10 сентября 1979 года

– Олег, иди скорее, про твоих рассказывают! – прокричала из кухни в комнату Лиза и сделала погромче звук стоявшего на холодильнике телевизора.

Олег, студент 5-го курса переводческого факультета московского иняза, отбросил в сторону конспект и поспешил к вещавшему официальным голосом телеящику. Голос бессменного в таких нередких в последнее время траурно-торжественных случаях диктора Кириллова лился из динамика портативного «Шилялиса», с почти натуральным прискорбием сообщая о преждевременной кончине в московской Центральной клинической больнице большого друга советского народа и лично товарища Леонида Ильича Брежнева, первого президента независимой Анголы товарища Агостиньо Нето. На крошечном экране мелькали плакаты с изображением Нето и лица рыдающих людей, собравшихся вокруг громкоговорителя в ангольской столице. Братский народ решил увековечить тело своего первого президента, верного марксиста-ленинца, как прежде это было сделано с телом вождя мирового пролетариата. Для этого, продолжал диктор, в ближайшее время в столицу СССР прибудет делегация ангольских официальных лиц и специалистов. Они намерены провести ряд встреч с советскими учеными-биохимиками, которые с готовностью обещали передать им свой бесценный многолетний опыт и предоставить все необходимое для бальзамирования тела первого президента братской Народной рес-публики Ангола.

– Вот тебе и ну! – воскликнул Олег: – Приехал Нето, а уедет брутто!

– Ну ты полегче. Взвешивай слова! – заблестевшими глазами посмотрела на Олега Лиза. От нахлынувшего женского сочувствия глаза ее стали еще ярче.

– Да не переживай ты.

– Не переживу, – улыбнулась Лиза.

– Знаешь, что мне в тебе нравится? – Олег подошел к Лизе и обнял, замкнув ладони на ее талии.

– Что? – Лиза с готовностью потянулась к нему, заглянув в самое донышко мужских глаз.

– Чувство юмора не покидает тебя даже в самые трагические моменты истории. Его же сюда лечить привезли, операцию делать. Я слышал, онкология. Жаль дядьку! У нас с ними как раз отношения вовсю развиваются, думал, как окончу институт, сразу туда рвану, на годик для начала. Помнишь, я тебе говорил как-то? А теперь кто там дальше вместо него будет? – разомкнул объятия Олег.

– Эй, эй, куда это ты рванешь, хотела бы я знать? А я?! – Лиза попыталась удержать его.

– А женатым туда и на два года можно. Вот только обустроюсь – и сразу вызову тебя.

– Хочешь сказать, я могу это расценивать как предложение руки и сердца? – рассмеялась Лиза.

– Расценивай как хочешь, только все равно придется доучиться, иначе моя маман ни за что своего согласия не даст.

– А разрешения обязательно спрашивать? – Олег услышал в ее голосе ревнивые нотки и поспешил успокоить:

– Не ревнуй. Мама – она и в Африке мама.

– А мы с тобой поженимся – и на необитаемый остров! – не сдавалась невеста.

– Ага, с милым и в шалаше рай? Это, конечно, здорово, – Олег бросил в зеленый дипломат, подарок родителей из Болгарии, конспект и учебник португальского. – Надо заехать в институт, – объяснил он. – Обещал показать черновик диплома нашей завкафедрой: защита не за горами, а она его еще ни разу не видела, грозится не допустить к зимней сессии. Да и отец будет не в восторге, – Олег будто вспомнил самое важное.

– Чувствую, на острове мы будем не одни. – Лиза задумчиво провела пальцами по его губам.

– Ага, пока не построим свой шалаш. – Олег перехватил ее руку, поцеловал в ладонь и засмеялся, желая погасить назревающий спор. – Ты моего отца не знаешь. Он мне всю жизнь твердит одно и то же: «Сынок, у мужика должна быть рабочая профессия в руках, а остальное все приложится». – Олег защелкнул хромированный замок дипломата легким и точным ударом ладони. – В первый раз я недобрал баллов, и уже когда во второй раз поступал в иняз, засел у себя в комнате за секретером, обложившись учебниками, готовился часов по двенадцать-четырнадцать в день… Больше никогда потом столько не сидел. Я даже растолстел от этого!

– И с тех пор у тебя щеки как у хомяка?

– Глупая, это генетика, наука, проще говоря – родители! У меня мама круглолицая. Только не пойму, почему при темноволосых матери и отце мы с сестрой получились оба белобрысыми.

– Все люди братья, а иногда еще немного соседи.

