Последний вагон

Но у провидения были на меня иные планы. Воскресным июньским днем, возвращаясь с пляжа и идя мимо университета, я увидела мою родную группу, чуть ли не в полном составе бредущую на обед по направлению к столовой. Я расцвела в улыбке, но они прошли сквозь меня, даже не заметив! Я глазам не могла поверить: не заметить меня?! Что могло их так глубоко захватить, что окружающая действительность перестала для них существовать? Остановив одного из них, я буквально допросила, откуда он, такой зомбированный, идет? И оказалось, что с той самой группы, которую я покинула.

Надо ли говорить, что на следующую трехдневку я пришла с намерением узнать, что же там такого, что привлекательнее пляжа в погожий летний выходной. Я запрыгнула в последний вагон, и это было лучшее, что со мной случилось.

Теперь будет по-другому

Зимнее утро, я спешу на тренинг. Задерживаюсь около цветочного киоска: через замерзшее стекло виден букет желтых хризантем. Не знаю, зачем, но я его беру, попросив продавщицу хорошенько укутать в три слоя газеты.

Проскальзываю в двери аудитории, где идет второй день гештальт группы. На мне офисный черный костюм по моде 90-х: жакет с баской, юбка-карандаш, туфли на каблуках-рюмках. На лице макияж.

Сейчас бы мне не пришло в голову явиться в таком виде на тренинг. Из одежды больше бы подошли джинсы-бойфренды, футболка и поверх нее толстовка или просторная хлопчатобумажная рубаха навыпуск. Краситься бессмысленно – во время плача макияж будет стекать черными слезами. Но я не собиралась в тот день плакать. Я схитрила и опоздала почти на час, втайне надеясь, что утренний круг завершится, и я отсижусь наблюдателем.

Не тут-то было. Нифонт видит меня насквозь и говорит:

– Решила затаиться?

– Нет, просто нечаянно опоздала. У меня сегодня нет запроса!

– Да, мне кажется, ты вообще никогда не выйдешь клиентом.

– Это я-то не выйду?!

Вот так он взял меня на обыкновенное примитивное «слабо», а я повелась.

Нифонт долго устанавливает на треножник видеокамеру – огромную, с кассетой, таких сейчас уже нет. Все групповые тренинги он записывает, делая исключение для тех моментов сессии, которые специально оговариваются кем-нибудь из участников. Потом снова включает камеру. Я сижу в грациозной позе на стуле посреди круга. Выбираю себе учебного терапевта из участников. Это Z, она садится напротив и, глядя на меня, пересохшими губами спрашивает, что я чувствую. Я, конечно, отвечаю: «Ничего». Я не подозреваю, что люди умеют чувствовать. Я пользуюсь только головой, которая не чувствует, а думает.

Нифонт вмешивается:

– Не верю!

– В смысле? Я действительно ничего не чувствую! Так не бывает?

– Не бывает. На любой стимул у человека есть эмоциональная реакция.

– И это что значит, что я дефективная, что ли, раз у меня нет эмоциональной реакции?

– Нет. Это значит, что ты никогда не говоришь себе правду.

Вот это сказал! Вот попал так попал! Плотину прорвало потоком слез, скопленных, наверно, за все три десятка моих лет.

Не помню больше ничего из этой исторической сессии. Помню, как удачно пришлись к моменту цветы – я подарила их своему терапевту Z с искренней благодарностью за поддержку, которую я чувствовала от нее. Помню, как мне показались они символичными – яркие желтые цветы, как у Маргариты, когда она вышла с ними и в отчаянии направилась по серой улице в никуда, сигнализируя всему свету о том, что жизнь ее пуста и бессмысленна. И встретила Мастера. С тех пор я внимательно отношусь к тем клиентам, которые приходят на группы в одежде ярко-желтого цвета. Для меня это бессознательное сообщение о готовности к большим переменам.

Вечером я осталась в библиотеке Центра психологии, где имелась видеодвойка. Нифонт поставил кассету, оставил меня одну. Я смотрела на себя со стороны: даже плача, притворяюсь: держу осанку, колени вместе, стопы наискосок. Но лицо! Мышцы на нем настолько отвыкли складываться в гримасу плача, что видно, как им нелегко, будто заново, со скрипом учатся новым для них движениям. Я смотрю на экран и снова плачу, и сейчас лицевым мышцам уже не так больно.

