Демонстранты и силы, контролирующие толпу

Наступательная паника также характерна для насилия, которое совершают во время организованных демонстраций как сами их участники, так и полиция или вооруженные силы, призванные их контролировать. На демонстрациях часто собирается большое количество людей, но, когда вспыхивает насилие, в подавляющем большинстве случаев прямого столкновения двух этих групп серьезного ущерба не происходит. Подобно равным по силе армиям, демонстранты и их оппоненты, представляющие государство, обычно вступают в противостояние с ничейным исходом, издеваясь друг над другом (в современных условиях полицейского контроля над толпой эти издевательства поначалу, как правило, исходят только с одной стороны, поскольку представители власти выстраиваются в более статичном, контролируемом бюрократическими методами порядке).

Толпы демонстрантов и силы, контролирующие толпу, очень напоминают армии эпохи боевых порядков типа фаланги, и когда между ними вспыхивают столкновения, они обычно похожи на соревнования по толканию друг друга, характерные для большинства сражений с участием фаланг. Именно поэтому на некоторых фотоснимках обнаруживается насилие в легкой форме, когда во время физического столкновения организованные ряды и демонстрантов, и сил, контролирующих толпу, сохраняют исходный порядок. В таких случаях полицейские берутся за дубинки, чтобы наносить беспорядочные удары по демонстрантам, которые вклиниваются в их шеренгу (либо когда демонстрантов толкают сами полицейские, или даже если демонстранты непреднамеренно натыкаются на полицию). Все это напоминает фалангу в ближнем бою, а ущерб от таких столкновений, как правило, относительно невелик – по тем же самым причинам, из‑за которых фаланги не могут вести слишком серьезный бой, пока их шеренги остаются сплоченными. Например, именно так развиваются события, когда полиции удается успешно оттеснить демонстрантов в замкнутое пространство, что позволяет отрезать им пути отступления в любых направлениях от таких мест, как перекресток или площадь. В результате демонстранты оказываются в давке, по периметру которой полиция может бить дубинками отдельных лиц, пытающихся убежать. В качестве примера можно привести первомайские демонстрации в Лондоне. Большинство демонстрантов на фотоснимках, опубликованных в Daily Mail и лондонской Times от 2 мая 2001 года, выглядят испуганными и подавленными; несколько человек наносят пинки или удары кулаками по полицейским шеренгам, а полицейские бьют демонстрантов дубинками. В прессе действия полиции не квалифицируются как зверства. Избиваемые испытывают боль, а остальные участники событий оказываются в неприятной давке и получают пугающий опыт, однако в глазах журналистов и наблюдателей подобное насилие в толпе выглядит не очень эффектно и обычно не получает широкой огласки. Отчасти это объясняется тем, что наступательная паника не возникает, пока обе группы толпятся по разные стороны – такая ситуация не располагает к продолжительному и эмоциональному атакующему порыву, который имеет столь неприглядный вид.

Еще один относительно редко встречающийся, но выразительный способ перехода от противостояния с ничейным результатом к насилию приводит к большему числу жертв, поскольку власти, располагающие гораздо лучшим вооружением, чем демонстранты, открывают огонь из винтовок или другого оружия. Один из таких знаменитых исторических случаев произошел во время Русской революции в июле 1917 года, когда в Петрограде под предводительством большевиков было организовано крупное шествие против возобновления участия России в мировой войне. На сохранившемся снимке момента, когда войска внезапно открыли стрельбу по участникам этой демонстрации, видно, как часть толпы разбегается во все стороны от огня, некоторые падают, а основная масса прижимается к зданиям. Солдаты сами находятся в состоянии наступательной паники: напряженность протеста внезапно нарушается стрельбой, которую мог начать всего один солдат, но затем его действие стремительно превратилось в волну стрельбы, охватывающую всех³⁰. В отличие от демонстраций, где ряды сторон остаются нетронутыми, подобные события имеют чрезвычайно драматичный характер, иногда выступая в роли поворотных моментов истории. Такое впечатление определяется именно паническим разрывом, поскольку его легко истолковать либо как масштабную победу, либо как масштабное злодеяние. В «июльские дни» импульс петроградского восстания был сломлен – уже на следующий день к оппозиции были успешно применены жесткие меры, загнавшие большевиков в подполье [Троцкий 1997: гл. 25]. Кроме того, интерпретировать подобные ситуации, когда у одной из сторон противостояния происходит срыв, в качестве злодеяния, требующего массовой контрмобилизации, способны пресса и общественность. Поворотный момент в движении за гражданские права в США произошел в Сельме (штат Алабама) 7 марта 1965 года, когда полиция с дубинками и собаками напала на участников марша за гражданские права, в результате чего получили ранения 67 из 600 демонстрантов [Gilbert 2000: 323]. Общественный резонанс заставил Конгресс и президента принять закон об избирательных правах, поскольку симпатии публики безвозвратно переметнулись к противникам расовой сегрегации.

