Глава 4
Череда перемен

Лимитчик

Из армии я демобилизовался в конце декабря, под Новый год, и как раз успел домой к празднику. К этому времени и все мои сверстники, отслужив, уже вернулись в Степанакерт – друзья, одноклассники, знакомые, бывшие соседи по двору. Почти каждый день звонки: «О, ты тоже уже здесь? Надо увидеться!» Каждый день встречи – то с одним, то с другим, со всеми хотелось пообщаться. На одной из таких встреч я впервые в жизни перепил. К счастью, понял это, уже оказавшись дома.

Полтора месяца пролетели мгновенно.

Когда дембельское настроение постепенно утихло, я задумался, что делать дальше. Первым делом решил попытаться устроить свою жизнь в Москве. Поехал в столицу, поселился у сестры в Реутове. Пришел в МЭИ и увидел, что там ничего не изменилось, восстановление мне не светит. Махнул на институт рукой и начал искать работу. Приехавших, как и я, в столицу (их тогда называли странным словом «лимитчики» или, пренебрежительно, «лимитá»), заманивая перспективой московской прописки, активно приглашали на стройки, в «Метрострой», на заводы – в те места, куда москвичи шли неохотно. Москва активно строилась, и постоянно требовались рабочие руки. Газеты пестрели объявлениями: «требуются-требуются-требуются».

Вскоре я устроился рабочим в филиал ЖБК-11 недалеко от станции «Серп и Молот». Я понятия не имел, что такое ЖБК – выбор пал на него случайно. Мне хотелось пойти на стройку, но сестра дотошно изучила все объявления и отыскала предприятие, которое, по московским меркам, находилось недалеко от ее дома. К тому же от комбината давали место в хорошем рабочем общежитии квартирного типа, в недавно построенной высотке, и это обстоятельство стало решающим фактором.

Так я начал работать бетонщиком. Если меня спрашивают про этот период, я в шутку отвечаю, что благодаря ему получил большой опыт общения с рабочим классом Москвы и обрел навыки проживания в рабочем общежитии, где требовалась изрядная воля, чтобы не напиваться по воскресным дням, как все. Хотя в остальном мои соседи были хорошими людьми.

Мы делали бетонные колонны для строительства высотных домов. Это трудоемкий процесс: сначала в специальную форму устанавливали арматурный каркас будущей конструкции, ставили на вибратор и заливали бетоном. Затем крановщик перемещал эти заготовки в сушильные камеры. Камеры закрывались, и заготовки просушивались там всю ночь. На следующий день колонны освобождали от форм. Готовые изделия еще пару дней отлеживались и только после этого отправлялись на стройки.

Работа была довольно тяжелой физически, но я, спортивный и крепкий парень, с нагрузкой справлялся. К тому же она неплохо оплачивалась: рублей двести чистыми в месяц, что в те годы считалось достойной зарплатой. Мне одному, без семьи, этих денег вполне хватало на жизнь, а страсти к накопительству я никогда не имел.

Наше общежитие в Новогиреево оказалось всего лишь в одной остановке электрички от Реутова, где жили моя сестра с мужем, так что судьба способствовала продолжению общения с Кимом. Спортом в тот год я вообще не занимался – моя работа вполне его заменяла. Да и негде было заниматься: какой спорт в начале 70-х в рабочем общежитии?

Так незаметно, не оставив в памяти никаких особенных событий, прошел год. В основном я работал, а в свободное время занимался самообразованием, много читал. Впрочем, читал я много всегда, с самого детства, за исключением разве что армейского периода. В Монголии библиотека не радовала разнообразием, однако и там я перечитал все, заслуживающее хоть мало-мальского внимания, притом что армейская жизнь, конечно, не особо настраивает на чтение. Как и тюрьма. Уже во времена карабахского конфликта один из активистов, Мурад Петросян, просидевший в тюрьме лет десять, все время цитировал Ленина. Я его как-то спросил: «Слушай, с твоей-то биографией – и вдруг цитируешь классиков марксизма?» А он ответил, что выучил Ленина наизусть, поскольку в тюремной библиотеке просто больше нечего было читать.

Меня все сильнее увлекала философия. Я запоем читал первоисточники, а если и брал в руки художественную литературу, то только авторов вроде Анатоля Франса, у которого философия искусно вплетена в ткань повествования. Прочитанное мы подолгу обсуждали с Кимом. Сейчас, вспоминая тот период, я себе удивляюсь: как я смог все это прочитать? Как осилил скучных авторов, например Фрэнсиса Бэкона? Но тогда – тогда я читал их безостановочно, с азартом, взахлеб. Кого я только ни прочел – все, что издавалось, все, что можно было достать!

