Наступательная паника и дисбаланс потерь в пользу одной из сторон в решающих сражениях

Подобные зверства с нарастающей в течение длительного времени динамикой поистине ужасают. Однако тот или иной масштаб кровавых бесчинств довольно часто случается в ходе военных действий, поскольку решающие военные победы, как правило, достигались в те моменты, когда складывались условия, в конечном итоге приводившие к наступательной панике.

Хорошим примером такого рода выступает битва при Азенкуре, состоявшаяся в 1415 году, когда английская армия численностью 6–7 тысяч человек (ее основу составляли лучники) разгромила французское войско численностью около 25 тысяч человек, состоявшее преимущественно из тяжеловооруженных рыцарей, одна часть которых вступила в бой верхом, а другая спешилась. С французской стороны погибло около шести тысяч человек, а у англичан потери составили несколько сотен раненых и небольшое количество убитых [Keegan 1976: 82–114]. Как это стало возможным? Каким образом меньшая по размеру армия смогла победить численно превосходящего противника и отделаться потерями, которые в соотносительных показателях были гораздо меньше? Секрет численности армий в эпоху, когда сражения были контактными, заключался в том, что большое количество солдат имело значение лишь в том случае, если их действительно можно было подвести вплотную к противнику, чтобы нанести ему удар. Англичане выбрали позицию на лугу шириной в несколько сотен ярдов, расположенном между двумя лесами. Когда французы, располагая гораздо более крупными силами, пошли в атаку на эту воронку, их передовая линия по численности была, возможно, примерно такой же, как и передовая линия англичан, хотя позади толпилась гораздо более многочисленная группа. Во время первой французской атаки закованные в броню конные рыцари почти прорвали передовую английскую линию – остановить наступление удалось лишь благодаря тому, что лошади французов натолкнулись на ряд заостренных кольев, которые англичане вбили в землю для защиты своих позиций. Как указывает Киган,

это нападение на мгновение устрашило англичан. Но тяжело вооруженные французские всадники, которые были вдвое выше англичан от земли и перемещались со скоростью 10–15 миль в час на боевых лошадях со стальными подковами и гротескными попонами, остановились всего в нескольких футах от противника. А когда они ускакали, английские лучники со всем своим яростным гневом, пришедшим вместе с избавлением от внезапной опасности, натянули свои луки и стали метко стрелять вслед французам – многие их лошади были поражены стрелами, а другие обезумели во время беспорядочного бегства [Keegan 1976: 96].

Лошади были не настолько хорошо покрыты броней, как французские всадники, почти полностью защищенные стальными доспехами, были более уязвимы для английских стрел, а также больше подвержены панике. Как отмечает Киган [Keegan 1976: 93], звук стрел, лязгающих по доспехам, должно быть, создавал жуткую какофонию, которая оказывала в основном психологическое, а не физическое воздействие; эту напряженную атмосферу усиливали вопли раненых лошадей. Когда французские конники на мгновение отпрянули, они врезались в надвигавшихся сзади собственных товарищей, создав огромный затор. Солдаты в тяжелых доспехах валились на землю и не могли подняться под грузом брони весом 60–70 фунтов [27–32 килограмма], а также из‑за того, что спотыкающиеся воины падали друг на друга. Раненые лошади метались по полю боя, топча солдат и усугубляя давку.

В этот момент англичане бросились вперед. Именно так буквально выглядит наступательная паника, ведь всего несколькими минутами ранее английские лучники прятались за заостренными кольями, когда на них надвигалась французская кавалерия. Сначала англичане испытали ужас от внушительных французских рыцарей, наступавших в яростном порыве, но уже в следующий момент увидели, что их противники беспомощно запутались и лежат на земле. Тогда лучники ринулись вперед, чтобы застигнуть французов, пока те не могут подняться, и стали пронзать их кинжалами сквозь щели в доспехах, рубить и забивать до смерти топорами и киянками, которые использовались для вбивания тех самых кольев. Резервные шеренги французских войск, которые подошли, чтобы присоединиться к потасовке, втянулись в эту свалку, и те, кто смог из нее выбраться, отступили на безопасное расстояние, где обескураженно простояли несколько часов, не возобновляя сражения.

