Но, все что сейчас происходит за стенами ректорского кабинета мне не ведомо. А меня кусают. Безбожно, неотвратно, не сдерживаясь… Губы только вот-вот поджили после их вторжения недельной давности, и все по новой. Только с еще большей силой.
– Искал тебя, по всему городу! В клуб приезжал. Даже с Бадоевым пообщался, вдруг он как крыса тебя целиком себе присвоил! А ты ко мне в университет поступала! И даже мне ничего не сказала… – быстро говорит, остро целуя, выпивая меня, царапая мою нежную кожу бородой своей. Как варвар! – Плохая девчонка! Очень плохая!
Его руки спускаются до полушарий груди властно сминая все на своем пути. Дергают мой свитер, едва ли не рвя его в клочья. У меня между ножек все жарко. И мокро. И тягуче томно… но… нет!
Стону, хнычу, пытаясь увернуться от его губ, языка и рук этого мужчины, но вместо этого подставляюсь ему еще больше. А он, как самый наглый завоеватель пользуется этим. Пользуется моей беззащитностью. Моей уязвимостью. Засовывает свои крупные пальцы в мой лифчик, отыскивает соски. Сжимает их на грани фола.
– Сиськи… зачетные, епрст – комментирует он хрипло, сжимая и выкручивая камушки моментально затвердевших в его пальцах сосков, – маленькие, но круглые. И упругие! Такие, как мне нравятся!
И тут внезапно активируется мой мозг! Ему нравится! Еще бы! Податливое молодое почти девственное тело! А мне?! Нравится ли все это мне? Мне это вообще нужно? И если мозг мой пытается изо всех сил бунтовать взывая к разуму и здравому смыслу, то тело… тело предает! Телу по кайфу ровно все, что происходит с ним в этих могучих сильных руках! А еще этому предателю-телу не хватает другой пары рук! С пальцами, забитыми татухами под завязку! Совсем я развратница с ними стала! С одним-то мужиком стыдно спать до свадьбы, так мама всегда говорила. Эх, видела бы она меня сейчас, с одним переходящую грань и в этот момент думающую о другом.
Но, хорошо, что некая стоп-кнопка все же в моей многострадальной башке осталась.
– Стойте! – выкрикиваю отчаянно, когда его пальцы расстегивают болты моих джинсов.
Без резинки не дамся! Вот так! Больше никакой экстренной контрацепции пить не буду, а ок начала принимать недавно. Так что без презерватива есть риск! Только вот как сказать об этом Громову?!
– Ну чего ты испугалась, Сластен? – уговаривает меня коварный Громов, – больно сделали в тот раз? Так ты целочкой была, а мы вдвоем… двойная нагрузка на твои стеночки вышла. Ну ты уж извини, тут сама виновата. Такие вещи взрослым дядям говорить надо…
Этим взрослым дядям мозги включать надо, когда полезли ко мне без презервативов. Тоже верхний этаж порой включать не мешало. Не все же нижней головой думать!
– Так вот, Сластен, там все поджило! Я не сильно, малышка, я осторожно! – стягивает с меня джинсы. Я остаюсь лишь в белых хлопковых трусиках.
– Нет! – отчаянно кричу, заливаясь краской. Трусики полупрозрачные и я немедленно закрываю чистый треугольничек ладонями.
Громов смотрит на мои руки, прикрывающие белый полупрозрачный тонкий хлопок, а вернее на то, что проглядывает сквозь него, и у него такой голодный взгляд, будто сейчас набросится на меня и возьмет силой. Бугор под его брюками такой внушительный, словно сейчас продерет ткань брюк. А руки… Руки не дремлют! Ласкают, ощупывают, оглаживают. Не украдкой, нет, а по собственнически. Именно разрешая чувствовать ласку, разрешая дарить наслаждение моему изголодавшемуся телу.
А потом все происходит резко, на контрасте с той теплой медовой тягучестью, что ввела меня в безопасное обманчивое заблуждение.
Меня переворачивают спиной к себе, и животом кладут на прохладную поверхность ректорового стола. Трусики, как символ последнего оплота, безбожно натягиваются на могучие мужские пальцы и рвутся в клочья, как лопнувший воздушный шарик. Мне холодно, и стыдно, и хорошо одновременно.
– Нет! Пустите! – хриплю я, но тело мое молит о другом.
– Ну почему, Сластен? – не ослабляя напора продолжает Громов, – ты же вся мокренькая! – его пальцы скользят по выступившим каплям, размазывают и втирают их в лепестки, кружа вокруг бугорка.
– Ах… – выгибаюсь я от этого, вертя попой, не то чтобы увернуться от этих умелых пальцев, не то, чтобы насадиться на них. Целиком, без остатка.
