Иные законы

Нарядная женщина заносит ногу в лодочке на ступеньку, рукой берется за поручень, и – хлоп! – двери закрываются на половине ноги и половине руки! Подергала – ни туда, ни сюда! Сейчас автобус тронется, красотка в капкане, кое-как балансирует на шпильке, вот-вот рухнет. Через несколько секунд на глазах у остолбеневшей публики ее тело, нелепо раскоряченное, поволочится по асфальту за набирающим скорость автобусом, теряя туфлю и сумочку; узкая юбка лопнет, обнажая изувеченные члены, все в грязи и крови…

Но автобус не тронулся, и ужасных последствий в реальности не произошло, если не считать реальностью картинки, пронесшиеся в воображении Милы. А произошло вот что.

Месяц назад она впряглась читать лекции в реабилитационном клубе для лечения алкоголизма и коррекции лишнего веса. Пообещали хорошие деньги и сервис по высшему разряду – иномарка подъезжает за ней в ее офис, забирает и доставляет к началу лекций в клуб. Не предупредили только о том, что публика смешанная, а увидела – было уже поздно.

Когда предстала перед залом – мама родная, пол-аудитории закодированных алкашей со всеми вытекающими, в лучшем случае четыре класса образования. Вторая половина – грузные женщины с прическами и минимум двумя высшими. Как между ними разорваться-то? Принялась читать на двух языках: сначала женщинам в научно-популярном изложении, высокие материи и все такое, потом мужикам – на пальцах, по-крестьянски. Тяжеленько, особенно когда до вопросов доходит. Слушательница чего-нибудь эдакое экзистенциальное спросит, типа: «Как вы относитесь к движению за соблюдение прав маргинализированных слоев населения?» И пока Мила пурхается в потугах перевести все это на феню, мужичонка, мающийся от последствий делирия, тянет заскорузлую трясущуюся руку: «Так я не понял, вы маргиналов уважаете или как?!»

Вот так и читала, мечтая, когда же закончится договор, который сдуру заключила с собственного неосведомленного согласия. Заказчик, директор этой конторы, предупредил, чтоб она ни при каких обстоятельствах не говорила в доме повешенного о веревке – то есть не трогала тему алкоголизма. Нет так нет, какие проблемы, лично ее питие вообще не касается. На лекциях слушатели сидят трезвые, а за пределами аудитории пусть хоть захлебнутся! Ее дело – рассказать о последствиях воспитания в неблагополучных семьях, не вдаваясь в вопрос, на кой черт они понадобились алкашам. В конце концов, программу составляла не она.

И вот тут происходит этот, с позволения сказать, инцидент. Отправляется Мила в очередной раз в офис, откуда ее заберет иномарка, дожидается на остановке автобуса, вся роковая, и застревает в захлопнувшейся двери с защемленными рукой и ногой. Дело даже не в том, что сейчас она превратится в ободранный кусок мяса с переломанными костями, страх не про это. Ужас и стыд охватывают при мысли, как она будет выглядеть в глазах людей, причем, чужих и незнакомых, что о ней подумают!

А разве это не все равно? Где-то что-то такое уже было…

…Густой палисадник, среди буйно зеленеющих кленов и акаций люк колодца, под которым глубоко внизу журчит поток воды, пятилетняя девочка в босоножках, сидя на корточках, половинкой кирпича крошит на чугунном люке осколки бутылочного стекла. Из них будет сделан секрет: в ямку, вырытую под кленом, кладется золотинка от конфеты, на нее – стеклянная разноцветная смесь, все это накрывается прозрачным куском оконного стекла, оттертого до блеска листом лопуха, и засыпается землей. Сверху – приметный камень, чтобы потом разыскать место. Если аккуратно расчистить окошечко пальцами, то в земной глубине вдруг откроется пещерка с драгоценностями, подсвеченная снизу фольгой. Красота!

На люке канализационного колодца поколения дворовой детворы столько раз крошили стекло, что сам он весь уже переливается россыпью мелких осколков всевозможных цветов: бирюзового, изумрудного, янтарного. Есть даже мелкие вкрапления частичек красного и синего – редких, а потому особо ценных: бутылок такого цвета нет, это или от катафота, или от синей лампочки. Мила работает аккуратно – надо соотносить силу удара с хрупкостью стекла, а еще беречь глаза от разлетающихся осколков и успевать отдернуть руку, чтобы не размозжить углом кирпича. И все же не рассчитала – попала прямо по пальцам ноги, выглядывающим из отверстия в босоножках. Больно, кровища хлещет, мать на работе, надо скакать на одной ноге к бабушке, которая живет в том же доме. Мила прыгает вокруг дома до подъезда, потом по деревянным ступенькам до второго этажа, кое-как справляется с тугой входной дверью, обитой дерматином с повылезшей из дыр ватой…