Однако драматический эффект основан не просто на количестве жертв. Во время расстрела в Петрограде потери были невелики: шесть или семь убитых и два десятка раненых – если допустить, что в толпе находилось десять тысяч человек или более, то они составили менее 0,3%. В Сельме погибших не было, хотя доля раненых достигла порядка 10–11% демонстрантов. С военной точки зрения это легкие потери, не имеющие существенного значения для физических сил противника. Однако важным моментом для перелома ситуации оказалась впечатляющая картина эмоционального террора, которую одна из сторон осуществила по отношению к другой. Во время демонстраций насилие обеспечивает coup de théâtre [театральный эффект, фр.], однако оно должно быть драматически убедительным и допускающим одну из двух интерпретаций: либо войска расстреляли и разогнали неуправляемую толпу, сохранив порядок, либо власти атаковали мирных участников марша, устроив беспорядочную бойню. И в том и в другом случае реальностью, получающей общественный резонанс, становится именно картина рассыпающейся в ужасе толпы, а не фактическое количество жертв³¹.

Однако наиболее распространенной формой насилия, совершаемого толпой, является другой паттерн, когда действия обеих сторон не являются героическими. Омерзительные подробности в данном случае не выступают хорошей театральной сценой и не поддаются четким политическим интерпретациям. Наиболее типичным способом причинения серьезного ущерба одной из сторон оказывается распад человеческой массы на небольшие группы, после чего всеобщая конфронтация превращается в серию мелких стычек. Как правило, это происходит в два этапа. Сначала демонстранты разбиваются на небольшие скопления. Иногда это небольшие отряды агрессивных активистов, которые рыщут по месту события, бросаясь камнями или другими предметами. Например, на опубликованном AP/World Wide Photos снимке демонстрации, состоявшейся в сентябре 2002 года в Буэнос-Айресе во время кризиса президентской власти, присутствует группа из шести человек, которая бежит в направлении зрителя по улице, усеянной булыжниками. Трое наиболее воинственных ее участников без рубашек запечатлены в момент, когда они бросают камни, двое следуют за ними в качестве группы поддержки, а еще один, находящийся чуть поодаль (возможно, он не принадлежит к этой группе), шарахается в сторону. На фото также можно заметить их противников – группу полицейских в шлемах, бегущих за этими людьми на расстоянии примерно двух десятков метров, – а еще дальше стоят врассыпную несколько зрителей происходящего – возможно, это не столь воинственно настроенные участники исходной демонстрации.

