«Ждать», – сказал ему юрист.

«Ждать, ждать, ждать», – отдавалось в голове Нильса, пока он спускался по старым поскрипывающим ступенькам из комнаты, попрощавшись со своими сопровождающими.

«Ждать», – прозвенел ему над головой колокольчик, когда он вошёл в общую гостиную отеля на первом этаже.

– А мы уже заждались тебя, дорогой! – воскликнула невысокая черноволосая женщина, стоящая за стойкой бара.

Она улыбалась, и россыпь мелких морщинок как солнечные лучики разлеталась по её лицу.

– Какой ты славный, красивый мальчик. Проходи, проходи. Садись за стол. В оплату твоей комнаты входит полный пансион. У нас, конечно, еда не изысканная, но вкусная. Чуть позднее я познакомлю тебя со своим мужем. Сейчас он занят. Перебирает вещи в подсобке. Ну, знаешь, смотрит, что нам ещё понадобится, что можно выбросить, какие запасы пополнить.

Она тараторила, не останавливаясь и как будто не делая пауз для вдоха. При этом расставляла чистые бокалы по местам, переставляла бутылки, смахивала со стойки несуществующие крошки и совершенно откровенно разглядывала Нильса.

– Юридически я давно не мальчик. Мне исполнилось… – Нильс попытался вставить свою реплику в словесный водопад, стремясь остановить его.

– Да, знаю, знаю. Наверное, все в мире знают и сколько тебе лет, и что произошло с тобой, – женщина беспардонно его перебила. – И, надо же, великие и ужасные Дэноплэ выбрали именно наш отель. Удивительно, удивительно! Но, боже мой, какая трагедия. Потерять единственного сына! И так нелепо. И даже клон его не спас. Ну конечно, когда голова в лепешку, как можно хоть что-то сохранить. А ты симпатичный. Неужели их сын выглядел так же? Ну конечно, ведь ты его копия! Значит, выглядел так же. А вот у нас нет детей. Мы так и не получили разрешение. Какой-то генетический сбой. Сами-то мы в порядке. Но если нас смешать, то что-то может пойти не так, поэтому разрешения нам так и не дали.

– ЭЛИС! – раздался откуда-то из подсобных помещений громоподобный возглас.

– Это мой муж, – не обращая внимания на сердитый возглас, продолжила тараторить хозяйка отеля. – Опять недоволен, что я много болтаю. Меня, кстати, Элис зовут. Мужа моего Герман. А тебя Нильс? Ой, ну конечно Нильс, что это я. Ты голоден?

– Да. Вероятно, – у Нильса закружилась голова от потока слов.

Ещё утром он был в больнице. С того момента произошло столько событий и так быстро, что Нильс не мог вспомнить, завтракал ли он.

– Садись, садись, дорогой мальчик, сейчас я тебя накормлю. До чего же красив был твой хозяин, ох, какое горе, какое горе, – поцокала Элис. – Но вот, знаешь что, дорогой… Ты, когда будешь выходить из отеля, чёлочкой всё же закрывай свои знаки. Не надо дразнить гусей. Либо челочка, либо шапочка.

Она довольно бесцеремонно зачесала пятерней волосы Нильса на затылок и ткнула острым пальцем в набитые на лбу цифры.

– Знаешь, как вас называют ЗЛОКИ? Никогда не слышал? Хотя откуда тебе. Ты со своего Олимпа и не сходил ни разу, жизни-то нашей не знаешь. Простой жизни, я имею в виду. За пределами вашей Золотой мили. ЗЛОКИ называют вас Долли. Самое скверное оскорбление для человека, мальчик.

– Долли? – удивленно переспросил Нильс.

– Да, Долли. Овечка.

***

Дни потянулись шаркающей походкой: неторопливо, тягуче и однообразно. День за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем. Уже давно закончилось лето. Осень уверенно щипала морозом за нос утренних прохожих.

Нильс ежедневно слушал новости. В общем потоке информации он пытался хоть что-то узнать о Дэноплэ. Но семья по-прежнему хранила молчание. Ни встреч, ни сделок – ничего. Такая тишина не сулила ничего хорошего, и с каждым днём Нильс всё больше и больше нервничал. Он настроил личный браслет так, что оповещения происходили веселеньким «дзынь». Элис смеялась, говорила, что ты, мол, как с колокольчиком ходишь: дзынь, да дзынь.

Чтобы отогнать тягостные мысли, Нильс запирался в комнате. Доставал из комода одну из книг и погружался в чтение. Прерываясь, мог подолгу смотреть в окно на высоченные трубы заброшенного завода. Вспоминать, как читали с Себастьяном вместе. Как мусолили поисковик, пытаясь понять какие-то старинные слова или вникнуть в описанные события.

