Глава 3

Окно разбилось с ясным, высоким звоном, и штуковина, которая пролетела сквозь него, тяжело ударилась о протертый ковер в центре комнаты.

Рингил завозился посреди скомканной постели и приоткрыл один глаз. Края разбитого стекла блестели на солнце слишком ярко, чтобы он в своем нынешнем состоянии мог смотреть прямо на них. Он перекатился на спину, одной рукой ощупывая кровать в поисках того, с кем провел прошлую ночь. Обнаружилась лишь простыня во влажных пятнах. Парнишка исчез – они всегда так делали задолго до восхода солнца. Вкус во рту был такой, словно он лизал внутренности дуэльной перчатки, а в голове стоял гул не хуже, чем от маджакского военного барабана.

Падров день. Радость-то какая.

Он опять перевернулся и принялся шарить по полу у кровати, пока кончиками пальцев не наткнулся на тяжелый предмет неправильной формы. Дальнейшие исследования показали, что это камень, завернутый в нечто вроде дорогого пергамента. Он поднес находку к лицу, убедился, что пальцы не обманывают, и развернул бумагу. Это был небрежно оторванный кусок большого листа, надушенный и с нацарапанным по-трелейнски словом:

«Вставай».

Почерк был знакомый.

Рингил застонал и сел среди простыней. Завернувшись в одну из них, вылез из кровати и побрел, шатаясь, к недавно разбитому окну. Внизу посреди припорошенного снегом двора обнаружились всадники в стальных кирасах и шлемах, которые безжалостно сверкали на солнце. Они окружали карету, а изогнутые линии на снегу отмечали место, где та развернулась, прежде чем остановиться. Возле кареты стояла женщина в капюшоне с меховой оторочкой и в наряде трелейнской аристократки, прикрывая глаза ладонью и глядя вверх.

– Добрый день, Рингил, – крикнула она.

– Мама. – Рингил подавил новый стон. – Чего тебе нужно?

– Я не прочь позавтракать, но час давно миновал. Насладился Падровым кануном?

Рингил прижал ладонь к той части головы, где пульсирующая боль казалась самой сильной. От упоминания завтрака его желудок скрутило судорогой.

– Так, стой там, – проговорил он слабым голосом. – Я сейчас спущусь. И больше не бросай камни. С меня за это деньги стрясут.

Вернувшись в комнату, он опустил голову в таз с водой рядом с кроватью, наскоро вымыл волосы и лицо, поскреб во рту душистой щепкой для зубов из банки на столе и пошел искать свою разбросанную одежду. Хоть комната и была маленькая, это заняло больше времени, чем можно было бы ожидать.

Одевшись, он убрал длинные и красивые черные волосы с лица, перевязал их обрывком грубой серой ткани и вышел на лестничную площадку постоялого двора. Остальные двери были надежно закрыты; вокруг ни души. Большинство гостей цивилизованным образом отсыпались после празднования Падрова кануна. Он спустился по лестнице, стуча каблуками и на ходу заправляя рубашку в штаны – требовалось действовать быстро, пока леди Ишиль из Эскиатских Полей не заскучала и не приказала охраннику сломать входную дверь.

Отодвинув засов на двери, ведущей во внутренний двор, он вышел наружу и остановился, моргая от солнечного света. Конная охрана, казалось, не двинулась с места после того, как он отошел от окна, но Ишиль уже была возле двери. Как только Рингил появился, она опустила капюшон и обняла его. Поцелуй в щеку, которым мать его одарила, был вежливым и официальным, но объятие выдавало более сильные чувства. Он ответил с энтузиазмом, какой позволяли гудящая голова и беспокойный желудок. Добившись своего, Ишиль отступила, продолжая удерживать его на расстоянии вытянутых рук, словно платье, которое собиралась надеть.

– Рада встрече, мой прекрасный сын, рада встрече.

– Как ты поняла, какое окно разбить? – с кислым видом спросил он.