До какого-то момента эти небольшие скопления людей, скорее всего, будут совершать привычное неумелое насилие, представляющее собой показательную браваду, – в основном они промахиваются мимо своих целей или изредка случайно в кого-то попадают (причем не обязательно в того, в кого целились). По-настоящему опасными они становятся, когда в результате их перемещения по улицам возникают небольшие локальные ситуации, в которых они обладают подавляющим преимуществом – и вот уже группа полицейских избивает одинокого демонстранта либо группа демонстрантов избивает одного полицейского или солдата. Демонстранты прибегают к серьезному насилию лишь в тех ситуациях, когда им под руку подворачивается несколько полицейских или солдат, отделившихся от общей массы, при соотношении от четырех до восьми на одного. Оставшийся в одиночестве представитель власти по-прежнему может быть вооружен, но он не готов применять оружие, оказавшись в том пассивном состоянии, которое выпадает на долю жертв гораздо большей и более энергичной группы, устремляющейся на него в порыве наступательной паники. Эти небольшие толпы активизируются там, где застают противника в уязвимом положении, отрезанным от поддержки, окруженным и неспособным определиться, в каком направлении переключить внимание, поэтому в итоге он закрывает голову, приседает или падает на землю, после чего нападающие обрушивают на него град пинков и ударов, иногда используя металлические прутья и другое оружие. На одном из снимков, сделанных во время свержения сербского диктатора Милошевича в Белграде в октябре 2000 года, видно, как четверо мужчин набрасываются на одного спецназовца, который пытается закрыть голову руками, не предпринимая попыток достать пистолет из кобуры, двое других нападающих пытаются опрокинуть или схватить его, а еще несколько человек изо всех сил бьют его палками и монтировками (см.: Daily Telegraph, 6 октября 2000 года).

Насилие полиции по отношению к демонстрантам является зеркальным отражением описанного выше: шествие демонстрантов организованным строем или шеренга пикетчиков распадается на небольшие группы, как правило, в тот момент, когда они убегают от полицейского наряда. Вокруг одного из демонстрантов возникают небольшие скопления полицейских, избивающих его или ее дубинками. Именно такую сцену можно увидеть на снимке демонстрации безработных в Буэнос-Айресе в июле 2002 года (см.: The Australian, 28 июня 2002 года). Демонстранты убегают от пытающейся задержать их полиции, многие прижимаются к стенам вдоль тротуара, а тех, кто упал на землю посреди улицы (вероятно, из‑за того, что они споткнулись во время погони), бьют вооруженные дубинками полицейские.

Эти мини-конфронтации отличаются деструктивностью, поскольку каждая маленькая стычка становится заключительным эпизодом наступательной паники. Сначала возникает период напряженности, которая нагнетается во время массовой конфронтации; исходными эмоциями выступают простое предвкушение, ожидание, что нечто произойдет, а в случае полиции – закипающее возмущение из‑за публичного унижения ее авторитета; к этим эмоциям может примешиваться страх, нарастающий даже при возникновении небольших вспышек насилия, а также в тот момент, когда тела участников события подвергаются все более интенсивной давке. Серьезное насилие начинается с внезапного перелома, который побуждает обе стороны стремительно переходить к действиям. Признаки, предзнаменующие насилие, появляются там, где за напряженностью следует ощутимое ослабление тех, кто еще несколько мгновений назад выглядел сплоченным противником. Как правило, этот эффект возникает за счет проблемы быстрого перемещения тел в толпе, нарушающего ее упорядоченные шеренги – иногда это буквально превращается в затор наподобие битвы при Азенкуре, когда демонстранты или полицейские спотыкаются и падают на землю. Именно те, кто упал и не может достаточно проворно уйти с дороги или удерживать оборонительную позицию вместе со своими товарищами, и становятся объектом нападения³².