Книги были подарком. Фактически праздновался только день рождения Себастьяна. О том, что в этот день появился и Нильс, никто не вспоминал. Но Себастьян всегда всё делал по-своему, и лет с пятнадцати обязал всех дарить подарки не только ему, но и его «второму шансу». Праздник стал общим.

Сегодня он тоже заперся в своей комнате. Когда на раскрытую страницу капнула слеза, Нильс в раздражении захлопнул книгу. Злясь на себя, засунул её подальше в комод. «Я как будто самоистязанием занимаюсь. Наказываю себя, – думал Нильс, вышагивая по комнате. – Всё вспоминаю. Плачу. А ведь нет уже ничего. Не вернётся. Чего я жду? Надо позвонить юристу. Позвонить ему и попросить продать эти книги. Или пусть забирает себе. Не могу больше! Пусть скажет, как мне жить! Уж лучше спецприют, чем вот так…»

Нильс остановился посреди комнаты.

«Долли… Если я выйду на улицу, мне вслед будут кричать «Долли» и показывать пальцем, – Нильс провел рукой по лбу. – А если не выйду, то свихнусь».

Приняв решение, он подошел к двери. Повернул ключ, резко распахнул дверь и невольно сделал шаг назад.

В коридоре стоял юрист семьи Дэноплэ.

– Мне сказали, что ты не выходишь на улицу, ограничивая свои прогулки внутренним двором отеля, – начал говорить юрист без тени смущения.

– Я боюсь. Попасться на глаза кому-нибудь из ЗЛОКИ. Все эти взгляды. Они рассматривают меня, словно… – Нильс запнулся на слове, которое уже готово было выпрыгнуть с языка. – Проходите.

Юрист грузно переступил порог. Дошёл до письменного стола и поставил портфель. Не поворачиваясь к Нильсу, с силой потёр сзади шею и уставился на скудный пейзаж за окном. Время шло, а мужчина всё смотрел в окно, словно забыл зачем пришел.

Нильс кашлянул. Переступил нерешительно ногами и, повертев головой, дошёл до кровати. Сел на неё скрестив ноги.

Юрист медленно повернулся и сказал:

– Разговор у нас будет короткий, Нильс, но… сложный. Я в растерянности, признаюсь. Впервые за всю свою многолетнюю практику. Юридически мне всё понятно, но…

Мужчина взял единственный в комнате стул и поставил его напротив Нильса. Сел и как-то разом сдулся.

– Нильс, послушай. Эдвард и Анна-Мария Дэноплэ сегодня реализовали своё конституционное право на самоубийство. Об этом ещё не знают новостные ленты, но скоро таблоиды взорвутся. Ты знаешь, люди принимают подобное решение не часто. Хотя этого можно было ожидать. Последние недели они закрывали дела, распределяли активы.

Юрист замолчал, собираясь с мыслями. Морщины, избороздившие его лоб, стали глубже.

– Всё это ты мог узнать и сам. Я здесь из-за тебя, Нильс. Официально ты переведён в статус «социальный». Но решением семьи тебе и спецприюту отказано в использовании любой части тела для донорства. Всё это время приют пытался отсудить тебя, но ему не удалось. В качестве мести семье приют пометил тебя «социальным неподконтрольным» и объявил вне закона. Но семья и после этого не поменяла своё решение. Твоё содержание остаётся на том же уровне до конца жизненных дней. Ты остался один. Вне семьи и вне закона.

Нильс повёл шеей. Ему вдруг стал тесен ворот рубашки. Стало трудно дышать. Он вскочил с кровати и прошёлся по комнате. Расстегнул одну пуговицу, потом вторую. Тёмный, словно могильный, камень лежал у него на груди и давил, давил своей тяжестью. Он разрастался внутри, выдавливая из глаз слезы и перехватывая дыхание. В висках заломило.

Один. Бесполезный и ненужный.

Нильс сглотнул.

– Как Вас зовут? – неожиданно для себя спросил Нильс.

– Что? – юрист вынырнул из тягостных размышлений и с удивлением посмотрел на него.

– Как Вас зовут? Я понял, что ни разу не спросил ваше имя? Вы мне скажете?

– А в контакты на браслете ты, значит, не заглянул, – горько усмехнулся юрист.

Потом встал и протянул руку.

– Джонатан Фокс.

– Очень приятно, – сглатывая комок в горле, ответил Нильс и нерешительно ответил на рукопожатие.

«Дзынь», – маякнул браслет. И сразу же за первым звоночком обрушилось множественное «дзынь, дзынь, дзынь» – посыпались новости.

– Ну, вот. Началось, – буркнул Фокс.

Нильс потрясённо помотал головой и, обхватив себя за плечи, сдавленно произнёс:

– Мне… Я за водой. В горле… пересохло!

