Глава вторая: Зверина

Как же Соловей не кутил после таких набегов: он выменивал на награбленное добро выпивку и деньги, ласкал женщин, которых мог добыть в своём пути, и по три или четыре дня не появлялся в своём имении за тридевять земель отсюда.

В это врем его старшая из трёх дочь – высокая и худая черноволосая барышня по имени Полька – исправно верховодила этим имением, следила за его сохранностью. При ней была нянька – престарелая женщина, скрюченная ревматизмом.

Отца в имении часто не бывало и по три недели. И она ходила мрачнее тучи.

Когда же Соловей всё пропивал, он вновь брался за оружие. Грозно сверкал его палаш и тяжело топотал его верный конь, когда он разорял сёла, уводил скот. Его мало волновало, что так долго продолжаться не могло: он служил сам себе. И никого даже не боялся.

Тихомир так и не настиг его… И Соловья это радовало. Омрачило же его другое.

Стоял дождливый день – грязь превратила все дороги в чёрное месиво, а по небу ползли серые громоздкие тучи, едва не касающиеся земли на горизонте.

Соловей, полностью продрогнув, мерно скакал в очередное село, где старик по имени Касьян уже должен был собрать ему дань…

В этот раз он ничего подозрительного не увидел, пока не спешился около деревянных разбухших ворот. Он спрыгнул в грязь, и длинные сапоги его оглушительно чавкнули.

Соловей услышал недовольные голоса и шум за частоколом… Он уверенно ухватился за ручку ворот и рванул их на себя: не заперты.

Знакомая тощая фигура в какой-то обдёрганной фуфайке шла самой первой к воротам. Он вёл за собой упирающегося коня, доверху навьюченного награбленным товаром. За ним топал разношёрстный сброд, вооружённый пиками и кривыми клинками. Они упирались и тащили плетёные корзины, наполненные репой и луком. Кто-то нёс целое бычье стегно, с которого ещё сочилась кровь.

За ними бежала ревущая крестьянка в вымокшем платье, воздевавшая к ним руки. За ней нёсся целый табор детишек, и все они отчаянно плакали.

Соловей же мрачно встал в проходе, широко расставив ноги. Он сразу же вытащил палаш и пока его опустил.

– Я вижу, ты меня не понял, – повысив голос, прокричал Соловей, когда Ямалгуд со своими ребятами приблизился.

Дождь многократно усилился.

– Мне Тугарин велел тебя не бояться, – медленно проговорил тот с наигранной весёлостью. – Так что не мешай нам добывать отряду пропитание.

– Ты передавал Тугарину мои слова? – грозно спросил Соловей.

– Передавал. Он велел тебе не мешаться нам. Ты, грабастик, ходи своей сторонкой, да в наш двор не лезь.

– Я тебе покажу сейчас…

Угроза, едва выпавшая у Соловья изо рта, привела в движение сразу всех вражьих воинов. В этот раз они оказались готовы: и профессионально ринулись на него, пытаясь охватить со всех сторон.

Но Соловей был стреляный воробей, потому резво принялся отскакивать прочь, вынося перед собой своё блестящее оружие. Двое упали замертво, орошая грязь кровью. У третьего отлетела рука, у четвёртого – голова.

Ямалгуд с большим неудовольствием выяснил, что и в этот раз Соловей показывает превосходную военную подготовку, легко расшибая всех своих неприятелей.

Выяснялась и другая деталь: в этот раз Соловей не собирается оставлять его в живых.

Он подошёл к Ямалгуду, тяжело дыша, поднимая окровавленное лезвие палаша.

– Я тебя предупреждал? – спросил он.

Ямалгуд предпочёл промолчать. Ужас застыл в его глазах… А в следующий момент огненная боль пронзила его прямо посередине: он почувствовал, как клинок Соловья его попросту располовинил. Он очень хорошо осознал то, палаш Соловья оборвал его недолгую и суровую жизнь… А только потом всё померкло.

Когда местный старшина собирал откуп Соловью, гнетущее чувство возникло у него в груди: какое-то предельно животное чувство. Он прочно ощущал приближение тяжелой битвы.

«Тугарин идёт, что ли?» – подумалось ему с неожиданной невесёлостью.