Только о-очень серьезная причина может заставить девочку обратиться за помощью к бабе Варе, вырастившей в одиночку своих восьмерых детей, включая старшую – Милину мать. Сначала придется выслушать поток брани, долженствующей передать возмущение женщины, которой нет покоя и в старости, но на самом деле эти вопли прикрывают страх. «Не углядишь за вами всеми… Сама виновата, куда смотрела?!» – упрекает баба Варя, но руки быстро делают свое дело – в цинковый таз налита теплая вода, из аптечного самодельного шкафчика с красным крестом на дверке вынуты марганцовка и вата, бинта не нашлось, но бабушка с треском отдирает полоску от постиранной пеленки и оказывает первую помощь пострадавшей. Девочке не только не приходит в голову плакать от боли и жалости к себе, она даже не морщится, героически перенося промывание раны и наложение повязки. И только выйдя молчком за дверь, позволяет себе тихонько поскулить в одиночку…

Это история тридцатилетней давности. Сейчас Мила уже взрослая, в опасности, и молчать нельзя, нужно что-то предпринимать срочно! Водитель явно не видит ее, отвлекся. Мила, наплевав на приличия, орет: «Скажите водителю!» Напрасно – люди на остановке застыли, вытаращив глаза, и никто звука не издаст. Отчаяние, бесполезно все… Секунды превратились в десятилетия, движения замедлились так, будто вместо воздуха густой прозрачный сироп, и сердце метрономом бухает в ушах.

Каким-то неимоверным усилием воли женщина берет себя в руки, выдергивает взглядом из толпы пассажира повменяемее на вид, командует строгим голосом, обращаясь к нему лично: «Мужчина, скажите водителю, чтоб открыл дверь, быстро!» Тот встрепенулся, вышел из транса (а может, наоборот, вошел в него), тупо подчинился, сделав, что надо. Двери раскрылись, Мила вошла, упала на сиденье… Остановившееся время снова пошло с обычной скоростью. Короче, Миле сильно повезло.

Вот теперь отходняк. Дрожь, истерика, Мила размазывает косметику по лицу, не может отдышаться после пережитого, трет след от двери на руке. Этот дуралей-водитель, конечно же, несет в микрофон обычную белиберду, которой принято утешать пострадавших и которая не только не утешает их, но и выбешивает еще больше: «Успокойтесь, женщина, сами виноваты… Надо было быстрее шевелиться, вон у меня вас сколько, за всеми не углядишь!» Голос извиняющийся, а в пятак все равно дать охота, урод долбанный. Деньги за проезд отказывается брать, идиот, как будто это компенсирует перенесшей потрясение женщине эмоциональный ущерб.

Баба Варя фореве. Самое трагикомичное, что Мила все понимает. Знает, что в ее случае никто не виноват. Знает, что водитель тоже человек, имеет право на ошибку. Знает, что и люди на остановке не виноваты, знает, что во время экстремальных ситуаций толпа ведет себя, как стадо овец. И она все правильно сделала, обратившись к конкретному человеку не с просьбой, а с приказом – это включило его, и Мила спасла этим свое здоровье, а может, даже и жизнь.

И про бабу Варю все понятно – низкий поклон этой женщине за ее материнский подвиг. И то, что не было у нее ресурсов пожалеть, сказать теплые слова детям – тоже понять можно: не до жиру, быть бы живу. Но сейчас время другое, что ж душа-то болит по-прежнему? Отчего столько горечи и гнева?

В свой офис вошла, дрожа, но рыдать уже перестала. Есть даже еще минут пятнадцать в запасе до прибытия иномарки, чтобы прийти в себя. Ну хоть здесь свои, можно пожалиться! Шеф глянул, вынул из сейфа НЗ – начатую бутылку армянского коньяку, налил стопку, отломил кусок шоколадки: «Пей!» – «Да мне же лекции читать…» – «Давай уже, лекторша!» – «Так у алкоголиков же читать!» – «Лечись без возражений!» Накатила, закусила. Лекарство разлилось, согрело, расслабило члены. Тремор прошел, стало легко. То, чего не смогли сделать люди – сделал алкоголь.

Наверное, в офисе во время рабочего дня пить коньяк нехорошо. Особенно если через час читать лекцию большой аудитории. И особенно если часть этой аудитории – алкоголики в завязке. Но отчего тогда ощущение правильности происходящего? Наверное, душа живет по каким-то иным законам, не всегда совпадающим с людскими. Как все относительно в этой жизни…

В этих раздумьях Мила предстала перед своими слушателями. Что-то изменилось в ней или в них. В каждом из сидящих в зале мужиков-алкашей проглянул теперь мальчик, не дождавшийся утешения от людей, нашедший его позже в рюмке водки. Через глаза каждой женщины с лишним весом глядела девочка, молчаливо заедающая боль шоколадкой.

