Цитаты из книги «Чужак в стране чужой»

Хорошенькую девушку заметит каждый, как ты верно выражаешься, дурак. Художник может посмотреть на хорошенькую девушку и увидеть, какой она станет к старости. Художник получше способен увидеть в старухе хорошенькую девушку, которой она была много лет назад. А великий художник, каким и был Огюст Роден, может посмотреть на старуху, изобразить ее в точности такой, какая она есть, – и заставить зрителя увидеть ту, прошлую, хорошенькую девушку. Более того, он может заставить любого, у кого есть чувствительность хотя бы на уровне носорога, увидеть, что эта очаровательная юная девушка все еще жива, она только заперта в темницу дряхлого, умирающего тела. Он заставит тебя прочувствовать ту негромкую, старую как мир и такую же бесконечную трагедию, что каждая рожденная на Земле девушка на всю свою жизнь остается восемнадцатилетней – что бы там ни делало с ней безжалостное время. Посмотри на нее, Бен. Для нас с тобой старение значит не слишком-то много, а для них старость – трагедия.

Три тысячи лет архитекторы украшают здания колоннами, выполненными в форме женских фигур, и задумываются об этом не больше мальчишки, раздавившего муравья, а затем приходит Роден и замечает, что такая тяжелая работа совсем не для девушки. И он не стал орать: «Слушайте, вы, придурки, кончайте это издевательство, замените несчастных девиц здоровыми мужиками!» Нет, он не стал брать на голос – он показал. Маленькая кариатида не выдержала непосильного бремени и упала. Очень хорошая девочка – ты только посмотри на это лицо. Бедняжка очень огорчена, она не винит в своей неудаче никого, кроме самое себя… даже богов не винит, и все еще пытается поднять непомерную ношу – ношу, которая почти ее раздавила. И это не просто великое искусство, самим своим существованием отрицающее плохое искусство, – кариатида Родена символизирует каждую из женщин, половину населения планеты, которые тащили и тащат свою непомерную ношу. Да и не только женщин, она – символ каждого человека, стойко и без жалоб выносящего все тяготы жизни и падающего от непосильности этих тягот – тоже без жалоб. Она – символ отваги. И победы.

Джубал дал себе страшную клятву выйти из Философского общества и начать выпиливать лобзиком.

я шагаю в ногу, это все остальные – не в ногу. П

Никуда, конечно, не денешься, человек – животное общественное и без правительства обойтись не может – примерно так же, как без прямой кишки

слово это, «Бог», не хуже любого другого подходит для обозначения всего непонятного тебе в мире).

– Человек, – ответил Джубал, – это животное, способное смеяться. Майк задумался. – Значит, я – не человек. – Как это? – Я не смеюсь. Когда я услышал смеяние, я испугался. Потом я грокнул, что от него нет вреда. Я попробовал научиться… – Майк закинул голову и хрипло заквохтал, будто обезумевшая кукабара.

– Что есть истина? – удивился Майк. («Что есть Истина?» – вопросил некий римский чиновник, а затем умыл руки. Джубалу очень хотелось поступить аналогичным образом.) – Ответ является истиной, если ты говоришь то, что есть. Вот, скажем, сколько у меня рук?

Если марсианин желает на несколько минут – либо лет – погрузиться в размышления, он сделает это без малейших колебаний, а если друг захочет с ним пообщаться – друг подождет. Когда в твоем распоряжении вечность, отпадает всякая необходимость спешить – в марсианском языке даже нет такого слова. Скорость, ускорение, одновременность и все аналогичные понятия воспринимаются марсианами чисто математически, не вызывая при этом никаких эмоций. А вот неустанная, нескончаемая спешка людской жизни никак не связана с математической неумолимостью времени, и основная ее причина лежит в отчаянной ярости, неизбежно проистекающей из двуполой организации рода человеческого.

– М-м-м… и все равно, Дюк, ты его недооцениваешь. Послушай, если ты и вправду хорошо относишься к Майку, предложи ему стакан воды, и дело с концом. Ты меня понимаешь? Тогда вы станете «братьями по воде». – Э-э-э… ну, я еще подумаю. – Только все должно быть по-настоящему, на чистом сливочном масле. Если Майк примет твое подношение, он сделает это с полной, убийственной серьезностью. Он тебе поверит, и если ты сам не готов ему поверить, если ты не готов безоговорочно поддержать его в любой ситуации, даже самой трудной ситуации, – оставь лучше все как есть. Либо полное доверие – либо ничего.