– Государство не женщина, оно никогда не будет тебя жалеть, щадить, греть, утешать, выходить из себя только ради того, чтобы войти в твое положение, оно и не должно, нечего на государство пенять. Не нравится – поменяй. Поменяй свой образ мыслей, Земля большая, стань человеком не отдельно взятого государства, а отдельно стоящего, цветущего, стань человеком целого мира. Скулить, безусловно, проще, и возможно даже что-то дадут: кому однушку, кому пенсию, кому срок, все зависит от тебя. Даже если тебе кинули кость, не торопись ее грызть, в кости надо играть. Дай волю чувствам. Только в этом случае в жизни твоей будет драйв, а не потреблятство. Государство не женщина. Женщину найти гораздо сложнее. Особенно такую, как я. Мигрируй, ищи свое место, где тебе будет комфортно гнездиться. И не скули, сведет скулы – не сможешь целоваться.

– Женщине нужен художник, который доведет ее образ до идеального.

– Хорошего художника отличает воображение, чем глубже оно будет, чем пространственнее, тем больше художника в человеке. Женщины живут образами, а не реальностью.

– Это как?

– Бывает, встретишь мужчину, вроде прекрасен, и пахнет хорошо.

– Это я-то прекрасен?

– А начнешь фантазировать, понимаешь, что с этим ничего не выйдет.

– Я уже переживать начал.

– Не переживай.

– Не… переживу, – добавил после паузы Марс.

* * *

Кто-то прятался за помадой, иные за очками, за распущенным волокном, накручивая на палец прядь собственной гривы, кто-то за декольте, куда то и дело норовил провалиться мой любопытный взгляд. Тот праздно блуждал по окрестностям поместья, которое было дано мне в пользование ровно на полтора часа. Сейчас он следил за их руками. Красные ногти – это вызов, они вызывали чувства на бой, черные выказывали превосходство, белые – безразличие, розовые жаждали прикосновений, голубые витали надо всем, над партой в том числе. Цвет неба придавал удивительную легкость пальцам, а, может быть, даже и заданию, над которым студентки работали молча. Мне только после четвертого занятия удалось запомнить имена всех. Теперь я их уже смог привязать к голосам, те тихонько звенели, как осы в гнезде, то и дело вылетая из роя, и тогда значение реплик вместе с авторством доходило и до меня. Иногда я подсказывал, умно вякал, чтобы не одичать, чтобы меня не забывали. Скоро разговоры стали громче, это означало, что публика переключилась от познавательного к личному. Сенсорные экраны начали проверять чувства тактильного.

«¿Quién quiere empezar?^[1]» – оборвала Шила все связи, заставив всех опустить глаза, где-то в параллельном мире, в другой аудитории, на своем уроке.

Здесь же ученица смотрела на Артура, внимательно изучая черты лица. Ах, как же ей хотелось сейчас сложить из них одну изящную линию судьбы.

– Белла, может быть, вы? – оторвал Артур ее от собственного лица, будто боялся, что эти визуальные поцелуи могут зайти слишком далеко.

– Я? – встала Белла из-за стола. – Попробую.

