Босс закрывает подбитый глаз рукой, а вторым призывает шторм. Я за пару маленьких шажков увеличиваю расстояние между нами и прикидываю план побега.
– Минина! – голосит Богданов. – Мне теперь в пору в Джека Воробья переодеваться!
– Упс, неловко получилось…
– Упс?!
Испарина на лбу Богданова скачет по морщинам, которые он создает суровым взглядом. Господи…гореть мне на адской сковородке.
– У меня запись новогоднего поздравления со дня на день, фуршет с коллегами с других телекомпаний, как, по–твоему, я теперь должен это все провернуть с видом алкаша первого января?
– П–п–п–простите, Родион Сергеевич…я правда, не нарочно.
– А по мне, так целилась в яблочко.
Брянская вальсирует к нам со световым обручем на шее и улыбается нездоровой завистливой улыбкой.
– Родь, потанцуем?
Родион растирает и растирает глаз, а я шмыгаю в узкий коридорчик из потных людей и молюсь о том, чтобы Брянская помогла ему забыть случившийся конфуз.
Конфуз.
Скорее большущая оплошность. Не хочу даже думать о предстоящем наказании. А оно непременно будет. Я подбила рябчика, а он на самом деле гордый орел. Очень гордый и очень орел.
– Минина, эй, Минина! – знакомый голос. Мышиные нотки, плюс гнусавость. Куропаткина. Сомнений нет.
Я верчусь на пятках, прижав к груди руки и с милейшим выражением лица, заостряю на ней взгляд.
– Ирина Юрьевна. Вы уже прилетели?
Главный редактор в привычном образе. Брючный костюм, белая блузка и косая челка, закрывающая пол лица, будто под ней гигантский шрам. Оставленный одной из обиженный стажерок.
– Три часа назад. Но меня никто не встретил. Я добиралась на перекладных. Пришлось вспомнить пару крепких словечек, чтобы вразумить местного водителя такси.
Да вы, Ирина Юрьевна ходячий словарь забористых фраз. Не скромничайте.
– Ох, я закрутилась, завертелась и забыла. Могу я как–то загладить свою вину?
Главная героиня «Служебного романа» насупливает брови. Да, ей бы не помешал Новосельцев. Явно у женщины проблемы в личной жизни. Всегда солдат в наряде.
– Не показывайся на глаза и все будет замечательно.
– Приятного вечера.
Я выдавливаю любезность и прохожу мимо нее.
– Виолетта?
Оборачиваюсь на ее призыв.
– Я бы хотела провести собеседование на должность ведущей прогноза погоды. Мало ли, вдруг найдутся кандидатки среди наших. Можешь узнать, свободен ли конференц–зал?
– Да, конечно, – поднимается температура, кожа покрывается волдырями, – что–то еще, Ирина Юрьевна?
– Скажи оператору Максимову, пусть держит себя в руках. Он мне будет нужен. Каникулы каникулами, а работу никто не отменял. Хотя, Богданову, кажется, безразлична наша внутренняя кухня, главное выходы в эфир точно в срок.
– Хорошо. Всем всё передам.
Куропаткина поправляет подплечники на пиджаке и проходит в шумный зал. Скорее бы сбросить отяжелевшую за секунды шубу, принять душ и лечь в кровать. Всем вокруг весело, только мне одной хочется зарыться в снег и не вылезать до весны. Может, тогда я перестану мечтать об огромной студии с зеленым полотном, в которой рождается магия?
***
В три часа ночи я просыпаюсь от галдежа за окном. Смех, свист петард, звон стекла. Дергаю угол одеяла и крепко–крепко зажмуриваюсь. Не помогает. В меня будто заливается расплавленная ненависть и, наполнив до краёв, не дает успокоиться. Со всей дури машу рукой, откидывая набитый синтепоном кусок ткани и встаю. До окна метра полтора. Хватаюсь за раму, тяну вверх и высовываюсь наружу. Брянская, Максимов и о, удивление, Ирина Юрьевна разговаривают, не жалея обидных словечек.
– Да никто из них не пройдет кастинг, Ир, никто. Шумская тупа, как пустая бочка, Винилова только с декрета вышла, куда ей. А Масько и Разина, увы, умом не блещут. Наговорят еще в кадре глупостей.
Оля явно не в том состоянии. Едва держится на шпильках. На километры ни души, только бесконечная белая пустыня, но она в сапожках тысяч за десять . Не изменяет себе.
– О, а помните, эта, как там ее, – Максимов икает, – Снежана Ломакина ляпнула о сезоне дождей в Подмосковье? И каких–то кометах?
Они смеются. Хихикают по–детски.
– Минина? – Куропаткина собирает снег с перил и лепит снежок.
Я чуть не вываливаюсь в сугроб со второго этажа, услышав свое имя. Любопытство меня убьет.
– Она ничего, но уж больно суетливая. – Вот ведь мигера Олька!
– Зато не спит на ходу. – Неожиданность от Максимова ласкает уши.