– С соседями жили дружно, но не до такой степени, – усмехнулся Олег.

– Тогда не знаю. Конечно, я могла бы продолжить мысль о «продажной девке империализма», о финно-уграх и прочих этнических влияниях, но, пожалуй, воздержусь: это будет слишком грубо по отношению к твоим родителям, которых я люблю и уважаю.

– Ну, их здесь никто и не обсуждает. Со всем тем, что на них свалилось, особенно в войну и сразу после, они у нас герои. Только вот понять друг друга нам иногда бывает непросто.

…Так вот, он ко мне тогда перед моим поступлением зашел в комнату, слегка навеселе, и сказал: «Сынок, я тут тебе учебник по электротехнике принес, на, полистай, вдруг надумаешь в радиотехникум поступить. Вон брат мой старший, дядя Толя, всегда в технике разбирался. Его даже геологические партии до самых последних лет всегда приглашали как специалиста по электротехнике: без рации, которая вдруг сломалась, без связи, геологам никак! Да и так, по жизни, он тоже всегда был в почете у соседей: у кого телевизор сломался, стиральная машинка – так все к нему бежали».

Я прям взвился, но ответил спокойно, наверное, раз в десятый, чтобы не обидеть: «Пап, ну ты что такое говоришь? Ты же мне этот учебник тысяча девятьсот лохматого года показывал: не мое это, я же тебе говорил. И ты разве не знаешь, что завтра у меня экзамен в инязе, институте иностранных языков, понимаешь? Английский я уже сдал, на пять! – Олег для убедительности растопырил пятерню и помахал ей перед Лизой. – На пять, понимаешь? А завтра у меня история». Отец тогда на меня посмотрел так удивленно, даже обиделся, представляешь?..

Зла я на него, конечно же, никогда не держал. Только вот окончательно он поверил, что мое настоящее и единственное пока призвание – это языки, по-моему, когда я уже поступил и с первой стипендии, как водится, принес домой торт. И не обычный, а «Киевский»!

Олег надел куртку и направился к выходу. Лиза оторвалась от своих кухонных дел, приблизилась к нему и поцеловала в губы:

– Ты всегда возникаешь вроде как естественно, а уходишь все время неожиданно, резко и неправильно: мы ведь еще сегодня в кино собирались, во ВГИК, на закрытый показ бразильского кино. – Лиза держала Олега за лацканы куртки, не желая от себя отпускать.

– Я все помню, малыш. «Дона Флор и ее два мужа», по Жоржи Амаду, конечно. Я вчера обо всем договорился с мамой моего бывшего одноклассника, Валентиной Николаевной. Она там работает в учебной части и обещала провести нас. Встретимся прямо у входа в Институт, без пятнадцати семь. Я тебе еще позвоню, будь дома. – Чмокнув Лизу в нос на прощанье, он исчез за дверью.

В институте было оживленно. «Переводчики», студенты переводческого факультета, только что закончили занятия первой смены, освободив аудитории для тех, кто начинал учиться после часа дня. Поднявшись на третий этаж основного здания, Олег заглянул на кафедру, небольшую скромную комнату с несколькими поставленными в ряд столами, где преподаватели по возможности проводили пары, не желая тащиться со студентами в новый корпус по длинным институтским переходам. Места как раз хватало, чтобы усадить там с десяток ребят, благо языковые группы традиционно были небольшими.

Только что закончилась пара у параллельной Олеговой 502-й группы. Посещаемость у коллег явно хромала: обнаглевшие пятикурсники уже и к заведующей кафедры заявлялись далеко не полным составом. Выпускники, что с них взять, элита курса! Некоторые уже отработали по полгода или году на стажировке: кто в Анголе, кто в Мозамбике, кто на Сан-Томе́ – есть такие чудные острова в Атлантике, тоже бывшая португальская колония. В отличие от первых двух, там тебе ни войны, ни бедности, ни голода.

«Баба Таня», Татьяна Петровна, заведующая кафед-рой, невысокая полноватая женщина предпенсионного возраста в больших круглых очках с толстыми стеклами, распускала студентов, не забывая каждому перед уходом выдать увесистую порцию лаконичных и точных претензий и пожеланий:

– Киселев, если ты будешь так приблизительно, шаляй-валяй переводить, тебе нормальной работы и тем более загранкомандировки не видать как своих ушей. А ты, Нечаев?! Ну что ты все время из себя какого-то буратино изображаешь? Не надо вот этой твоей актерской интонации! Ты же не на эстраде про кулинарный техникум рассказываешь, правда? Переводчик, как и перевод, должны звучать нейтрально, ровно, беспристрастно. Не мешать, не отвлекать от смысла, а помогать его понять!..