А в голове моей уже звучал ее тонкий голосок: «Дамы и господа, командир корабля “Сафин Марс” и экипаж, мы рады приветствовать вас на борту нашего самолета, который совершает рейс Санкт-Петербург – Барселона. Расчетное время в пути…» Ниточки ее ног были завязаны посередине в коленки, боже мой, до чего они себя доводят, эти прекрасные женщины. «Кто ей поверит, случись что, такой юной? пассажиры слишком капризный народ». Хотелось взять девочку за руку, отвести в столовую и покормить, кормить несколько дней, пока не появится румянец на щеках, а высушенные формы не нальются привлекательной влагой. Мне кажется, она была бы рада такой заботе. Она начала отвечать. Я не слушал и снова подумал о жене. Я действительно думал о ней слишком много. «О чем ты все время думаешь?» – услышал я ее утренний голос за чаем. «Я каждую вторую минуту думаю о тебе». – «А каждую первую?» – «А каждую первую жду с волнением второй». Я прошел по ее изгибам и забрался в ухо. Там было чисто и прекрасная акустика, как в консерватории. Сел в первом ряду, прямо напротив перепонки. Я сидел и слушал ее сольное выступление. «Может, выпьем сегодня?» – «А что, уже пятница?» – «Нет, но почти». В руках мял программку, которую зачем-то купил. Между актами я стал листать. «Вот тебе инструменты, вот тебе исполнители. Всего две странички», – с недоверием я разглядывал задник программки. «Вот тебе и все твое будущее». А голос был прекрасен. Слова струились, и от этого не все в песнях было понятно. Лучше не вдаваться в текст, иначе будут возникать непонятки. «Какой божественный голос», – согласился я с эпитетом, который случайно услышал в гардеробе на выходе из уха. Я вышел на улицу, где пахло весной, меня тянуло на природу, и я решил прогуляться в парк неподалеку. Мой взгляд двинулся к разрезу ее декольте. Я шел по городу, и вдыхал ее, раннюю, свежую, капризную. Жизнь состояла из скромных речей листвы и высокопарных – прилетевших из-за границы птиц. Воздух пропитан весной, словно Франция прыснула из флакона эйфелевой высоты на родину. Но у родины был свой неувядаемый аромат, в котором терялись все остальные. На родине царил аромат одиночества. Даже в этой аудитории, среди такого количества прекрасных девушек можно было, оказывается, одичать, не имея ни одной родной души. Может, поэтому преподы заводят себе любимчиков? Я до сих пор не завел. Я не питал симпатии, они и не росли. В этих стенах я наслаждался одиночеством. Одиночество словно дурная привычка, стоит ему только приспособиться к окружающей среде, как оно сразу же начинает претендовать на четверг, пятницу и на все остальные будни твоей жизни.

Что он знал об этих девушках? Ничего. Что все они соответствовали основным требованиям своей романтической профессии, это – красивая девушка в возрасте от восемнадцати до двадцати семи лет, ростом от ста шестидесяти до ста восьмидесяти сантиметров, с хорошим здоровьем.

Бортпроводница обязана разбираться в типах самолетов, должна уметь оказать медицинскую помощь и правильно вести себя в чрезвычайных ситуациях. Задачей Артура была научить этих девушек правилам эвакуации на суше или воде. При пожаре задача стюардессы – подавить панику, а потом эвакуировать пассажиров за девяносто секунд!

«Как студентки?» – получил я эсэмэску от Шилы ближе к концу занятия.

«Твоя женственность порою зашкаливает».

«Это как?»

«Я бросаю все дела, мчусь к тебе».

«Дамы и господа, наш самолет совершил посадку в Барселоне, температура воздуха плюс двадцать шесть, просим вас не ждать полной остановки самолета, не ждать, пока мы вас пригласим к выходу, а уже выходить, поскольку я дико тороплюсь на свидание с собственной женой», – посмотрел я на своих стюардесс. Кажется, они меня поняли и начали потихоньку собираться.

* * *

– Я проспала, я выспалась, я счастлива.

– Дайте женщине выспаться, и вы узнаете, как она умеет любить.

Шила рассмеялась в трубку.

– Тронуло?

– До слез. Знаешь, какие слова больше всего трогают женщину?

– Какие?

– Я хочу от тебя детей.

– Я бы хотел.

– Я знала, что неотразима. Даже мороженое тает, глядя на меня.

В ответ рассмеялся Марс.

– Кто бы сомневался. Чем занимаешься?

– Кино вижу.

– Смотришь?

– Не смотрю, но вижу.

– А что там идет?

– Не знаю. Хочешь с ним поговорить? Передаю ему трубку, – прибавила звука телевизору Шила и протянула ему трубку.

– Иногда мы с ней играли в покер на раздевание, хотя не умели. В итоге в этом страстном обнаженном азарте мы выигрывали оба, – услышал в трубку Марс.

– Слышал? – вернула она телефон своему лицу.

