меня будет, положись на мою честь!

Он бредил всё сильнее, его голос становился все слабее; но вскоре после того, как я дал ему лекарство, которое он взял, как ребенок, он вдруг заметил:

– Если где-либо моряк круглые сутки напролёт хотел чортова зелья, то это был я!

Наконец он впал в тяжелый, мучительный обморочный сон, и я оставил его. Всё ли я сделал правильно из того, что должен был сделать, я не знаю! Вероятно, мне следовало рассказать всю историю врачу, но я был в смертельном страхе, чтобы капитан не раскаялся в своих признаниях и не прикончил меня. Но всё складывалось по-другому. Поздно вечером умер мой бедный отец, и мы с матерь забыли обо всём остальном. Наше бедствие, визиты соседей, похороны и вся работа на постоялом дворе, которая не могла не продолжаться, удерживали меня настолько занятым, что я едва успевал подумать о капитане, и потому гораздо меньше, чем раньше бояться его.

На следующее утро он спустился вниз, и, как обычно позавтракал, хотя и без обычного аппетита. На сей раз он сам орудовал в баре, и я боялся, что он переборщит с ромом. Пил он хмуро, трубя в нос, и разумеется, никто не осмелился остановить его. В ночь перед похоронами он был пьян, как обычно. Находясь в глубоком трауре, мы были шокированы тем, что он стал петь свою уродскую морскую песнею; но теперь —слабым голосом. Несмотря на это, мы находились в состоянии страха, доктора ждать не приходилось – его вызвали к больному за много миль от нас. Тем более, что после смерти отца у него не было поводов посещать нас. Я уже сказал, что капитан как-то ослаб, и действительно, он, казалось, с течением времени скорее слабел, чем набирался сил. Он тяжело взбирался по лестнице и выходил из гостиной в бар, и иногда выставлял свой нос на двери, чтобы почувствовать запах моря, но уже держась за стену, и тяжело дыша, как человек, штурмующий горы. Он никогда особо не обращался ко мне, и мне кажется, уже забыл свои доверительные беседы со мной, как забыл его доверчивость, его характер стал ещё более вспыльчивым, несмотря на его растущую слабость. Тревога не оставляла его, когда он был пьян, то вытаскивая свой кинжал и держал его перед собой на столе. Но при всем этом он всё меньше и меньше думал о людях и, казалось, заперся в своих блуждающих с страшных видениях. Однажды, например, к нашему крайнему удивлению, он начал насвистывать мотив древней любовной песенки, которую, должно быть, знал и насвистывал в далёкой юности, прежде чем связал свою жизнь с морскими приключениями.

Так обстояли наши дела. На следующий день после похорон и около трех часов сумрачного, туманного, необычайно морозного дня, я на мгновение застыл у двери, полный грустных мыслей о моем отце, когда увидел, как кто-то медленно ковыляет рядом с дорогой. Человек был совершенно слеп, он всё время постукивал перед собой палкой и носил большие зеленые очки на глазах и носу; и он горбился, как будто согнутый возрастом или слабостью, носил огромный старый потрепанный морской плащ с капюшоном, который заставлял его казаться ещё уродливее. В своей жизни я никогда не видел более страшной фигуры. Он немного притормозил у гостиницы и, подняв голос в странной песне, стал подвывать: «Любо-ойй добрый дру-уг сообщ-и-ит бе-едному слепому человеку-у, который потерял драгоценноеееее зрение своего гла-аза в милостивой защите его родной страныыыыы, Англии – и Бог благослови-ит короля Георга-га! – где и в какой части этой страны я теперь оказался-а?

– Ты в «Адмирале Бенбоу», что у бухты Черная Гора, добрый человек! – сказал я.

– Я слышу голос, – сказал он, – молодой голос! О, как он хорош! Как приятен этот юный голос! Вы дадите мне свою руку, мой добрый молодой друг, мой юный спаситель, и отведёте меня туда?

Я протянул руку, и ужасное, мягкое, безглазое существо сжало её за какое —то мгновение в железные тиски. Я был так поражен происходящим, так испуган, что изо всех сил попытался убежать, но слепой прижал меня к себе одним движением стальной руки.