Сказав, стремительно вышел из комнаты и, перепрыгивая через ступени, понесся вниз. Боль, что теснилась в груди, толчками выплескивалась бессильными слезами. Он хотел сбежать из дома, пока обитатели не узнали последние новости. Пока не стали смотреть на него ещё более жалостливо. Пока он ещё чувствовал себя кем-то.

На улице царила осень. Та самая, которая давит небом к земле. Расчерчивает пространство голыми ветками и не оставляет ни малейшей надежды. Нильс схватил в прихожей куртку и выскочил на улицу. Торопливо зашагал вдоль домов не разбирая дороги. Всё равно – куда. Куда глаза глядят.

– Смотрите, это же тот самый долли!!! Куда собрался? – услышал насмешливый голос и затравлено обернулся.

Из переулка на дорогу медленно и вальяжно вышли четыре человека. Так двигаются охотничьи псы, готовые сорваться вслед за любым неосторожным движением добычи. Нильс сделал шаг назад. Так всё и будет. Они кинутся на него, стоит только побежать. «А я побегу, – обреченно решил Нильс, потерянно оглянувшись. – Побегу». Он развернулся и рванул, чувствуя себя зайцем, за которым спустили свору собак.

– Долли!!! Сто-о-о-ой!!! – кричали люди вслед, а он только убыстрял свой бег.

Дорога, на которую он свернул, вела к заброшенному заводу. Нырнув за приоткрытые ржавые ворота, Нильс продолжил бежать, петляя по огромной территории. Он давно не слышал за спиной ни топота, ни криков, но не останавливался. Когда силы закончились, он замедлился. Прислушался. И понял две вещи.

Первое: за ним никто не бежит.

Второе: он заблудился.

Осеннее небо давило на Нильса свинцовой безысходностью. Потом решило, что этого мало, и стало колоть злыми, острыми каплями дождя. «Отвергнутый обществом, брошенный семьей, ничей. Осталось только сдохнуть в этих катакомбах под дождём, как выброшенный и забытый хозяивами пёс», – Нильс устал и насквозь промок. Заходить под заводские крыши он боялся. Вдруг обвалится пол, и тогда он вообще никогда не выберется из этих лабиринтов. Обессилев, сел у стены бесконечного здания.

Дождь усиливался. Стало темнеть.

Прислонившись к стене, почувствовал, как проваливается в дрёму. «Кап, кап, кап», – били капли дождя по плечам, по голове, рукам, согнутым коленям. «Кап, кап», – почему-то сильно – по щекам.

– Эй! Ты как, парень? Ты жив вообще? – И куда-то вдаль громко: – Я его нашёл!

– Я не парень, я долли, – чуть слышно пробормотал Нильс.

– Да уж. Глупая овечка, – со смешком ответил ему кто-то, легко поднимая с земли.

***

Третий Закон. Клон должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому и Второму Законам.

Сквозь неплотно задёрнутые шторы пробивался луч света. Он освещал маленькую часть комнаты. Световая сабелька, рассекающая полумрак закрытого двухстворчатыми дверьми помещения. Будь лучик света побольше да посильнее, можно было бы разглядеть скудную обстановку: односпальная узкая кровать, стол и пара стульев.

Нильс открыл глаза и тут же закрыл их. По многолетней привычке прислушался к себе. Его тело болит? Нет. Что он чувствует? Опустошение. Что последнее помнит? То, как кто-то поднимал его с земли.

Нильс прислушался, не открывая глаз. За окном шумел город. В доме что-то падало, скрипели полы, слышался звон посуды, смех, дальний бубнеж разговоров. Нильс подивился невероятной слышимости. Раздались шаги, но в комнату никто не вошёл.

Нильс открыл глаза.

– Я не могу, – раздался приглушенный женский голос за дверью. – Не имею права. Да и хочу я работать с этими…

– С кем? – уточнили за дверью.

Второй голос принадлежал мужчине. Низкий и ровный. Что-то было в нём такого, что Нильс непроизвольно подобрался. Мужчина привык повелевать и в интонациях сквозила спокойная уверенность в собственной правоте. А ещё голос показался Нильсу знакомым.

За дверью молчали. А потом женщина продолжила:

– Я не знаю, что им внушают. Меняют ли психику. Может, у них блоки стоят, а я полезу. Ты же сам видишь, какой он. Три закона опять же.

– Что такого в законах для клонов? Я бы эти три закона всему человечеству прописал, жить стало бы легче. Поговори с ним. Он такой же, как все: две ноги, две руки, голова и туловище.

– Ага, а в голове не пойми что… – продолжила вяло отбиваться женщина.

– У всех в голове не пойми что. Не вижу разницы, – жёстко припечатал её собеседник.

Они снова замолчали.

– Он сильно пострадал? – снова спросила женщина.

– Промок насквозь и замерз. Мы его вовремя нашли. Могло быть и хуже. Могли вообще не найти, – буднично перечислил мужчина.