Очень понравился Ламетри. Может быть, он не столь глубок, но у него очень интересный язык. Ну и, конечно, читал классиков: Руссо, Монтеня, Гегеля, Канта, Ницше в самиздате. У Гегеля понравилось самое раннее его произведение «Жизнь Иисуса и его судьба», оно читается легко. Все остальное – просто кошмар! У него одно предложение на полстраницы, с причастными и деепричастными оборотами, и каждое предложение надо перечитывать, чтобы понять его смысл, который часто весьма прост. «Философию религии» Гегеля осилил, но когда попытался прочесть «Философию права», то завяз в самом начале – может, из-за языка. Немецкие философы мне запомнились своим тяжелым слогом, словно они сознательно усложняли язык, чтобы подчеркнуть научность своих взглядов. Возможно, чрезмерная лаконичность моей устной речи – это реакция на страдания от чтения Гегеля.

Шучу, конечно.

Многое из прочитанного тогда быстро забывалось. Я читал философию для удовольствия, а не изучал ее. Но уверен, что потратил время не зря: эти занятия стали хорошей тренировкой ума и повлияли на мою личность. Я испытывал сильнейшую потребность развиваться интеллектуально, постоянно усваивать что-то новое. Возможно, столь интенсивным самообразованием я компенсировал свою тягу к знаниям, пока не учился в вузе.

Друзей в Москве я завел немного. В рабочем коллективе дружбы ни с кем не получилось, да и не могло получиться. Неплохие ребята, почти все они любили выпить: дождавшись получки, тут же бежали или в пивную, или в магазин за бутылкой. Такой образ жизни не имел ничего общего с моими привычками и представлениями о жизни. Зато я познакомился и легко сдружился с парнем из соседнего дома. Звали его Давид Воронов. Умный, интеллигентный, намного старше меня, он уже успел жениться и развестись с женой. Страстный собачник и не менее страстный филателист, Давид постоянно выменивал, продавал, покупал марки – фарцевал, как тогда говорили. Занятие это считалось полулегальным, за фарцовку можно было попасть в тюрьму. Давид и меня пытался приобщить к этой деятельности, и я даже начал немного разбираться в марках, но дальше простого любопытства дело не пошло: к торговле меня совершенно не тянуло.

С Давидом и еще одним парнем, Валерой, я и проводил свободное время. Какие развлечения тогда были доступны? Почти никаких: поход в кафе или на дискотеку по выходным. Летом выбирались за город – за грибами, или купаться, или просто побродить по лесу – иногда с друзьями, иногда с родственниками, с Кимом. Ездили, конечно, на электричке, машин тогда ни у кого из нас не было. Благодаря этим поездкам я для себя открыл невероятно красивые места в Подмосковье, особенно по Горьковскому направлению. Несколько раз ко мне приезжали в гости друзья из Степанакерта, наведался армейский друг, который жил в Риге, я тоже съездил как-то к нему – вот и все выходящие за рамки привычного течения жизни события за тот год.

Через год я решил, что пора возвращаться домой, в Степанакерт. Не хотел задерживаться на работе, которая мне не нравилась, жить в среде, которая меня совсем не привлекала, и заполнять свою жизнь монотонной и отупляющей рутиной, не сулящей никакой перспективы. С завода меня отпускали неохотно: видимо, был на хорошем счету – я действительно неплохо работал. И вообще всегда серьезно относился ко всему, что делаю, будь то учеба, работа или тренировки. Директор филиала пригласил меня к себе, попытался уговорить: «Знаешь, мы тебя можем на другую работу перевести, сварщиком, там полегче и перспективы есть для роста». Но я отказался: «Да нет, я ухожу не из-за того, что мне тяжело. Просто – ну не мое это!»

Встряска

Родители, конечно, обрадовались моему возвращению, но я понимал, что не оправдываю их ожиданий. Они не представляли, что их дети могут не получить высшего образования, для родителей оно являлось чем-то непременным, обязательным. Когда-то в детстве мать с трудом смирилась с мыслью, что мы с братом не стали учиться музыке, но что сын не окончит институт – это было невообразимо. Впрочем, я прямо сказал им, что сейчас не готов к учебе, и они не стали меня допекать. Хотя это и огорчило отца, он не сказал ни слова: давно уже понял, что бессмысленно мне что-то навязывать.