Госпожа Ишиль взмахнула рукой.

– О, мы спросили. Это было нетрудно. Каждый в этом свинарнике, замаскированном под город, знает, где ты спишь. – Изящно поджав губы, она его отпустила. – И с кем.

Рингил пропустил последнее мимо ушей.

– Я герой, мама. Чего ты еще ждала?

– Тебя здесь все еще называют Ангельскими Глазками? – Она вгляделась в его лицо. – Сдается мне, «Демонические Глазки» теперь подошло бы больше. Они краснее, чем кратер Ан-Монала.

– Падров день, – коротко ответил он. – Такой цвет глаз – дань традиции. И вообще, с каких пор ты знаешь, как выглядит Ан-Монал? Ты там не была.

Она фыркнула.

– Ты уверен? Я могла там побывать в любое время на протяжении последних трех лет – столько прошло со дня, как ты в последний раз навещал свою бедную пожилую мать.

– Мама, умоляю…

Рингил покачал головой, рассматривая ее. «Пожилая», как он полагал, было достаточно точным определением возраста в сорок с чем-то, но матери такое определение не подходило. Ишиль стала невестой в тринадцать и родила четверых еще до того, как ей исполнилось двадцать. Следующие два с половиной десятилетия она трудилась над своими женскими прелестями и тем, чтобы Гингрен Эскиат, невзирая на все опрометчивые поступки с другими, более молодыми женщинами, которые оказывались на расстоянии вытянутой руки, в конце концов возвращался к брачному ложу. Она подрисовывала глаза и губы кайалом в ихельтетском стиле; ее волосы были убраны с изящного лба, едва отмеченного морщинами, и скул, заявляющих о южном происхождении ее семьи. А когда она двигалась, под одеждой вырисовывались формы, достойные женщины вполовину моложе. В трелейнском высшем обществе шептались о колдовстве – дескать, Ишиль продала душу ради молодого облика. Рингил, который много раз видел, как она одевается, больше склонялся к косметике, хотя с продажей души согласился. Родители Ишиль были торговцами, но мечтали о большем; они обеспечили своей дочери жизнь в роскоши, выдав ее за мужчину из Дома Эскиат, но, как часто бывает со сделками, пришлось заплатить – платой была жизнь с Гингреном.

– Это ведь правда, – настаивала она. – Когда ты в последний раз был в Трелейне?

– Как поживает отец? – уклонился он от ответа.

Их взгляды встретились. Мать вздохнула и пожала плечами.

– О, ты же знаешь. Твой отец… это твой отец. С ним не стало легче жить теперь, когда появилась седина. Он спрашивает о тебе.

Рингил изогнул бровь.

– В самом деле?

– Честное слово. Время от времени по вечерам, когда устает. Мне кажется, он начинает… сожалеть. По крайней мере, о некоторых словах.

– Он что, умирает? – Рингил не сумел скрыть горечь в голосе. – Ты поэтому приехала?

Она снова посмотрела на него, и на этот раз показалось, что в ее глазах на мгновение ярко блеснули слезы.

– Нет, не из-за этого. По такому поводу я бы не приехала, ты знаешь. Дело в другом. – Она внезапно хлопнула в ладоши и нацепила улыбку. – Но что мы стоим, Рингил? Где все? В этом месте столько же жизни, сколько в Олдрейнском круге из камней. У меня голодные охранники и служанки, лошадей нужно накормить и напоить. Если на то пошло, и сама не откажусь перекусить. Разве хозяин твоего постоялого двора не хочет заработать горстку монет из Лиги?

Рингил пожал плечами.

– Пойду спрошу. А потом, надеюсь, ты объяснишь мне, что происходит.