Когда мы начинаем анализировать разницу в потерях победителей и побежденных в решающих сражениях, возникает желание связать эти цифры с преувеличениями пропагандистского характера. Однако этот паттерн имеет вполне всеобщий характер и признается реалистичными современными историками, которые прилагают огромные усилия для оценки численности армий, исходя из их логистических нужд. Неравномерность потерь объясняется сочетанием двух закономерностей. Во-первых, в большинстве сражений потери относительно невелики – вследствие того обстоятельства, что солдаты находятся в состоянии сильной напряженности/страха, из‑за чего они не могут нанести большой урон противнику. В эпоху до появления полевой артиллерии в типичных сражениях, в которых одна из сторон не совершала решающий прорыв, потери обычно составляли около 5% бойцов¹⁸. Во-вторых, подавляющее большинство потерь в решающих сражениях происходило на заключительном этапе, когда одна из армий рассыпалась и беспорядочно отступала, а другая набрасывалась на нее – в итоге проигравшие оказывались беспомощными жертвами наступательной паники. Например, в битве при Азенкуре соотношение потерь французов и англичан составило более, чем 20:1, причем французы понесли практически все свои потери в давке или столпотворении. Примечательно и то, что даже тогда уцелевшие французы по-прежнему значительно превосходили англичан в численности, но были деморализованы и не смогли предпринять контратаку. Этот пример демонстрирует, что атмосфера победы и поражения в битве – это не просто вопрос количества войск, а субъективное восприятие, основанное на эмоциях. Если обычный уровень потерь составлял порядка 5%, то потерять за короткий промежуток времени шесть тысяч человек из 25 тысяч бойцов, то есть примерно 25% армии, было чудовищным потрясением. Такие потери переживаются как катастрофа, которая повергает в оцепенение – так или иначе буквально парализует – тех, кто остался в живых.

Можно привести множество других подобных примеров. Самое страшное поражение армии Древнего Рима произошло при Каннах в 216 году до н. э., когда маневры карфагенского войска под командованием Ганнибала привели к тому, что римляне были окружены, дезорганизованы и деморализованы – в итоге состоялось побоище, в котором примерно 50–70 тысяч из 75 тысяч римлян были убиты. Поскольку карфагеняне потеряли 4,5 тысячи из 36 тысяч солдат (в основном в самом начале сражения), очевидно, что практически все потери пришлись на ту стадию битвы, когда побежденные не оказывали сопротивления [Keegan 1993: 271]. Именно сражение при Каннах Ардан дю Пик [du Picq 1921: 19–29] взял за основу для формулировки своего принципа, согласно которому большинство потерь происходит, когда одна сторона сломлена и уступает другой стороне преимущество в моральном духе.

Все решающие победы Александра Македонского над персами происходили по одному и тому же сценарию: огромные массы персов (40 тысяч в битве при Гранике против 45 тысяч греков при превосходстве в кавалерии – 20 тысяч персов против пяти тысяч греков; около 160 тысяч персов при Иссе против 40 тысяч греков; 150 тысяч, а то и больше персов при Гавгамелах против 50 тысяч греков) стояли в оборонительном порядке против относительно меньших и более компактных подразделений македонской армии. Персы вытягивались в длинные шеренги, которые были слишком широкими, чтобы все солдаты могли вступить в бой с противником, а кроме того, персам мешала еще и статичная оборона, которая не позволяла им развернуться, чтобы атаковать греков с тыла. В каждом из перечисленных сражений наиболее агрессивные подразделения армии Александра – его личная кавалерия, которая атаковала клином во главе с самим царем, – выбирали уязвимое место, располагавшееся, как правило, рядом с командным пунктом персов. Здесь, несмотря на общий перевес в численности в пользу защищающейся стороны, непосредственное соотношение сил было равным, и преимущество переходило к атакующим. Киган [Keegan 1987: 78–79] приходит к заключению, что военные победы македонцев были наполовину обусловлены использованием определенной техники психологической войны, указывая, что персы занимали оборонительные позиции, поскольку боялись противника.

