Цитаты из книги «Чайка Джонатан Ливингстон»

Порицание на общем собрании. За этим неминуемо следует изгнание из сообщества чаек. Отлучение от Стаи и ссылка в Дальние Скалы, где уделом изгнанника становится полное одиночество.– …И ты – Чайка Джонатан Ливингстон – однажды поймешь, сколь неблагодарной вещью является безответственность. Нам не дано постигнуть смысл жизни. Очевидно же в ней лишь одно: в этот мир мы приходим для того, чтобы питаться и за счет этого как можно дольше в нем существовать

Когда Джонатан присоединился к Стае, отдыхавшей на пляже, была уже глубокая ночь. Он ужасно устал, кружилась голова, однако он был доволен и, прежде чем приземлиться, описал широкий круг над пляжем, а перед самым касанием земли молниеносно выполнил один полный оборот бочки. Когда он расскажет им обо всем, когда они узнают о Прорыве, они будут вне себя от радости, размышлял Джонатан. Насколько богаче теперь станет жизнь! Ведь если прежде вся она проходила в унылой суете: берег – судно – берег, – то сейчас в ней появится смысл!

Джонатан погрузился глубже в воду, и вдруг где-то внутри него зазвучали глухие раскаты странного голоса:«Ерунда все это. Я – чайка. Ограниченность – мой удел. Если бы моим предназначением была скорость и столь глубокое постижение искусства полета, тело мое от рождения обладало бы соответствующими особыми свойствами, и тогда ум естественным образом работал бы в нужном направлении. Для скорости полета требуются короткие крылья сокола, а их у меня нет. И питаюсь я холодной рыбой, а не мышами. Прав был отец. Нужно оставить всю эту чушь. Нужно вернуться домой – в Стаю – и быть довольным тем, что я есть. Ибо я – всего лишь жалкая чайка, возможности мои ограничены, и я должен с этим смириться».Голос умолк. Джонатан был согласен. Ночью место чайки – на берегу. И он дал себе клятву, что с этого самого мгновения он становится нормальной чайкой. Так будет лучше для всех.

Причем пытался честно, по-настоящему принимая участие в гаме и возне, которые устраивала Стая в борьбе за рыбьи потроха и корки хлеба вокруг рыбацких судов и причалов. Но выработать в себе серьезное ко всему этому отношение Джонатану так и не удалось.– Нелепость какая-то, – размышлял он, намеренно роняя завоеванную в тяжелой борьбе добычу.Старая голодная чайка, которая гналась за Джонатаном, подхватывала брошенный кусок.Джонатан подумал:– Все это время я мог бы потратить на изучение полета. Ведь еще столько всего предстоит узнать!

Большинство чаек не утруждают себя изучением чего-то большего, чем элементарные основы полета. Отлететь от берега на кормежку и вернуться – этого вполне достаточно. Ведь для большинства имеет значение не полет, но только лишь еда. Но для Чайки по имени Джонатан Ливингстон важен был полет. А еда – это так… Потому что больше всего на свете Джонатан любил летать.Такой подход к жизни, как обнаружил Джонатан, отнюдь не прибавляет популярности в Стае. Даже родители его были обескуражены тем, что он проводит день за днем в одиночестве, экспериментируя и сотни раз повторяя низкие планирующие спуски.

– Это… это… прекрасно – вот что я тебе скажу! Но я никогда не видел тебя в стае… Кто же ты, наконец? – Можешь называть меня Джон.

Так теперь стало поступать все больше молодых птиц. Да, им было тяжко осознавать тщету жизни – но эти чайки по меньшей мере были честны перед собой и достаточно мужественны, чтобы открыть глаза и увидеть, что жизнь бессмысленна. И вот однажды в послеполуденный час Энтони неспешно летел над морем, уныло размышляя о том, что жизнь не имеет цели. А поскольку все бесцельное бессмысленно по определению, единственным уместным в такой ситуации действием будет нырнуть в океан и погибнуть. Лучше вообще не существовать, чем существовать без смысла и радости – как водоросль. Это разумно. В этом есть безупречная логика – а Чайка Энтони всю свою жизнь ориентировался на честность и логику. Все равно придется умереть – рано или поздно, – и он не видел никакой причины продлевать скучный и болезненный опыт существования.

чти теряю контроль над ситуацией. Существуют законы полета, которых не обойти. А если ты не веришь, тогда пойди и попробуй сам! Неужели ты искренне уверовал, что этот ваш несравненный Чайка Джонатан летал на скорости двести миль в час?

– Вот, смотри-ка, – сказал Энтони некоему Одобренному Ученику, – те птицы, которые приходят послушать тебя по вторникам, делают это по трем причинам, не правда ли? Потому что считают, будто чему-то при этом учатся; потому что думают, будто, положив очередной камешек на курган, сами сделаются святыми; или же потому, что этого ожидают от них окружающие. Верно? – Неужели тебе больше ничему не нужно научиться, птенец? – Научиться-то мне нужно… вот только я не вижу чему. Никакие миллионы камешков не сделают меня святым, если я этого не достоин. И мне нет дела до того, что думают обо мне другие чайки. – И каков же твой ответ, птенец? – спросил Одобренный, опешивший от такой ереси. – Как бы ты сам назвал чудо жизни? Великая-Птица-Джонатан-да-святится-Имя-Его сказал, что полет… – Жизнь – не чудо, Одобренный. Жизнь – тоска. А твоя Великая Птица Джонатан – всего лишь древний миф, придуманный неизвестно кем. Просто сказочка, в которую верят слабаки, потому что им недостает мужества взглянуть на мир как он есть. Ты сам подумай! Чайка, летящая со скоростью двести миль в час! Я не раз пытался разогнаться, но быстрее пятидесяти никак не получается – да и то лишь во время пикирования, когда я уже по

чтобы даже близко не подлетать к курганам, возведенным из церемоний и предрассудков тех птиц, которые предпочитали искать оправдания своим неудачам, вместо того чтобы неустанно трудиться на пути к истинному величию. Мыслящие чайки – как это ни парадоксально – мгновенно закрывали свой ум, едва заслышав определенные слова: «Полет», «Курган», «Великая Птица», «Джонатан». В беседе на любые другие темы они проявляли не меньшую остроту ума и интеллектуальную честность, чем сам Джонатан, но при звуке его имени – или других слов, замусоленных Одобренными Учениками, – их ум наглухо схлопывался, безжалостно лязгнув, как дверь западни.