* * *

Хозяин постоялого двора – судя по физиономии, такой же похмельный, как Рингил, – и впрямь слегка оживился при упоминании о трелейнских деньгах. Он открыл обеденный зал, примыкающий к пивной, приказал заспанному конюху заняться лошадьми и побрел на кухню, чтобы проверить, не осталось ли чего-нибудь годного после ночной пирушки. Рингил пошел с ним, заварил себе травяного чаю и вернулся в столовую, где уселся за дубовый стол на козлах, ссутулился и уставился на подымающийся над чашкой пар, словно то был призванный дух. В свой черед вошла Ишиль в сопровождении охранников и трех компаньонок, которые, видимо, прятались в карете. Они засуетились, производя слишком много шума.

– Вижу, путешествуешь налегке.

– О, Рингил, помолчи. – Ишиль расположилась по другую сторону стола. – Я не виновата, что вчера ты слишком много выпил.

– Нет, но виновата в том, что я проснулся так рано и вынужден это терпеть. – Одна из компаньонок хихикнула, но потом покраснела и затихла, когда Ишиль бросила на нее ледяной взгляд. Рингил хлебнул чаю и поморщился. – Итак, ты расскажешь мне, зачем все это?

– Может, сперва выпьем кофе?

– Скоро будет. Я нечасто веду светские беседы, мама.

Ишиль элегантным жестом выразила смирение.

– Ну, ладно. Ты помнишь кузину Шерин?

– Смутно. – Он выудил из детских воспоминаний лицо болезненной девочки с ниспадающими темными локонами, слишком юной, чтобы он смог поиграть с ней в саду. Он связал ее с тем временем, когда летом жил на вилле Ишиль на побережье в Ланатрее. – Одна из детей Нерлы?

– Дерсин. Нерла была ее теткой по отцу.

– Точно.

Молчание затягивалось. Кто-то вошел и принялся разводить огонь в очаге.

– Шерин продали, – тихо сказала Ишиль.

Рингил смотрел на чашку в своих руках.

– Да ладно. Как это случилось?

– А как такое случается в наши дни? – Ишиль пожала плечами. – Долги. Она вышла за дельца по имени Билгрест, который торговал готовой продукцией, ты его не знаешь. Это было несколько лет назад. Я отправила тебе приглашение на свадьбу, но ты не ответил. Как бы там ни было, похоже, у Билгреста начались проблемы с азартными играми. А ещё он некоторое время спекулировал на рынке зерна и, в основном, ошибался. Это, плюс необходимость сохранить лицо в Трелейне уничтожили большую часть накопленного им капитала, вследствие чего, будучи идиотом, он перестал платить взносы в страховой фонд, чтобы сократить расходы, а затем корабль, перевозивший его товар, потерпел крушение у мыса Джерджис. Ну и… – Она снова пожала плечами. – Сам понимаешь, что случилось потом.

– Могу себе представить. Но у Дерсин есть деньги. Почему она не внесла залог?

– У нее не так много денег, Рингил. Вечно ты думаешь, что…

– Мы ведь о ее гребаной дочери говорим, клянусь Хойраном. А у Гарата есть состоятельные друзья, не так ли? Они могли собрать нужную сумму. И вообще, почему они просто не выкупили Шерин?

– Они не знали. Билгрест никому не рассказывал, как идут дела, а Шерин ему подыгрывала. Она всегда была гордой, и ей известно, что Гарат так и не одобрил этот брак. Видимо, он уже несколько раз одолжил им деньги и ничего не получил обратно. Думаю, Гарат и Билгрест повздорили. После этого Шерин перестала просить. Перестала их навещать. Дерсин не видела ни ее, ни зятя несколько месяцев. Мы обе были в Ланатрее, когда узнали о случившемся, и пока новости дошли до нас, пока мы вернулись в город… прошла, наверное, неделя. Нам пришлось вламываться в дом. – Она едва заметно вздрогнула. – Все равно что войти в гробницу. Мебели не было, судебные приставы забрали все, даже шторы и ковры, и Билгрест просто сидел там, заперев ставни, и что-то бормотал себе под нос в темноте.

– Дети у них есть?

– Нет, Шерин бесплодна. Мне кажется, поэтому она и цеплялась за Билгреста – ему было все равно.