– Может, нам тоже сыграть?

– А мы что, по-твоему, делаем?

– Рискуем.

– Ты опасный, – вдруг ощутила она на себе прикосновения его волосатого тела так, что дрожь пробежала по полю ее чувств, пытаясь найти выход из западни. – В тебя можно влюбиться.

– Я чувствую, как у тебя сработала сигнализация.

– Придется по дороге домой зайти в магазин, купить шампанского, чтобы выключить… этот день.

– Ты знаешь, что день, законченный шампанским, приравнивается к выходному?

– Только в одном случае – если завтра никуда не надо.

– А женщине все время куда-то надо.

– Значит, у тебя нет выходных?

– Выходит, так.

– Может, просто ты еще не нашла человека, который тебе их может устраивать?

* * *

Ночью не спалось, вдруг захотелось какой-то другой любви, не той, что храпела рядом, не бытовой и не возвышенной, взаимной. «Да, именно взаимной», – повернулась она на бок и посмотрела в окно, где острием проткнул темноту месяц. Весна теплилась на горизонте ранним рассветом. Она на своей гармошке играла моими гормонами. Муж не слышал этой музыки или делал вид, что глухой. Она посмотрела на его выдающийся из ночи профиль, потом потянулась и достала со столика телефон, забралась в Сеть и начала листать свои новости о тех, кто так и не обрел ночного счастья. Она снова посмотрела на мужа, тот спал, закрыв один глаз. «А что, если второй у него открыт?» Она поднялась над его лицом и заглянула на другую сторону физиономии «Нет, и второй закрыт. Какой же он скучный ночью, муж». Между тем полуночники умничали, выставляя чужие премудрые цитаты. Для полного счастья ей не хватало одного (нащупала она его страницу, но того не было в Сети), в крайнем случае двух (перешла пальцами на другую), однако случай тот был настолько крайним (не стала ничего писать), что мог не понравиться законному.

– На гранату, – протянул он мне тяжелую железку. – Отомсти за Родину, – показал он рукой в небо, где кружили, словно хищники над жертвой, истребители.

– Я не докину, – взял я холодную железяку.

– Не забудь про кольцо, – уже не слушал меня сержант. – Ты помнишь, как говорил наш генерал: в войне, как и в спорте, главное – участие.

Я посмотрел на свое обручальное кольцо, оно блеснуло бриллиантовым зрачком, словно плачущий хрусталик жены. Жену стало жалко. Я обещал ее защищать.

Одним глазом я досматривал сон, вторым краем глаза я увидел, как поменялись цифры на экране телефона, время подмигнуло мне 06:00, оно тоже начало потихоньку продирать глаза. «Поднимите мне веки», – по крыше гулял ветер, словно Вий, тяжелыми шагами заставляя вздрогнуть мою тишину. Он бил невидимыми тумаками в стекло, иногда наваливался всем телом, так плотно, что в комнату проникали порывы тревоги. Стоило только включить ящик, чтобы понять: мир не спит, его трясет от новостей. В эти утренние часы ему было не до счастья. Для счастья миру не хватает лени. Будь мы ленивее, мы бы меньше работали или бы вовсе не работали. Тем более весна, которая уже вовсю жила на улице. Весна – это привлекательная девушка, у которой большие планы на лето. И то, что она согласилась выпить с вами кофе, еще не значит, что скоро вы сможете любоваться ею не только через окно. Ночью там было еще довольно морозно. Это немудрено. Хорошенькая женщина должна уметь кусаться, иначе за что же ее любить.

Она гладит мое лицо своей острой металлической ладошкой, это похоже на ласку в период большой нелюбви. Я рискую порезаться. Время от времени возникают на коже красные извержения страсти, будто красная магма вышла на поверхность земли. Она горячая, течет не спеша. Вся моя жизнь из таких вот порезов, разделенных временами ласки и пены. Шрамы позволяют чувствовать эту жизнь ярче. Я вытираю пену полотенцем, смываю щетину с бритвы. Две пощечины одеколона себе и ему, своему гладкому эго. Хотя со щетиной ему лучше: мужество на лицо.