16.12.11

Морская капуста

Как-то все не выходило у Любы выйти замуж, вот беда. Не то что бы она была совсем одинока, как раз нет. Просто до загса дело не доходило. Хотя и тут все не совсем так, в загс заявление тоже подавала, и не раз. Тогда были такие времена, что подавшие заявление получали талон в магазин для новобрачных, и в те два месяца, что даются молодым на обдумывание серьезного шага, имели право покупать по госценам всякий дефицит вроде импортного белья или туфель. Надо же как-то выглядеть по-человечески, тут все средства хороши.

Был у Любы и другого рода брак, без штампа в паспорте. Был и был, что вспоминать о нем, так и не закончился ничем – ни детей, ни совместно нажитого имущества. Правда, тем, кто не заглядывал в паспорт, можно было говорить, что замужем побывала, галка стоит. Тем более, что не проверишь.

Но так, чтоб по-настоящему, не получалось что-то все. Ну и ладно, не одна такая, все подруги Любы тоже были незамужние. А может, это она сама подруг подбирала так, чтоб было сходство интересов – кто бы ее, одинокую, пустил в дом, где есть мужчина, знаем мы этих скромниц! Вот и дружила с себе подобными, типа, живем другими интересами: аспирантура, то-се, поездки по конференциям, стажировки – сказано же, незамужняя, но и одинокой не назовешь.

Вот и позвала ее как-то такая же незамужняя, но ищущая подруга за компанию встретиться с тоже свободным, не молоденьким уже, кавалером, вроде как одна стесняется. Любе что – конец лета, белоснежное трикотажное платье, сшитое из китайских кальсон волшебницей-портнихой (времена советские, голь на выдумку хитра), оттеняет загар, делая ее зрительно еще стройнее. Кавалер не для нее, но как знать, может, у него есть друг, и вообще надо ловить момент, пока сорок восьмой размер, достигнутый путем жесточайших самолишений, снова не превратился в пятьдесят четвертый.

Он врач, диагност, делает УЗИ органов малого таза. Повод несколько пикантный, но это как подать. Приглашены женщины к концу рабочего дня, причем, свидание назначено не в поликлинике, то есть не в госучреждении, а в кооперативном кабинете, коего вышеупомянутый мужчина является хозяином. Не тяп-ляп, а практически бизнесмен, оказавшийся в авангарде нарождающегося строя, который грядет на смену социалистического.

Итак, перед нами медицинский кабинет, в котором журнальный стол сервирован бутылкой сухого вина и фруктами; вино, якобы, для того, чтобы сделать УЗИ как положено – на полный мочевой пузырь, а чем его наполнить – какая разница. Тем более, что нужно время, чтобы жидкость всосалась, так что впереди целый вечер. Главная претендентка, покрытая красными пятнами, двух слов связать не может, в то время как приглашенная Люба знай похохатывает в ответ на шутки кавалера, который в лучах удвоенного женского внимания расцветает все ярче.

Мужчина тоже, как и Люба, дистрофией не страдает, но удерживается на той зыбкой границе, до которой толстым назвать еще нельзя. У него все на границе – не лысый, но вот-вот необратимый процесс начнется, не урод, но и красавцем назвать язык не поворачивается, не бедный, но сказать, что денег куры не клюют, тоже невозможно. В общем, нужна женская рука, чтобы направить, куда следует. Развелся недавно, алименты платит – это минус. Не уклоняется – это плюс, значит, надежный, можно положиться. Это Люба про себя все отмечает, так, чисто машинально, чтобы с подругой потом все это дело обсудить, не для себя же.

А подруга что-то опьянела, затосковала, то ей позвонить надо, то выйти на минутку. Ничего страшного, верная Люба на посту, не даст мужчине скучать в одиночестве в ее отсутствие. И Любины короткие взгляды, как стрелы, жалят парня все чаще и глубже, а ее смех вызывает волнение, которое, он уж думал, не способен испытывать. Вечер продолжается, вино струится по емкостям (два стакана и чайная чашка, увы, что уж было в кабинете), анекдоты про медицину на грани приличия с его стороны, Люба тоже не ударяет в грязь лицом, за словом в карман не лезет, но самое главное – скалит свои ровные зубы в ответ на его остроты, и сам процесс ультразвукового исследования органов малого таза только усугубляет веселье расшалившихся врача и пациентки (подруге УЗИ уже не нужно, передумала).

На свадьбе Люба была трогательно мила, всплакнула, когда жених надел ей на палец колечко, гости, тоже растроганные, поздравили молодых, и даже та самая подруга, увидев Любины слезы, простила ее за невольное предательство: что ж, всякое в жизни бывает. После свадьбы Любин хлебосольный дом (комната в общежитии для аспирантов) был открыт для всех – так стремилась она поделиться своим счастьем, выплескивающимся через край.