– Великолепно… Ты ведь понимаешь, что это значит, да?

Опять ненадолго воцарилась тишина. Принесли кофе с вчерашним хлебом, который поджарили, чтобы размягчить, с несколькими разновидностями джема и масла, а также подогретым бульоном. Охранники и компаньонки набросились на еду с воодушевлением, от которого Рингил испытал новый легкий приступ тошноты. Ишиль сделала небольшой глоток кофе и опять устремила на сына мрачный взгляд.

– Я сказала Дерсин, что ты займешься поисками.

Рингил изогнул бровь.

– Так и сказала? Это было опрометчиво.

– Пожалуйста, не будь таким, Гил. Тебе заплатят.

– Мне не нужны деньги. – Рингил ненадолго закрыл глаза. – Почему отец не может с этим разобраться? Не похоже, чтобы ему не хватало людей.

Ишиль отвела взгляд.

– Ты знаешь мнение твоего отца о моей семье. А со стороны Дерсин, если углубиться на пару поколений, почти настоящие болотные обитатели. Вряд ли они достойны его милости. Как бы там ни было, Гингрен не пойдет против эдиктов. Ты знаешь, как все обернулось после войны. Это законно. Шерин продали по закону.

– Но ведь можно подать апелляцию. В хартии есть такое положение. Заставь Билгреста поползти на коленях в Канцелярию, пусть принесет публичные извинения и пообещает возместить убытки, выступи гарантом, если Дерсин не сможет достать деньги, а отец не захочет пачкать руки.

– По-твоему, мы не пытались так сделать?

– Что же произошло?

Внезапная вспышка надменного гнева – та сторона Ишиль, которую он почти забыл.

– А случилось, Рингил, то, что Билгрест предпочел удавиться, а не извиниться. Вот что случилось.

– Опаньки.

– Не смешно.

– Пожалуй, не смешно. – Он сделал еще глоток чаю. – Зато очень благородно. Лучше смерть, чем бесчестье, и все такое. Да еще от торговца готовым товаром. Замечательно. Отец, вероятно, был впечатлен, сам того не ожидая.

– Твои отношения с отцом тут ни при чем, Рингил!!!

Компаньонки застыли. Крик Ишиль отразился от низкой крыши обеденного зала; в дверях кухни и окне, выходящем во двор, появились изумленные лица зевак. Охранники переглянулись, явно задаваясь вопросом, ожидают ли от них демонстрации силы, которая должна заставить крестьян вернуться к своим делам. Рингил встретился взглядом с одним из них и слегка покачал головой. Ишиль сжала губы, глубоко вздохнула.

– Это не касается твоего отца, – тихо проговорила она. – Я не такая дура, чтобы на него рассчитывать. Это услуга, о которой я прошу тебя.

– Мои дни борьбы за справедливость, истину и свет миновали, мама.

Она резко выпрямила спину.

– Меня не интересует справедливость или истина. Это семья.

Рингил снова закрыл глаза и помассировал переносицу двумя пальцами.

– Почему я?

– Потому что ты знаешь этих людей, Гил. – Она протянула руку через стол и коснулась его свободной руки тыльной стороной ладони. От соприкосновения он распахнул глаза. – Живя дома, ты постоянно тыкал нас носом в этот факт. В Трелейне ты сможешь отправиться в такие места, куда я не сумею пойти, а твой отец не захочет. Ты сможешь…

Она прикусила губу.

– Нарушить эдикты, – уныло закончил он вместо нее.

– Я обещала Дерсин.

– Мама. – Внезапно в похмельной голове прояснилось. Гнев и острое чувство несправедливости случившегося нахлынули, наделив Рингила какой-то смутной силой. – Ты понимаешь, о чем просишь? Ты ведь знаешь, какой у работорговли уровень прибыли. Хоть представляешь себе, как ведут себя те, у кого такие побудительные мотивы? Эти люди балду не пинают, чтобы ты знала.

– Я знаю.