Сессия на экране закончилась. Я перемотала пленку и запустила запись еще раз. В середине стало скучновато. Голоса все равно не слышно из-за того, что микрофон далеко, видно только однообразные движения. Я включила быструю перемотку. Очень смешно: неподвижная женская фигура на стуле, и только рука с носовым платочком движется вверх-вниз, вверх-вниз, как на шарнире. После слез стало легче: ну и что, что не говорила себе правды? Теперь будет по-другому.

Луковица Перлза

Что происходит с человеком в психотерапевтической сессии? В гештальт подходе эти процессы Фриц Перлз описал как луковицу, которая состоит из нескольких слоев. Очистка луковицы – это постепенное прохождение невротических уровней и восхождение к зрелости:

 
1. Уровень фальшивых отношений (социальная маска).
2. Фобический, искусственный уровень (клише).
3. Тупик, безвыходное положение.
4. Внутренний взрыв.
5. Эксплозия, внешний взрыв.
 

Последовательность этих этапов я наблюдаю в работе с каждым клиентом, терпеливо ожидая, когда ему надоест играть в однообразные предсказуемые социальные игры. И даже не надоест, это не дело выбора, мол, надоело, хочу попробовать что-то новенькое. Так не бывает. Гром не грянет – мужик не перекрестится. Я жду, пока в жизни клиента грянет гром. Вот тогда он начнет меняться. Вынужден будет начать. И последовательность этапов мне хорошо известна благодаря Фрицу Перлзу, описавшему свою «луковицу».

1) На первом невротическом уровне, УРОВНЕ ФАЛЬШИВЫХ ОТНОШЕНИЙ, человек живет в социальной маске, не осознавая этого до такой степени, что принимает маску за свое собственное лицо. Находясь именно на этом уровне, я покинула группу во время первой демонстрационной сессии, сказав себе: «Это не мое».

2) На втором, ФОБИЧЕСКОМ, ИСКУССТВЕННОМ, вступая во взаимодействие, человек говорит не то, что чувствует, а исходит из усвоенных в несознательном возрасте интроектов. Лучше всего шаблонные вербальные конструкции описаны у Эрика Берна в его книге «Игры, в которые играют люди»: подобные диалоги предсказуемы, позволяют получать необходимые человеку социальные «поглаживания» и не вызывают тревожности при коммуникации. Если говорить обо мне, то прекрасной иллюстрацией фобического уровня служит мой отрицательный ответ на вопрос «Что чувствуешь?» во время сессии: «Ничего не чувствую. Так не бывает?» Если же верования человека подвергаются дискредитации, то это поднимает бурю отрицательных чувств, и тогда он включает защитные механизмы: отрицание, рационализацию, вытеснение, подавление и т. п.

3) Однако отрицание того, что он не живет, а делает хорошую мину при плохой игре, рано или поздно заводит его в тупик. ТУПИК – это состояние сильнейшей фрустрации, революционная ситуация в душе, когда «верхи (голова, разум) не могут», а «низы (сердце, чувства) не хотят». Вот тогда и происходят в жизни разные внешние события, несовместимые со сложившимся образом жизни. Человек не может долго находиться в таком состоянии.

4) Фрустрация приводит к ВНУТРЕННЕМУ ВЗРЫВУ, высвобождающему огромное количество энергии, которая раньше уходила на подавление собственного «Я». Впервые человек смотрит на мир своими собственными глазами, а не через призму родительских интроектов. Ему страшно и радостно, в русском языке это зовется устойчивым выражением «страшно интересно».

5) И под влиянием этого восприятия происходит ВНЕШНИЙ ВЗРЫВ – кожура луковицы слой за слоем отлетает, открывая сердцевину нашего целостного исцеленного «Я», которое хочет теперь жить по-новому. Человек начинает перестраивать все сферы своей жизни так, как подходит ему, а не окружающим: маме с папой, соседке Марье Алексеевне. Помните молитву гештальтистов: «Я живу в этом мире не для того, чтобы соответствовать твоим ожиданиям».