Хоть Соловей здесь и хорохорился, про Тугарина он уже слышал неоднократно. Жесточайший, свирепый. Рослый и широкоплечий. На груди он носил отрубленную голову одного богатыря, уже превратившуюся в череп.

Все его воины, славившиеся такой же жестокостью, с удовольствием брали врагов в плен, где превращали их жизнь в кошмар. Единственным минусом его вояк являлось то, что хребты их были совсем уж тощие, потому перебивались от хорошего удара.

Сам же Тугарин мог разорвать своими волосатыми лапищами много кого… И Соловей думал, что, если им предстоит встретиться в бою однажды, то ему придётся нелегко.

Когда же на него снова обрушилось страшное пьянство, и он засел в ближайший трактир, то эти опасения начисто стёрлись из его ума. Собственно, Тугарин был тем же воителем, что и Соловей, и должен был понимать, что во время походов может происходить всякое…

Воевода Ярослав Медведев гремел поблизости. Ух, суровый витязь – его латники в белых кольчугах разбили отряд Гнедого Таракана, всех грабастиков прирезали…И теперь охотились за оставшимися разбойниками. По словам Ямалгуда, тугарцы собирались выступить против ярославских дружинников…

Соловей был не против. Он валялся в беспамятстве на шёлковых подушках и собирался отправлять обоз с продовольствием в своё имение.

Полька же негодовала… Но и сидеть дома без дела не хотела, потому частенько выезжала со своей нянькой на карете со спаренными лошадями, чтобы проехаться по бескрайним гектарам земли, с которой ушли крестьяне, боявшиеся Соловья.

Жили они далеко от острогов, поэтому тысяцкие не рисковали отпускать свои отряды для поиска Одихмантьева сына. Кто-то, может, и нёсся рысью по лесу и полю, и даже кое-какие ордынцы отдельно теряли головы, но до имения Соловья не забредали.

Он сдружился с одним одноглазым разбойником по кличке Мотыга – завшивленный, тощий. С торчащими рёбрами и жёсткой зелёной щетиной. Они жили в его шатре целую неделю… Пока к ним не приехал подозрительный всадник в красных блестящих доспехах.

На его седле покачивался большой лук, рядом – колчан со стрелами.

Соловей смутно помнил впоследствии рассказ его о том, как он их нашёл. Но хорошо помнил, какие слова он передал от Тугарина.

– Я – гонец от нашего Пахана, великого Тугарина, – сказал им всадник, входя в шатёр без особенных раскланиваний. – Ты, Соловей, очень обидел его. И он советует тебе поостеречься. Ты понял?

Соловей посмотрел на него осоловевшими глазами и промолчал.

– Изыди отсель, мареновый! – рявкнул Мотыга. – Как ты смеешь толковать в таком тоне с моим гостем?!

Гонец холодно улыбнулся… Как смотрит пасынок на пьяного вдрызг и совершенно безобидного отчима.

– Он уважает тебя, но ты перешёл рубеж. Дружбы больше меж вами не будет. Остерегись, Соловей, Одихмантьев сын!

Сказав это, гонец ускакал.

Соловей, собственно, не придал значения этому, пока не произошло кое-что.

В очередное утро Полька, её нянька и кучер Прошка поехали на прогулку. С раннего утра солнце ещё не припекало, стояла чудесная свежесть, и лошади шли довольно обрадовано по сочной росистой травушке.

Полька же – по характеру своему мрачная и хмурая – и в это утро нарядилась в чёрное траурное платье в пол, и нацепила на шею белые крупные бусы.

Они проехали несколько километров, прежде чем кучер начал недовольно бурчать.

– Что там. Прошка? – строго спросила Полька, наклоняясь вперёд.

– Оборванец какой-то! Лезет под копыта, ух, сволочь! Пошёл отсюда!

Полька, наклонившись ещё, отчётливо увидела престарелого мужичка в лохмотьях, который действительно собирался залезть то ли под копыта их лошадей, то ли под колёса повозки. Он вытянул вперёд длинные жилистые руки, будто собирался попросить подаяние.

– Я тебе дам! – крикнул кучер и взметнул кнут, чтобы хорошенько приложиться к оборванцу… Но не удалось.