Александр делал все возможное, чтобы усилить этот страх, поощряя агрессивное маневрирование своей армии и держа противника в напряженном ожидании атаки. Вполне возможно, он выискивал момент, когда персидская линия обороны дрогнет – у лошадей ведь тоже есть эмоции, которые можно было заметить по их дрожи, – и начинал атаку в нужное время и в нужном месте¹⁹. В каждом из трех крупнейших сражений Александра с персами – при Гранике у границы персидской державы в Малой Азии, при Иссе, где персы пытались не пустить греков в пределы Плодородного полумесяца, и при Гавгамелах, где Дарию предстояло защищать свою столицу в Вавилоне, – греки прорывали строй персов, заставляя их командующего бежать и вызывая беспорядочное паническое отступление всего неприятельского войска. Соотношение потерь в каждом случае было чрезвычайно неравномерным: при Гранике полегло около 50% персов, а в двух других сражениях их потери, возможно, были еще больше; среди македонцев самые значительные потери составили 130 человек – меньше 1% их армии [Keegan 1987: 25–27, 79–87].

Ключевой особенностью этих сражений был их решающий характер. Но поскольку этот момент становится ясным лишь постфактум, необходимо рассмотреть, в чем состоит разница в процессах, которые приводят к решающим либо безрезультатным сражениям. Эту разницу прекрасно осознавал Юлий Цезарь, и его долгосрочная стратегия во время гражданских войн была направлена на то, чтобы организовать решающую битву. Но для начала необходимо выяснить, что такое безрезультатное сражение. Схватки между пехотными фалангами, как правило, представляли собой соревнование в толкотне с относительно небольшими потерями, если только одна из сторон не распадалась на части. Именно поэтому многие сражения эпохи греческих городов-государств были безрезультатными – и небольшие полисы, которые редко захватывали новые территории, этот момент, вероятно, устраивал. Еще одной разновидностью безрезультатных сражений были стычки между конницей или легковооруженными, стремительно передвигающимися подразделениями, либо между таким типом войск и более громоздкими тяжеловооруженными фалангами. Если быстро перемещающиеся части не добивались дезорганизации пехоты противника или не заставали ее врасплох на марше, результат обычно сводился к тому, что всадники или другие участники стычки отступали без особого ущерба для обеих сторон. Когда в 46 году до н. э. Цезарь пытался организовать полномасштабное сражение в Северной Африке, нумидийские всадники и легковооруженные воины-скороходы часто преследовали его легионы на марше. Но «если тем временем три-четыре Цезаревых ветерана оборачивались и изо всех сил пускали копья в наступающих нумидийцев, то те все до одного, в количестве более двухсот [у Коллинза – более двух тысяч], повертывали тыл, а затем, снова повернув лошадей против его войска, в разных местах собирались, на известном расстоянии преследовали легионеров и бросали в них дротики» [Цезарь 2020: 506]. За один день такого марша в войске Цезаря было десять раненых, а противник потерял триста человек. Нумидийцы практиковали стиль ведения сражений, характерный для племенных войн: они периодически бросались вперед и намеренно отступали, избегая полномасштабного столкновения.

Решающая битва должна была представлять собой полномасштабное, имеющее обязательный характер для сторон сражение между основными силами обеих армий, выстроенными в боевой порядок на ровной местности. Такое сражение неоднократно предлагал как сам Цезарь, так и его противники, однако это предложение принималось редко. Одна из сторон могла выстроиться на склоне холма, где у нее было преимущество ведения боя по направлению сверху вниз, либо могла блефовать, демонстрируя свои силы, в ожидании, пока у другой стороны закончатся вода или припасы. Таким образом, одним из факторов, делавших сражение решающим, было обязательное согласие обеих сторон на то, чтобы устроить такую битву. Александр в своих кампаниях против персов избегал ночных атак или внезапных перемещений, которые могли бы дать врагу повод утверждать, что его застигли врасплох, – македонский царь стремился к возникновению пропагандистского эффекта чистой победы, которая положила бы конец сопротивлению его противников [Keegan 1987: 85–86]. Точно так же Цезарь в каждой из своих кампаний – то есть на протяжении времени года, подходящего для ведения боевых действий на конкретной территории, – маневрировал с целью завершить ее сражением, которое подвело бы итог данной стадии войны и установило политическое господство над соответствующим регионом.