– Теперь, мальчик, – сказал он скрипучим страшным голосом, – а ну-ка отведи-ка меня к капитану! Да пошустрее!

– Сэр! – сказал я, – Честное слово, я не осмелюсь!

– О, – усмехнулся он, – вот и все, что может сказать этот лентяй! А ну-ка! Мальчик! Ты меня плохо слышишь? Отведи меня прямо сейчас к капитану, или я вырву тебе руку!

И он сделал мне, как говорится, «ключ», от которого я стал истошно вопить.

– Сэр, – сказал я, – Я боюсь не за себя, а за вас. Капитан сейчас совсем не тот, каким он был прежде. Перед ним всегда лежит кинжал. Другой джентльмен… —

– Марш! Я сказал – марш! – прервал он меня. Клянусь, я никогда не слышал такого жестокого, холодного и страшного голоса, как этот глухой хрип. На меня тот голос подействовал сильнее, чем боль, и я стал повиноваться ему сразу. Мы направились прямо к двери и в гостиную, где сидел наш больной старый пират, уже изрядно приторможенный ромом. Слепой сжимал меня железной хваткой, и всё более наваливался на меня всей своей неимоверной тяжестью.

– Подведи меня прямо к нему, и когда я буду в поле зрения, крикни: «Вот твой друг Билли!» Если ты этого не сделаешь, я сделаю вот что…», и с этими словами он снова мне так заломил мне руку, что я чуть не потерял сознание. Между тем, я был в таком ужасе от слепого нищего, что мой ужас перед капитаном сам собой испарился, и когда я открыл дверь в гостиную, то тут же закричал слова, которые нищий слепец приказал мне горланить.

Бедный капитан раскрыл глаза, и на мгновение они совершенно вылезли на лоб. Было видно, как ром моментально выветрился из него и резво протрезвил его разум. Но не ужас, а скорее выражение какой-то смертельной болезненности овладело его лицом. Он сделал движение, чтобы подняться, но я не верил, что у него было достаточно силы для этого.

– Теперь, Билл, сиди на месте! – сказал нищий, – Если я не вижу, это ничего не значит, зато я слышу, как шевелится каждый твой палец. Дело есть дело. Дай мне свою левую руку. Мальчик, возьми его левую руку за запястье и придвиньте его руку ко мне.

Мы оба повиновались его указаниям, и я увидел, как он что-то пропустил из полости руки, которая держала палку – в ладонь капитана. Капитан мгновенно закрыла ладонь.

– А теперь это уже сделано! – сказал слепой. и с этими словами ослабил свою дьявольскую хватку, оттолкнул меня и с невероятной быстротой и ловкостью выскочил из гостиной и в дорогу, где я, всё ещё оледенелый от ужаса, слышал, как его палка постукивала по брусчатке, быстро удаляясь от нас.

Прошло какое-то время, прежде чем я и капитан наконец пришли в себя, но, наконец, в тот же самый момент, когда я выпустил его запястье, он резко открыл ладонь и глянул на неё.

– Десять часов! – воскликнул он, – Осталось шесть часов! Мы сделаем их еще, Джим! – крикнул он и вскочил на ноги.

Но как только капитан встал, он вдруг пошатнулся, схватился рукой за сердце, некоторое время раскачивался, а затем, со странным глухим звуком упал и с силой ударился лицом в пол.

Я сразу же подбежал к нему, стал звать мать. Но спешка была напрасной. Капитан был сражен смертельным апоплексическим ударом. Это странно, что мне, кому никогда не нравился этот человек, кому приходилось постоянно жаловаться на него и терпеть его дикие причуды, кто страдал и сносил неудобства от его присутствия, кто тысячу раз проклинал его и хотел от него избавиться, это удивительно, но как только я увидел его нелепую смерть, я тут же залился безутешными, страшными слезами. Это была вторая смерть, которую я видел в жизни, в то время, как печаль от первой была еще свежа в моем сердце.

,