Цитаты из книги «Шелкопряд»

– Критики порицают вас, – отважился ведущий, – за изображение женщин, в особенности… – Я так и слышу, как эти критики во время нашей беседы устраивают тараканьи бега за бумагой и ручками. – Фэнкорт скривил губу в слабом подобии улыбки. – Меня меньше всего интересует, что говорят обо мне и моем творчестве критики.

Но было в такой манере безмолвного разговора и нечто другое, что бросалось в глаза Страйку при каждой их встрече: Ал, не знавший ни нужды, ни горя, чувствовал себя виноватым, а потому занимал оборонительную позицию, словно готовясь отражать упреки.

– Возможно, – ответил Страйк, – но мы не уверены, что убийца – писатель. – О, нынче все у нас – писатели, – протянул Фэнкорт. – Весь мир пишет романы, только никто их не читает.

– Читатели нам нужны, – пробормотал Чард. – И желательно побольше. А писателей – поменьше.

В глубине души, – продолжила владелица литературного агентства, и ее речь полилась рекой, – Оуэн был большим ребенком, то невыносимым, то очаровательным. Безответственный, импульсивный, эгоистичный, на удивление бессовестный, он все же оставался забавным, восторженным и обаятельным. Было в нем что-то щемящее, странно уязвимое, поэтому людям всегда хотелось подставить ему плечо, невзирая на все его выходки. Это чувствовал Джерри Уолдегрейв. Это чувствовали женщины. Это чувствовала я. Положа руку на сердце я не теряла надежды и даже уверенности, что когда-нибудь он создаст второе «Прегрешение Хобарта». В каждой из его чудовищных, жутких книжек всегда находилось нечто такое, что не позволяло сбросить его со счетов

– И все же для вас, наверное, это был болезненный выбор, – сказал Страйк. – Как-никак вы познакомились с Фэнкортом даже раньше, чем с Куайном. – На сегодняшний день мы с ним дольше враждуем, чем когда-то дружили.

Поразительное малодушие для того, кто всегда любил выставлять себя бесстрашным и необузданным.

Тут вы… вы правы. Она всегда была невеликого ума. Страйку стало любопытно: как Элизабет Тассел расценивает то впечатление, которое сама производит на окружающих, понимает ли, насколько им трудно ей симпатизировать?

Самосожжение в подвенечном платье. Смотри, как я сгораю, Вояка. До свадьбы оставалось десять дней, но если у него и была в чем-то стопроцентная уверенность, то лишь в одном: позвони он Шарлотте прямо сейчас и предложи убежать с ним вдвоем, она, невзирая на все омерзительные сцены, на грязные оскорбления, которые бросала ему в лицо, на все обманы и хитрости – на весь этот многотонный груз, разбивший в щепки их отношения, сказала бы «да». Убегать было у нее в крови, а Страйк оставался излюбленным пунктом назначения, где соединялись свобода и безопасность, – так она сама говорила ему не раз и не два, после ссор, которые давно убили бы их обоих, если бы душевные раны могли кровоточить: «Ты мне нужен. Ты для меня все, и сам это знаешь. Ты – мое единственное пристанище, Вояка…»

Окажись в такой ситуации любой из его друзей, Страйк посоветовал бы ему уйти и не оглядываться, но Шарлотта проникла к нему в кровь, как вирус, бороться с которым бесполезно – можно лишь попытаться контролировать симптомы.