Я выключил свет в ванной и снова вернулся в спальню.

– Проснулась?

– Да, а тебя нет. Где ты был?

– На дискотеке.

– Что делал?

– Брился.

– Пенная вечеринка?

– Ага, – усмехнулся я ее утреннему чувству юмора.

– Не верю, дай потрогать.

– Почему женщины так любят поспорить? – спросил я жену, вспомнив вчерашнюю вечернюю прелюдию.

– Кто тебе сказал, что мы это любим? – лежала Шила безмолвно с закрытыми на ресницы глазами.

– А что вы любите? – нарисовал я улыбку на ее спящем лице и облако со следующей репликой.

– Мужчин. А спор – это форма совращения.

«Ложись, поспи еще немного» – говорила она всем своим расслабленным видом. Шила спала крепко, ее не трогали мои вопросы, на которые пришлось отвечать за нее. В общем, это по-мужски, отвечать за женщин. В окне уже начинало светать. Я послушался жену, прилег рядом на спину и закрасил потолок в черный.

Утром, в суете собираясь на работу, я долго не находила себе места, потому что оно все еще оставалось в постели. Пасмурное, хмурое лицо глядело на меня из окна, будто я провинилась этой ночью и должна извиниться, чтобы настроение у его величества климата поднялось. «Ну и что, что мне приснился другой? Разве я в этом виновата? Он забрался в мой сон, в мою постель, в меня. Не могу сказать, что мне было это неприятно, скорее наоборот. В жизни я бы на такое никогда не решилась. Хотя кто его знает… Сны хороши тем, что выходят за рамки нашего быта, нашего бытия. Они позволяют нам шалить, преступать, даже убивать. Они, как компьютерная игра, из которой ты в любом случае выйдешь сухим из воды, выживешь, вырастешь. Так что нечего хмуриться, – решила Шила помыть посуду вручную. Потом сварила себе кофе, сделала несколько глотков, поставила чашку в раковину, оделась и зашла в спальню. Перед выходом разбудила мужа. Его лицо было схоже с тем, что хмурилось за окном. Он постарался улыбнуться и потянул ко мне свои сонные, с запахом тины губы. «Не оскорбляйте женщину любя, не оскорбляйте женщину вообще». Я поцеловала его в щеку.

Каждую весну она влюблялась в кого-нибудь. Чаще всего это был ее муж. Этой весной пока еще не получалось. Что-то ее тормозило.

– Закроешь сама? – снова откинулся он на кровать.

Стоило ему повернуться в профиль, и я увидела совсем другого человека.

Я провожал ее взглядом. Я не понимал себя, я не понимал ее, я не понимал: почему эти прекрасные ноги должны куда-то от меня уходить.

– Хорошо – «во сне все мы другие». Я скинула с себя жилье и оказалась на улице.

Жена ушла на прием к врачу, я лежал в кровати, переваривая странный сон. Потолок побледнел, увидев меня. Значит, уже было больше восьми. Дома стерильная тишина. Я вошел в эту тишину, как в душ. Скоро ее теплая вода мне надоела. На кухне, когда я макал сухари в кофе, я слушал радио. Там передавали новости. Оказывается, ночью был сбит самолет с пассажирами. Все они погибли.

Мир настигло политическое безумие, словно к власти пришли ревнивые женщины. Которые сами не могли объяснить, к чему они ревновали: то ли к многокомнатной сталинской квартире с высокими потолками возможностей и широкой террасой русской души, от которой им непременно хотелось что-нибудь оттяпать, то ли к партнерам, с которыми сами не торопились заняться любовью, так, встречались время от времени, не раскрывая собственных чувств, держа их на поводке угрозы: что те в любой момент могут лишиться прогулок и корма.