– Блин! Долбанный Бадоев! – Хрипит Громов, – Испугал тебя, да? Я бы все нежно сделал, чтобы не пугать, чтобы не больно, чтобы хорошо было!
Да и бандит, в принципе не больно сделал, и сейчас я этого хочу, но с защитой! С защитой, блин!!! Вот честное слово, Если Демид сейчас вытащит фольгированный прямоугольник, то я… я… Ох!
Додумать свою мысль я не успеваю. Меня снова очень резко и беспринципно переворачивают, берут на руки и несут куда-то в сторону от стола. Я в одном лишь лифчике и со спущенными вниз джинсами. Голой попой меня усаживают на широкий кожаный диван в зоне отдыха, и пока я опомниться не успеваю, сдирают штанины джинсов. Ловко и умело, точно шеф-повар шелуху с варенного яйца.
Джинсы, точно белый флаг окончательной моей капитуляции, парят в воздухе и исчезают где-то на ковре. Демид не дает мне опомниться. Разводит мои колени широко в стороны и… пристраивается головой к распахнутым бедрам. Что?! Да я… да я в дУше была вчера вечером! Что он собрался делать?! Да я ни такая! Я не хочу так!
– Вкусненькая! – трепещут ноздри мужчины, – Остренькая! Я только поцелую, не бойся малышка! Я не больно… я приласкаю!
А потом ныряет к запретному плоду вплотную. Приникает к лепесткам губами. А потом моего самого сокровенного дотрагивается нечто влажное и обжигающе-горячее! Сильный мужской язык! Меня подбрасывает так, будто электрическим током дергает. Я стону и хнычу в голос… это невозможно! Это – слишком для меня. Я не заслужила такого! Это кайф в чистейшем виде, а этот коварный мужчина, видя что я буквально умираю от наслаждения, удваивает старания, просто толкая меня в бездну удовольствия!
Борода Демида немножко царапает мои бедра, но вся мое существо, все мое сознание сосредоточилось сейчас в одной лишь маленькой горошине, которую дразнят, перекатывают на языке, втягивают губами и дуют холодной струёй воздуха. Это слишком. Если я думала, что тогда было слишком, вначале, то вот теперь, это п*здец, простите за мой французский, как невыносимо! Мамочка моя дорогая! Я знала, что мужчины делают это с женщинами, и мне казалось это стыдным, порочным, но, северные пингвинята, это охренительно!!! И вот не стыдно! Ни разу!
– Сластен, без волос оставишь! – рычит на меня Громов, утраивая старания, разводя мои бедра в стороны, потому что я так и норовлю их сомкнуть, зажав его голову меж них.
А я… я оказывается вцепилась в его короткие волосы, как кошка. Коготки у меня короткие, но видимо больно все же ему сделала. Но тут происходит нечто такое, что я просто бьюсь о волны наслаждения, как о рифы – что-то раздвигает мне складочки. Его пальцы. Мокрые и длинные. И сильные.
Его язык не перестает исполнять жаркое танго с моей горошиной, а я… улетаю в космос. И падаю в бездну… и это все так не важно, что именно происходит со мной. Потому что разноцветные искры. И бабочки. И сладкая дрожь до кончиков пальцев. И эти самые пальцы подогнутые, любовной судорогой сведенные.
Я даже опомниться не успеваю, как уже сама оказываюсь в той же самой роли, в которой был Громов до этого. Он возвышается надо мной со своим внушительным орудием наперевес и его намерения очевидней некуда.
– Теперь ты! – и это не просьба, но приказ.
И в этот момент дверь ректорского кабинета распахивается и в проеме появляется… мой второй кошмар! Высоченный. Опасный. Хищник. Нет, Зверь! Руслан Бадоев.
– Нихера себе! – ревет он, комментируя открывшийся вид.
На ходу расстегивает пиджак, оставаясь в одной рубахе. Я съеживаюсь. Прихожу в себя моментально. Передо мной раскачивается большой орган Громова. Блин. Вот это стыд! Вот это позор! Пытаюсь отползти, но сзади лишь спинка дивана, и бежать мне некуда. Властные руки Демида опускаются на мои плечи и фиксируют в таком положении.
– Свет! – негромко командует ректор бандиту.
Что? Какой свет?! Но, Бадоев, в отличие от меня целиком и полностью понимает своего подельника. Щелкает кнопка выключателя, погружая ректорский кабинет в полумрак. Еще несколько мгновений, и теперь уже опускаются шторы, отрезая дневной свет от окон.
Полумрак странным образом действует на меня успокаивающе. Наверно потому, что моей наготы не видно так уж слишком, да и вообще атмосфера ночи более соответствует тому, чем все втроем мы собираемся заниматься уже по умолчанию.