А пока… пока я наконец-то дома. После хаотичной и нервной Москвы, где заметную часть жизни съедает общественный транспорт, – все свое, знакомое, родное, спокойное, а главное – все рядом. Семья, близкие с детства старые друзья. Устроился на работу электриком на Шелковый комбинат, крупнейшее предприятие в Карабахе. Жил, как все парни моего возраста: активно занимался спортом, который всегда любил, по-прежнему много читал, общался с друзьями. У нас сложилась отличная компания – Юра, мой школьный друг, с которым мы сидели за одной партой с первого класса, Альберт – умница и интеллектуал, одноклассник моего брата и я. Нам было интересно и весело вместе, мы постоянно придумывали себе занятия, почти все выходные проводили на природе. Я часто ходил на охоту, но уже с другой компанией или с братом. Охотиться я всегда любил и хорошо знал наши горы еще с раннего детства.

Кажется, это был самый спокойный и счастливый период моей жизни. Ведь счастье – это когда просто живешь в согласии с самим собой, а не копаешься в себе в поисках предназначения и смысла жизни. Как человек не задумывается о своих внутренних органах, пока они не напоминают о себе болью, так и с душевным равновесием: когда оно есть, ты не анализируешь его причины.

Незаметно пролетели три года.

Мысли об институте у меня периодически возникали, но не задерживались надолго – они плохо сочетались с моей насыщенной и приятной жизнью. Я постоянно был занят: то мы с друзьями едем на охоту на пару дней, то еще что-нибудь придумываем, и я не мог заставить себя переключиться на другие задачи. «Надо все-таки ехать поступать в институт… Надо. Поеду, но не сейчас, попозже. Непременно…»

И вот однажды – помню, это было весной – приходит повестка из военкомата. Требуют назавтра явиться, какие-то сборы. Меня это насторожило. Звоню своему знакомому, работающему в военкомате, спрашиваю: что за сборы? Он говорит: а, это в Казахстан народ собирают, то ли сажать, то ли собирать урожай, то ли еще что. В общем, «на целину» – так это тогда называлось. «Надолго?» – спрашиваю. «Месяца на три-четыре». Ого! На лето я запланировал Черное море, а не Казахстан. Поднимать целину мне категорически не хотелось, да и вообще – какая целина? Опять степь? Я уже честно отслужил свое в монгольских степях!

Все учебники у меня дома лежали наготове – ведь я все время собирался приступить к занятиям, да все некогда было. Раз за разом откладывал – думал, что успею. А тут…

В общем, в военкомат я не пошел. За один день уволился с работы, собрал вещи, побросал в чемодан все нужные книги. Позвонил брату (он тогда в Грузии служил, недалеко от Цхалтубо): «Привет, – говорю. – Ну, все: я решил поступать! Еду к тебе с учебниками, готовиться буду». А его как раз в командировку куда-то посылали, и он отвечает: «Меня не будет здесь почти месяц, приезжай, живи». На следующий день я уже был в Грузии. Служебная квартира брата располагалась в уединенном и очень живописном месте. Приехал – ничего и никого вокруг не знаю, ни единого человека, с собой только чемодан книг, и у меня – месяц на подготовку к вступительным экзаменам.

Как я там занимался! С какой страстью! Просто невероятно. Я и не думал, что так мобилизуюсь. Уже через несколько дней я настолько втянулся в процесс подготовки, что целыми днями сидел за учебниками, отрываясь только на жизненно необходимое – сон и еду. И даже сны мне снились математические. Обстановка идеально подходила для такого погружения: вокруг никого, только войсковая часть, тюрьма и чайные плантации, где зеки собирали под конвоем чай. Неподалеку от дома протекала речка, и в ней я ловил себе рыбу. На маленьком мотоцикле брата ездил за продуктами, сам готовил. Так прошел месяц. Через месяц я знал, что готов сдавать экзамены в любой технический институт. Приехать – и поступить.

Я выбрал Ереванский политехнический. Сразу же из Грузии, не заезжая в Степанакерт, отправился в Ереван и подал документы на электротехнический факультет. Мне предстояло два экзамена по математике: письменный и устный. На самом деле вступительных экзаменов было четыре, еще сочинение и физика, но в те годы средний балл аттестата выше 4,5 давал право сдавать только два из них. Для поступления требовалось набрать не меньше девяти баллов в сумме.