Бродяга мгновенно перехватил руку, готовящуюся его хлестнуть, и рванул кучера на себя. Тот с рёвом слетел с своего места – Полька отчётливо увидела его потёртые башмаки, взметнувшиеся в воздух. А потом он кубарем покатился по траве.

Но повозка дальше не поехала – лошади дико заржали и задыбились… В первый момент девушка не поняла, что произошло, но потом увидела, как бродяга второй рукой схватился за колесо повозки и удерживает её.

«Чертовщина!» – только и подумалось ей.

Рука же оказалась уже не той жилистой старческой рукой, а белой костистой лапищей с огромным кулаком. Да и вообще, этот бродяга обернулся в огромное чудовище – кипенное, из которого торчали белые рога по всему телу. И вдоль позвоночника.

– Изыди! Изыди! – заверещала её нянька крайне испуганным и надтреснутым голосом. Она почти задыхалась.

Существо же не послушалось её и сунуло свою длинную морду в повозку – на передней стороне у неё сидело два выпученных чёрных глаза. Оно принюхалось, хотя прекрасно видело и так, кто там сидит.

– Ты пойдёшь со мной, – прорычало чудовище и молниеносно протянуло другую лапу – Полька увидела кривые чёрные когти, а потом её подкинуло в воздух, весь мир перевернулся.

А после этого она почувствовала, как это чудовище положило её себе на плечо, как иной мужик носит моток верёвки, и это место стало стремительно оставаться позади.

Лошади же сами понеслись прочь, уволакивая повозку за собой с верещащей нянькой.

Соловей же еле-еле продрал глаза в этот день только к вечеру. Он продолжал столоваться у Мотыги и ни в чём не нуждался. Последнего не было.

Соловей приподнялся, изнывая от жажды и головной боли, дополз до деревянной кадушки и принялся оттуда черпать воду своей пятернёй. Жадно пить. Вода текла у него по усам, по шее. Он чувствовал невероятное облегчение…

В шатре появился Мотыга. По пояс голый, взмыленный. В красных шароварах и чёрных островерхих сапогах. Глаз его крайне взволнованно бегал по полу, будто он боялся посмотреть на Соловья.

– В чём дел, Мотыгушка? – спросил тот. – Что-то сказать хочешь?

– На хуторе был, – ответил он сразу. – И там гадкий толк ходит.

– Что же говорят люди?

– Чудище какое-то в краях наших объявилось.

Соловей поморщился, приводя мысли в порядок.

– Мне-то какое дело?

– Старец Осип сказал, что видел, как оно тащило на Восток высокую чернявую девку.

– И дальше что? – Соловея всё это начало раздражать и он, собственно, не любил все эти сплетни, и его мало волновало то, что происходило вокруг.

– Оно подбежало и к Осипу, – продолжал дальше Мотыга. – И сказало передать тебе, чтоб ты по дочери своей тризну справлял.

Соловья как кипятком ошпарило. Он схватил с пола ножны с палашом и в мгновение ока вырвал оттуда оружие. На лице его вспыхнул пожар.

– Что ты промолвил токмо что?

Мотыга, глубоко вздохнув, ещё раз пересказал случившееся.

– Это ещё что за смертник? – проскрежетал зубами Соловей. – Где Осип?!

Осип – совсем маленький старикашка – и рад бы был схорониться так, чтоб Одихмантьев сын его не нашёл. Но он нашёл. Конь Соловья гремел своими железными подковами на всю округу, когда он прискакал на хутор. Тот как раз плёл своими скрюченными пальцами корзину для рыбы.

– Где ты их видел?! – прогрохотал Соловей.

– Я ходил рыбу удить на Стремнине, – тихо сказал старик. – Там он и пробегал… Жуткое чудище! Белое, как мертвяк! С наростами по всему телу… Как рогами. И сказал он тебе…

– Я знаю, что он передал мне! Посмотрим, что он скажет, когда я с него голову сниму! Пущай так походит!

Соловей пребывал в самом настоящем бешенстве. И быстро помчался прочь, прям на Восток, рискуя загнать собственного коня.

Он не стал заезжать в своё имение: слушать причитания няньки Польки для него было хуже гибели, да и что она могла сказать ему?! Теперь предстояло найти чудовище – по описанию Осипа, крайне жуткое. Но он и сам не был беспомощной порослью.