– Сейчас, Сластен, не бойся, малышка! – голос Бадоева из хриплого баритона превращается в бархатное гортанное мурлыканье. Наверно так бытается мурлыкать взрослый тигр, выделываясь, проявляя заботу к своей самке.
– У нее там болит, придурок, писечку не трогай! – предупреждает Демид, когда Руслан вжикает ширинкой вниз, и высвобождает своего богатыря на волю. – Отымели так оказывается, что через неделю не опомнится.
– Нет, Сластен, тогда не буду туда, не хочу своей девочке больно делать!
– Я тебе дам твоей, Русик! – рычит Громов, приподнимая меня над диваном и вертя, как куклу тряпичную, ставя меня в замысловатую позу, видимо чтобы всем троим было удобно. – Нашу девочку, сука-урка такая, НАШУ! Выяснили ведь, придурок все с тобой, чуть не подстрелил тебя, но пожалел, утырка.
Руслан при этих словах морщится, точно от боли. Что?! Они стрелялись за меня? Как на дуэли? Но… зачем? Поделить не могли и решили… не делить! А так можно было? Можно?! Я же живой человек, не товар! Почему моего мнения не спросили?!
– А какого черта ты сношаешь ее без меня, скажи?!
– Такого! Ждать тебя и звонить, разрешения спрашивать я не собираюсь! Ясно? На такое не подписывался! И так достаточно, что согласился делить ее с тобой!
Говоря все это Громов располагает меня на диване попой кверху, а вот лицом наоборот вниз, аккурат напротив своего ни на секунду ни опавшего друга.
– Малышка, действуй! – умоляет он. Взгляд совсем ненасытный, бешеный, голодный.
А я смотрю… головка шелковистая, влажная от смазки, блестящая… так и хочется дотронуться языком до той самой дырочки, откуда выступила приличная капля смазки. И я дотрагиваюсь. Громов дергается подо мной, опускает тяжелые руки на мой затылок, но я не хочу так. Не нравится мне, что он хочет контролировать меня. Верчу головой в знак протеста. Я впервые делаю это с мужчиной и требую к себе минимального уважения.
– Ух, норовистая! – с придыханием хрипит Громов, но руки свои убирает, позволяя мне полностью завладеть ситуацией.
А я?! А ничего, что я тоже человек? Поделили они меня, козлы фиговы! А может я не хочу ни с кем делить себя?! Что за шовинизм такой? Может, я вообще хочу лишь с одним быть! И не факт, что он будет их этой мерзкой парочки завоевателей! Резко отстраняюсь от Громова.
– Ну чего ты Сластен?! – Сильные пальцы, забитые татухами оглаживают мое полуобнаженное тело.
Бадоев опускается на диван рядом. Под ним образуется такая выемка, что я едва ли не скатываюсь к нему под колени. Но мне не дают этого сделать при всем моем желании. Пальцы кружат по спине, то же самое делают жесткие губы в обрамлении бороды и сильный гибкий язык, повторяя каждое движение, не давая ни единого шанса остаться чем-то не заласканному и не зацелованному.
Бадоев расстегивает мой лифчик, будто невзначай, и сзади, со спины продолжает вальсировать руками, подбираясь к заветным вершинкам налившейся сладкой истомой груди.
Я прогибаюсь в спине. Невольно. Сопротивляюсь. Но это бессмысленно. Против меня абсолютно все. Даже мое тело. И вот последний оплот окончательно падает, когда рука Бадоева, приласкав грудь опускается ниже. Это конец. Это бездна, в которую я пааю, благодаря стараниям двух варваров. Я теряю крохи разумных мыслей, что мелькали где-то, маячили призрачным светом. Я покоряюсь. Меня завоевали. Победили. И мое тело с упоением наслаждается собственной капитуляцией, деля с победителями пиршество и экстаз.
Не понимаю в какой момент Громов вновь завладевает моим ртом. Я делаю это неуверенно, неумело, но когда сзади бандит дает о себе знать в моем самом сокровенном местечке, я на секунду прихожу в себя.
– М-м-м… – протестующе мычу, ибо никаких других звуков мой занятый рот издать не в состоянии.
Но меня не слышат. Или не хотят, что скорее всего. Пальцы осторожно, но настойчиво кружат вокруг запретного. Мокрые и скользкие, невзначай поглаживая, срываясь в тугое колечко, отчего оно сладко сжимается, посылая всему моему телу нереальный кайф.
***
– Сластен, что случилось? – оба мужчины расслаблено развалились кто в кресле ректора, кто на кожаном диване. Сытые, довольные, важные. Еще бы! После всего, что мы вытворяли втроем в этом кабинете, тут сутки проветривать надо – уровень тестостерона в воздухе и эндорфинов в мозгах зашкаливает.
Молча и злобно собираю уцелевшие вещи по комнате.
– Сластен, обиделась? На что?
О проекте
О подписке