Баба Таня увидела в дверях Олега и окликнула:

– Хайдаров, иди-ка сюда! Легок на помине. Только что рассказывала, какой ты у меня разгильдяй. Ну, принес хотя бы черновик своего многострадального опуса?

– Да, Татьяна Петровна, вот. – Олег протянул ей папку с отпечатанными на машинке листами.

– Сподобился, наконец, уважил бабушку! Ладно, почитаю вечерком, что ты тут наваял. Завтра жди разбора полетов. А сейчас ну-ка быстро дуй в деканат! Тебя замдекана с утра ищет, что-то там у нее важное по твою душу.

Олег зашел в приемную деканата и представился секретарю. Через пару минут его позвали в кабинет.

Ирина Сергеевна Кобзон-Соколова, обремененная степенями и званиями профессор, была известным и авторитетным лингвистом и написала несколько очень толковых учебников по немецкой грамматике. Статная, относительно молодая (уж по сравнению с бабой Таней), и было не очень понятно, зачем ей, при таких талантах, эта неблагодарная административная работа: следить за опозданиями студентов, объявлять выговоры, лишать стипендии, отчислять, наконец, самых нерадивых из них. Впрочем, тогда из московского иняза можно было вылететь не только из-за плохой успеваемости: «главный идеологический вуз» страны, как он гордо именовал себя устами своего же руководства, не терпел отклонений от линии партии и прочих политических инициатив. Чуть больше года назад та же Ирина Сергеевна собственноручно подала ректору прошение об отчислении двух учащихся первого курса переводческого факультета: те собирали подписи, намереваясь подать протест в посольство Ирана против действий правительства шаха Реза Пехлеви, подавившего студенческие волнения в Тегеране.

– Рассказывай, как ты докатился до жизни такой, – Ирина Сергеевна начала, как обычно, с места в карь-ер. – Вас и на минуту нельзя оставить одних, сразу что-нибудь отчебучите!

– Ирина Сергеевна, я не понимаю…

– Все ты понимаешь, Хайдаров! Это же твои дружки, Бодарянов и Семенков, устроили драку в общежитии на Петровериге?

С Пашей и Андрюхой, испанистами и большими фанатами карате, Олег дружил еще с того времени, когда не поступил с первого раза и работал подсобным рабочим здесь же, под началом колоритного институтского завхоза Ивана Лукича. Павел трудился через дорогу в приемной комиссии Подготовительного отделения и, в отличие от «подсобников», ходивших по институту в драных рабочих халатах, всегда приходил в белой рубашке и галстуке. Андрей знал Бодарянова еще с испанской спецшколы на Арбате и часто присоединялся к общим посиделкам в Олеговой каморке, где держали хозяйственную утварь. Вместе с ребятами из институтской типографии они там часто собирались после работы пообщаться и выпить пива. Скоро на огонек стали захаживать и их знакомые, уже первокурсники, которым на летних вступительных экзаменах повезло больше.

С тех пор прошло четыре полных студенческих года. Что же касается общаги, то на днях Павел с Андреем и вправду отдубасили каждый по полкоридора никарагуанцев и тех, кто к ним присоединился. Они там о чем-то заспорили, и когда страсти достигли взрывоопасной точки, ребята приняли фирменные каратистские стойки, встали спиной друг к другу и точно и метко замахали своими мозолистыми кулаками. Им, конечно, тоже перепало.

– Ирина Сергеевна, да они первые начали, а я этих никарагуанцев все время только и оттаскивал в стороны и старался вразумить. Только они ведь португальский плохо понимают.

– Ладно, все. Завтра принесешь объяснительную, а сейчас иди на кафедру и звони в международный отдел ЦК. В Москву приезжает партийная делегация ангольских товарищей, поработаешь с ними недельку. От занятий тебя на это время освободим. Номер возьмешь у секретаря. Давай, пулей!

Последнее слово в ее устах прозвучало особенно ярко и убедительно, напомнив Олегу голос ее наполовину однофамильца, эстрадного рупора партии и государства, певца комсомольских строек и ударных железнодорожных магистралей Иосифа Кобзона. «Не иначе, как она у него этому командному голосу и обучилась, пока была замужем. Или врут люди?..» – промелькнуло в голове у Олега, когда он, выйдя из деканата, шел в сторону кафедры.