– Нет, не медийная она личность и закалки серьезной нет. – Резюмирует Ирина Юрьевна и попадает снежком в ближайшее дерево. С веток осыпается иней. Я фыркаю и возвращаюсь в комнату. Плечи холодные, щеки красные. Мороз градусов двадцать пять. Утром еще ниже будет.
Ото сна не остается и следа.
Расхаживаю от стены к стене, постукивая по подбородку. Я обязана рискнуть. Хватит сидеть на должности «девочки на побегушках». У меня есть образование, есть знания и опыт моих предшественниц. Я справлюсь. Осилит дорогу идущий. А я иду, сбивая камни с пути.
Стук. Потом снова. Потом двойной стук и царапанье. Ночные гости? Никого не жду.
– Минина, открывай, я знаю, что ты не спишь, видел тебя в окне.
Богданов обивает мой порог. Все интереснее и интереснее.
– Идите спать, Родион Сергеевич.
– Нам нужно поговорить. Обо мне и Брянской.
– В три часа ночи? – уже полушепотом у двери спрашиваю я.
– Я давно не обращаю внимание на время. Открывай.
– Уходите. Завтра у нас день на горнолыжном склоне. Там и поговорим.
– Уволю, если не откроешь.
Я раздумываю целую минуту, ради приличия и распахиваю дверь. Он виснет руками на косяках и смотрит в упор.
– Если бы хотели, уволили бы еще на вечеринке. Когда я вам в глаз хлопушкой стрельнула. И к тому же, у меня есть компромат на вас.
Заходит в номер, а я смотрю на пустоту перед собой и не могу поверить в зашкаливающую наглость. Тет–а–тет с мужчиной глубокой ночью? Да где это видано.
– У тебя здесь хорошо, – Богданов рисует зигзаги взглядом, – просторно.
– Я уже сказала, что никому не расскажу о вашем романе с Ольгой.
– Романе? – усмехается, уголок его рта искривляется. – Что за бредятина?
– Но вы же здесь по этой причине?
– Нет. Не по этой.
Бирюзовая радужка наливается синевой.
– Тогда что?
– У меня к тебе предложение. И попробуй мне отказать…
Складываю руки на груди. Послушаю прямое вещание Богданова.
– У человека всегда есть выбор.
Говорю и приподнимаю идеальную бровь. Кидаю ему вызов.
– Мои родители прилетают тридцатого декабря и встретят в резиденции Новый год. Отвадь до этого времени от меня Брянскую, и я выполню любое твое желание.
– Хм, чем вам так не угодила, эта милая, жизнерадостная девушка?
Боевая стойка. Готовьтесь, босс, вам придется защищаться.
– Издеваешься? – грузно выдыхает. Сбрасывает всю тяжесть. – Переспать с ней пару раз одно дело, а быть объектом ее постоянного внимания и…
– Вам ли не знать, что бывает, если не та голова начинает руководить.
У Богданова пограничное состояние. Мои плечи опускаются, в ноги заливается бетон. Не вздохнуть, не пошевелиться.
Не ведись, твержу себе в уме.
Ловкий манипулятор.
Плут.
Красивый, безупречный, образованный лжец.
– Сделка века, Витаминка. Соглашайся. Предложение действует, – движение рукой, часы показываются из–под манжеты рубашки. – Ровно пять, четыре, три, два…
– Ладно! – взмахиваю обеими руками,– Но с чего вы взяли, что я смогу?
– Не правильная постановка вопроса. С чего я взял, что ты не сможешь. Ты вывезла банкет, диковатый конкурс и приезд Горгоны. Так что, выше нос, Минина.
Диплом за главную неудачницу года получает Виолетта Минина. Аплодисменты!
– Я хочу стать ведущей прогноза погоды. И ничего другого мне не надо.
– Хочешь болтать о циклонах и перепадах давления? Договорились.
Прячет руки в карманах брюк. Небрежный, усталый, немного взъерошенный идет на большой риск. Ему действительно нужна моя помощь. Никакой жалости. Я не буду ее испытывать. В горле ком встает ребром. В ушах звенят колокола.
– И как мы закрепим наш уговор? Скрестим мизинцы?
Богданов подбирается ко мне тигриной походкой, мягко проводит по линии скулы пальцем и подцепляет подбородок. Моя нижняя губа оттопыривается, зазывно блестит. Плескаюсь в лазурных озерах его глаз, ищу берег, а он скрыт туманом.
– Мы взрослые люди, Виолетта, поэтому, – наклоняется, сгибаясь практически пополам, и кожу на губах покалывает миллионом иголочек, – обменяемся, чем–то более весомым.
Сглатываю сушь во рту и отворачиваю голову при его малейшем приближении.
– Наступаете на одни и те же грабли, Родион Сергеевич. Ничему вас жизнь не учит.
Он целует меня в щеку, и я выпускаю шипы. У хорошей розы, не гибридной, обязаны быть шипы. Только тогда она считается царицей цветов.
О проекте
О подписке