Первым экзаменом шел письменный. Я был абсолютно уверен в себе, легко и быстро все решил, написал и ушел; и вдруг получаю за него четверку! Обидно, сделал дурацкую ошибку просто по невнимательности, поспешил и не перепроверил. Значит, теперь за устный я должен получить пять. Прихожу на экзамен, отвечаю все по вытянутому билету и сразу же говорю экзаменатору: «Мне нужна только пятерка». – «Почему?» – спрашивает. Я объясняю: «У меня высокий средний балл, я рассчитывал сдавать два экзамена. А следующий – физика, и к физике я не готовился». На самом деле готовился, конечно, но мало. «Задавайте любые вопросы, гоняйте по всему материалу, но мне нужна пятерка». Он написал пять задач и сказал: «Если их решишь – будет тебе пятерка». Я сел и легко минут за двадцать решил все задачи. Раз-раз-раз… Экзаменатор пробежался взглядом и говорит: «Молодец, пять».

И я поступил.

А все эта повестка… До сих пор помню фамилию нашего военкома – Курочкин. Я благодарен этому Курочкину, что он вовремя вытолкнул меня из привычной колеи. Так бывает иногда в жизни: происходит неприятное событие, которое вроде бы не сулит ничего хорошего. А потом оказывается, что оно тебя встряхивает, заводит и настраивает на решительные действия. Вызов в военкомат меня отрезвил. До меня дошло: пора менять свою жизнь.

Снова студент

Ереван я почти не знал. Как ни странно, я, армянин, за всю свою жизнь до учебы приезжал туда лишь дважды. Видимо, потому, что родственников в Ереване у меня было мало. Из всей нашей семьи там жил только брат бабушки по отцу, очень обаятельный, невероятно скромный отставной полковник. Как-то раз, уже будучи студентом, я решил его навестить. Дед болел и считал, что жить ему осталось недолго. Когда я пришел, он лежал в постели и перебирал коробочки с медалями. Я удивился, говорю: «Что это?» Стал их рассматривать: орден Боевого Красного Знамени, орден Ленина, очень редкая медаль «За Халхин-Гол»^[4], дореволюционные награды и даже наградной крест, еще с царских времен, «Участнику парада в Одессе» – единственного парада с участием царя. Остальные награды я не запомнил, но их было очень много. В отдельной коробочке лежал пистолет, очень красивый маленький «вальтер» с наградной надписью: «Майору Карапетяну от наркома обороны Клима Ворошилова». Я и не подозревал, что мой дед – участник всех войн, от Первой мировой до Великой Отечественной! Оказывается, я вообще ничего о нем не знал. В 20-е годы он был первым связистом в Армении. И все это выяснилось случайно – только потому, что я зашел его навестить в тот день.

Учился я хорошо, относился к учебе гораздо серьезнее, чем в ранней юности. С учетом моих оценок и службы в армии деканат назначил меня старостой группы. Обеспечивал я себя сам: как отличнику, мне полагалась повышенная стипендия, а кроме того, я подрабатывал в лаборатории нашей кафедры. Вскоре нашел дополнительный заработок: устроился охранником в музей резьбы по дереву. Попал я туда случайно благодаря моему товарищу – он там работал и помог мне устроиться его сменщиком.

Музей оказался очень интересным местом, своего рода богемным клубом, где регулярно собиралась творческая интеллигенция пообщаться за чашкой кофе. Я познакомился там с массой интересных и обаятельных людей. Вечерами иногда прямо в музее мы устраивали застолья, о которых директор, Генрих Солахян, ничего не знал. Пару раз сделали шашлык на мангале – музейном экспонате. Однажды забыли его почистить от копоти и попались, когда директор случайно об него измазался. Конечно, он поскандалил, но увольнять нас не стал. После этого происшествия мы купили простой мангал, и директор с удовольствием присоединялся к нам вечерами.

Работа в музее идеально подходила студенту, предоставляя и общение, и доход, и все условия для занятий. Вопрос самостоятельного заработка стоял остро: когда я учился на первом курсе, в декабре внезапно умер отец: инфаркт. Хотя никогда не жаловался на сердце, был в хорошей физической форме и даже почти не болел. Отца я очень любил и безгранично уважал. Его доброе имя еще очень долго потом помогало мне устраивать свою жизнь: отношение к отцу переносилось на сыновей, а это в маленьком Карабахе, где все знают друг друга, большая ценность. Хорошо, что он успел порадоваться моему поступлению…

Назад в Карабах