Инициатическая сессия

Что-то подобное произошло и со мной в описанной выше сессии, к которой я шла ни много ни мало, а на протяжении полутора лет посещения учебно-терапевтической группы. Не всякая психотерапевтическая сессия приводит к подобному взрыву, и это естественно. Большинство сессий – крошечные капли, дающие минимальные приращения к сознанию. Но одна капля однажды становится той самой последней, что переполняет чашу человеческого терпения.

Позже я назвала подобные сессии принципиального характера инициатическими. Я провела параллель между ними и древними ритуалами инициации, через которые человек проходит в те поворотные моменты своей жизни, когда осуществляет переход к новым задачам: становится взрослым, вступает в брак, занимает высокий пост, рожает ребенка и т. п. Я провела исследование и защитила диссертацию по социальной психологии на тему «Социально-психологическое содержание возрастных кризисов женщины в инициатических сюжетах волшебных сказок», и это позволило мне прояснить собственный взгляд на те процессы, которые происходят в психической жизни человека во время психотерапии. Более-менее доступным языком этот взгляд изложен в мой книге «Пробуждение Спящей Красавицы».

То же самое произошло в тот день со мной: я пробудилась.

Ефимкина Р. П. Пробуждение Спящей Красавицы. Психологическая инициация женщины в волшебных сказках.

Тренироваться на кошках

Я училась психотерапии у российских психотерапевтов, работающих хотя и в различных подходах, но объединенных гуманистической идеологией. Когда я попеняла Нифонту, что сам он учился у иностранцев, а мы получаем метод из вторых рук, он возразил:

– Вы получаете метод из первых рук! Мы продирались сквозь сложности перевода и адаптировали гештальт и психодраму к российскому клиенту, а вам даем уже готовое.

С этим нельзя не согласиться, и я ценю работу, проделанную психологами первой волны. Я много у кого и много чему училась (по ходу дела расскажу), но из всех обучающих программ максимально эффективной оказалась МИГиПовская⁴. Программа здесь построена так, чтобы будущий психоконсультант пропустил метод через себя. И сертификация в конце обучения в МИГиПе – это незабываемый инициатический ритуал, в котором вы проходите посвящение в профессионалы. Я педагог и методист, среди всего прочего читаю в университете курс «Методика преподавания психологии», и я знаю, о чем говорю. Лично для меня аксиомой в обучении психотерапии являются две вещи:

1. Психотерапии учатся через проживание собственного клиентского опыта.

2. Обучение происходит путем проб и ошибок.

Я знаю, что так считают далеко не все из тех, кто берет на себя задачу профессиональной подготовки специалистов в области психотерапии. Зачастую они ограничиваются в обучении теорией, поэтому выпускники способны осуществлять только диагностику, но не коррекцию. Лучшее обучение – это участвовать раз в полтора-два месяца в трехдневной обучающе-психотерапевтической группе опытного психотерапевта, а в промежутках еженедельно собираться с участниками на интервизионные встречи и тренироваться в проведении сеансов, подобно герою Вицина в фильме «Операция Ы», на кошках – то есть на самих себе.

Либо чувствовать, либо думать

Лично я училась консультированию в два этапа: сначала это была первая ступень – годичная терапевтическая программа в рамках долгосрочного проекта. Затем – вторая ступень программы, двухгодичная образовательная. Признаться честно, лично для меня они не различались: и там, и там в круг выходил в качестве клиента участник группы либо «реальный» клиент (так мы называли людей, не членов группы, согласившихся сделать бесплатную сессию в нашей учебной группе), он ставил свою драму или гештальт сессию, а я неизменно плакала, сочувствуя каждому клиенту до глубины души.

Как я уже призналась, свою сессию я сделала только через полтора года участия в группе, тоже облилась слезами, а потом, рыдая, еще дважды просматривала запись на видео. И лишь во время третьего просмотра потеряла к ней эмоциональный интерес и выключила на середине. Вот это и было началом обучения, а до тех пор для меня ВСЕ группы были терапевтическими.