В качестве иллюстрации этих процессов можно привести описание первомайской демонстрации радикальных рабочих организаций в Берлине в конце 1990‑х годов, представленное в неопубликованной работе Стефана Клуземанна из Пенсильванского университета (2002). Около 700 демонстрантов двигались по маршруту, который охраняли внушительные шеренги полицейских в количестве около 2500 человек. Обе стороны все время создавали значительный шум, превращавшийся в звуковую атаку: демонстранты выкрикивали речовки из громкоговорителей, установленных на автомобилях, и включали через них музыку, а также пели и били в барабаны – полиция в ответ включала сирены и повторяла свои распоряжения через собственные громкоговорители. Когда демонстрация достигла своей традиционной конечной точки – небольшой площади, окруженной узкими улочками, – массивные, напоминающие стены ряды полиции сомкнулись, заставляя демонстрантов разойтись: полицейские стояли плечом к плечу и размахивали щитами и дубинками. Прорыв напряженности произошел в тот момент, когда один из демонстрантов стремительно пробежал через площадь, спровоцировав импульс к бегству у всей толпы. Это выглядело так: отдельные демонстранты стали панически отступать, и в этот момент полицейская шеренга бросилась вперед, чтобы их преследовать. Полицейские замахивались дубинками на пробегающих мимо них демонстрантов и кидались вперед небольшими группами по три-четыре человека, поражая всех, кого удавалось настичь, угрожая и нанося множественные удары тем, кто падал на землю.

В свою очередь, некоторые демонстранты, которым удалось найти укрытие на небольших улицах, останавливались, чтобы подбирать с земли булыжники и бросать их в полицию. Тем временем само наступление полиции, которая теперь преследовала небольшие группы демонстрантов вместо того, чтобы загнать в воронку сплошную линию марширующих, разрушило полицейские ряды. В некоторых местах по всему фронту столкновения полицейские оказывались в изолированном положении поодиночке или вдвоем, и тогда демонстранты кое-где превосходили их в численности и нападали на правоохранителей группами по четыре и более человек. Оказавшись в такой ситуации, полицейские стали переходить к обороне, прикрываясь щитами. После того как на расстоянии порядка тридцати метров показались другие полицейские, демонстранты, которые только что смело нападали на их товарищей, разбегались врассыпную. Однако некоторые из них сами оказались в изоляции, и на них поочередно нападали группы из трех или четырех полицейских, которые валили оставшегося в одиночестве человека на землю, садились на него, избивали дубинками и задерживали (это напоминает небольшую последовательность эпизодов в духе ареста Родни Кинга). Так продолжалось и с одной и с другой стороны всякий раз, когда у демонстрантов или полиции появлялся локальный численный перевес, позволявший нападать на слабую жертву. Поскольку в целом полиция обладала большей сплоченностью и лучшим вооружением, в конечном итоге она совершала больше насильственных действий, но при этом и сама несла урон, достаточный для того, чтобы это подстрекало демонстрантов к яростным атакам там, где их можно было предпринять.

Наступательная паника характерна для ситуаций, когда та или иная группа имеет подавляющее локальное превосходство в численности и силе, и следует за ситуацией, когда конфронтация между организованными толпами приводит к нагнетанию напряженности. Напряженность создается масштабным противостоянием с ничейным исходом, но в тот момент, когда толпа распадается на маленькие группы, происходит внезапная разрядка. Именно так выглядит наиболее типичный сценарий, при котором наносятся серьезные травмы. Очень часто на снимках подобных событий с участием толпы можно увидеть, как группа людей нападает на одного человека, который, как правило, лежит на земле не в состоянии защищаться. В качестве соответствующих примеров можно привести многочисленные инциденты, зафиксированные на фото или описанные во время беспорядков в Лос-Анджелесе и других городах в 1992 году после вынесения оправдательного приговора по делу об избиении Родни Кинга. В ходе этих инцидентов на различных людей – белых или азиатов – нападали группы молодых чернокожих мужчин (см., например, фотохронику Reuters, 1 мая 1992 года). Подобные сцены встречаются по всему миру, в самых разных этнических комбинациях³³, но неизменным остается соотношение между нападающими и жертвой: обычно нападение осуществляется группами из трех-четырех человек против одного.

Похоже, что это соотношение носит универсальный характер. Большинство людей, находящихся в толпе (как и большинство солдат), являются лишь фоновыми участниками событий, а немногочисленная боевая элита не может демонстрировать эффективность в равных противостояниях с себе подобными на противоположной стороне. Таким образом, в большинстве случаев, когда насилие действительно имеет место, оно совершается только этими людьми, когда им удается обнаружить изолированных жертв, причем в соотношении примерно четыре к одному.