Весна на улице, а настроение, как зимнее пальто, которое нужно было срочно менять, чтобы обрести легкость. Тело Шилы требовало растления. Погода была качественной. Лужайки зарастали зеленой щетиной, минеральный воздух покусывал щебетом птиц. Свежий ветер рвал с прохожих маски. Люди заново учились улыбаться и целоваться оттаявшими от зимы губами.

* * *

До сих пор он не мог понять, почему же он ее так сильно любит, что не может жить без нее; только сегодня, выйдя на улицу и вдохнув мартовского воздуха, он понял: от нее пахло весной. Это никак не зависело от ее возраста, от нее всегда будет нести весной. Даже если бы она пукнула, а это случилось только раз, все равно пахло весной. И не было в ней ни одного кусочка тела, которого бы он не любил. Он готов был целовать ее пятки, подмышки, редкие прыщики, случайно забредавшие на ее кожу, а утром – заспанные гениталии.

До развода никогда не доходило, хотя разговоры были, да что там разговоры, даже драки. Женщины любят помахать руками, а мне-то что, пусть машут, иногда я уворачивался, чаще нет, было в этом что-то садомазохическое, садово-парковое, когда наступаешь на одни и те же грабли из развлечения. Все заканчивалось, как обычно к утру, наступало перемирие, разводные мосты смыкались вновь, мой упрямый смычок играл на ее тонкой скрипке отрывок из балета Ромео и Джульетта. Это и было тем самым противоядием от развода. От брака до развода один шаг: то ли растяжение получишь, то ли станешь гибче. Закроешь в себе боль на замок и лыбишься, как дурак, сквозь нее, а ключ выкинешь куда подальше, чтобы не было возможности кому-либо жаловаться.

Мы балансировали на грани, как и природа, в которой успех одного человека всегда обусловлен неудачей другого. Точно так же продолжительность жизни одного старика или старухи могла послужить смертью младенца или подсознательным падением рождаемости. Город, каким бы он ни был прекрасным, тоже погружался в печаль, стоило только пойти дождю. Отсюда мои печальные мысли, скорее всего. Горизонт съел туман, я сбавил скорость. Я не видел будущего, что меня там ждет. Навстречу по противоположной полосе, выныривая из тумана, шли другие машины. Они переходили с рыси на галоп. Казалось, они возвращались. «Им не понравилось мое будущее или свое». Они возвращались в прошлое. Я пытался отвлечься. Меня это не пугало, мой железный конь медленно перебирал колесами, объятый облаком. Радио передавало новости: синдром Буша в Штатах, Украина снова становилась окраиной, новые ковровые дорожки от Оскара, тот в который раз удивил своими вкусами, я переключил на джаз. Женский голос Шаде убаюкивал меня. Резко ударил по тормозам и остановился на расстоянии одной жизни от автобуса. «Если бы она сидела рядом и пела, тогда бы еще куда ни шло». Красные фонари автобуса погасли, я разменял джаз на рок и тронулся вслед за ними.

* * *

– Весна наступила? – смотрел я улыбкой на прическу жены, которая пришла в спальню из ванной. Губы ее улыбнулись. Я продолжил: – Откуда ты знаешь о влиянии косичек на поведение мужчин в период весеннего спаривания?

– При чем здесь весна? Она мне надоела уже на восьмой день, – встала передо мной Шила.

– О, я помню этот день.

– Да-да, когда вместо тюльпанов ты притащил хризантемы.

– Кто скажет, что хризантемы – это не цветы, пусть первым бросит в меня букет невесты.

– Лови, – показала она всем видом, что бросается в мои объятия.

– Ты маленькая девочка, – протянул я руки, будто готов ловить. Но Шила осталась на месте.

– Ну, да, ей уже двадцать пять, – взяла одну из своих косичек.

– Не в этом дело, дело в том, что когда мы переходим дорогу, ты до сих пор ищешь мою руку.

– Мне постоянно нужна опора. Для счастья.

– Гениально. Может, ты знаешь, в чем состоит гений женщины? – упали мои руки обратно, бесхозно, будто обиделись.

– В умении вовремя и со вкусом перекинуть ногу на ногу.

– Я люблю тебя.