А красивый голос у Пупса. Он, наверное, им очень гордится и в компаниях обязательно поёт романсы, даже если его и не просят.

– Ну, так я пойду, – робко поинтересовалась я у инквизиторов.

– Конечно, конечно, – милостиво отпустила меня Бэла Рустамовна. – А завтра к девяти утра, вы уж не забудьте.

Я выскользнула из кабинета чуть ли не в китайском стиле: пятясь и непрерывно кивая головой. И лишь закрыв за собой плотно дверь, позволила себе выпрямиться и шумно выдохнуть воздух.

– Ну, как? – участливо поинтересовалась Анжела, секретарь Белявской.

Но я лишь отмахнулась от расспросов и поплелась на кафедру зализывать раны. В связи с предстоящим заседанием вся кафедра была в сборе. Народ сразу же обступил меня и, пользуясь отсутствием студентов, я принялась жаловаться на злодейку-судьбу. Дверь тут же была закрыта на ключ, меня принялись отпаивать кофиём и выспрашивать подробности. Так, под ахи и охи, я пересказала разговор, случившийся в ректорате.

– Кошмар! – шумно возмутился Володя. – Коллеги, может быть, мы напишем письмо в защиту Леры? Что это за возврат к сталинским методам управления? С каких это пор министерство образования вмешивается в дела Высшей Аттестационной Комиссии? Да какое право имеют эти варяги устраивать проверки. Уж кому-кому как не нам знать, что Лера – честная труженица.

Вся кафедра тут же поддержала эту идею. И Володя, не мешкая, устроился за столом сочинять письмо московским визитёрам.

Володя, вернее Владимир Валентинович, параллельно со мной по весне защитил докторскую диссертацию, и потому особенно живо примерил на себя подобный выверт. Ни он, ни я заветные корочки ещё не получили.

Все с воодушевлением расписались под «ответом Чемберлену», и в принципе, столбец фамилий под воззванием стал выглядеть неслабо: сплошные к.п.н. и д.п.н., профессора и доценты. А профессор Румянцев (так сказать, брэнд нашего института на международной арене), внезапно воодушевившись всеобщим порывом, изъявил желание лично вручить ноту.

Я пыталась протестовать, поясняя, что завтра принесу свои протоколы и комиссия убедится, что все по-честному, без подлогов, но Румянцев, пристроив трость под подмышкой, как денди, отправился к Белявской.

Во время заседания я совсем было успокоилась, но уже в конце рабочего дня, когда садилась в ласточку, то с неудовольствием обнаружила, что на меня уставился Пупс, прохаживавшийся по аллее между корпусами. У него даже бровь приподнялась от удивления. От хорошо просчитанного удивления. Такого, чтобы я заметила. Вот ведь гад.

Что, разве не может быть у простого преподавателя психологии машины? Ну «Пежо-206», ну и что? Ничего. Да только я чуть не воочию увидела, как в голове у Пупса зашевелилась мерзким змеиным клубком масса вопросов, преимущественно нелицеприятных.

Хлопнув в сердцах дверью, отчего ласточка негодующе вздрогнула, я завела двигатель и, не дожидаясь пока он хоть немного прогреется, рванула с места. И выворачивая на Московский проспект, в зеркале заднего вида заметила, что Пупс провожает меня иезуитским взглядом…

…Дома, прямо в дверях, меня встретила Кармелита. Она вертела хвостом, как пропеллером и преданно заглядывала в глаза. Я разделась, гадая, к чему бы это и на всякий случай решила пройтись по квартире. Но, едва зайдя в кухню, поняла причину такого поведения – моя любимая кофейная чашка приказала долго жить. Кто-то её разбил вдребезги, смахнув со стола. И я догадалась кто. Кармелита осторожно следила за мной, не переступая порога кухни, но я её поманила к себе и, ухватив негодницу за ухо, грозным голосом спросила:

– А ну, признавайся, кто это сделал?

Только овчарка вдруг жалобно заскулила (хотя за ухо я ее потрепала совсем не сильно) и, вырвавшись из моих рук, бросилась в комнату. А уже оттуда донесся сердитый лай. Я поспешила на зов. Кармелита, припав к полу, яростно облаивала что-то под диваном. Пришлось и мне заглянуть туда. А там преспокойно спала (вернее делала вид) Кэри.

– Так это ты разбила мою чашку? – ахнула я.

На что кошка лениво открыла глаза и, потянувшись, сменила позу.

– Ах ты, сиамская тварь! И ты даже не хочешь повиниться? – рассердилась я. – Тогда и я на тебя обиделась! Пока не извинишься, я с тобой разговаривать не буду!

Мой спич воздействия не возымел. Кэри лишь нервно дёрнула хвостом, словно говоря:

– Ах, отстаньте от меня!

Ладно, я поднялась с пола и пошла на кухню убирать осколки, а заодно покормить вкусностями едва не пострадавшую от облыжного обвинения Кармелиту. Так вдвоём мы и просидели: я нагрузилась кофе, овчарка насладилась сахарной костью (такой увесистой костью, там и мяса было немало). К слову сказать, Кэри так и не появилась.

Лишь теперь я занялась, собственно делом. Для чего повытаскивала из секретера свои папки с материалами. Кошмар! Сто шестьдесят пять человек! Мой почти четырёхлетний труд!

Стопка получилась внушительная. В моей сумочке для такой прорвы места, разумеется, не предполагалось изначально, а портфель имелся единственный – Верницкого. Но не показываться же мне с мужским портфелем в институт? Поэтому я выбрала полиэтиленовый пакет поновее и уложила приготовленные бумаги в него. А чтобы не забыть утром, положила на самое видное место в коридоре, на пуфик.

Вдохновившись содеянным, я решила разгрести прочие завалы в секретере. И закипела работа. Я привела в порядок книги, кассеты, диски, и прочее, и прочее. Но больше всего места занимали черновики, рукописи, старые записи и прочий рукописный хлам, окружающий психолога. Кроме того, многие вещи я уже успела занести в чрево компьютера и теперь мне вся эта макулатура была не нужна.

Бедлам в комнате достиг высшей точки, когда домой заявился Сергей и стал шумно требовать ужин. Однако я предложила ему на выбор: либо он сам себе что-нибудь сварганит, либо подождёт, пока я закончу.

Сергей предпочёл пассивное времяпрепровождение и, развалившись на диване, стал наблюдать за моими действиями. Однако надолго его не хватило, и он принялся посвящать меня в подробности своей строительной эпопеи: и где трубы дешевле, и где какие скидки, и что он слышал в очередях про безалаберных рабочих.

Я слушала вполуха, просматривая листы и раскладывая по стопкам. А заодно соображала, что бы этакое приготовить на ужин. Наконец, секретер явил собой образец порядка и чистоты, а на полу набралась целая кипа бумаг, готовых к выбросу, которые я и рассовала по мешкам.

Тут весьма кстати вернулась Наташка. Я вышла в коридор, встретить дочку и заодно озадачить. Наташка с порога шумно упала прямо на пуфик, свернув с него мой заветный пакет на пол, и тут же принялась открещиваться от чистки картошки и прочих кухонных задач.

– М-а-а! Ну ты не представляешь, как я устала! – заныла маленькая скандалистка. – Дай хоть полчасика отдохнуть.

– Между прочим, я с твоим отцом тоже не в бирюльки играла, – парировала я, но это не возымело положительного результата.

Дочка перебазировалась к себе в комнату и демонстративно заняла горизонтальное положение, отделившись от окружающего мира наушниками, из которых тут же послышалось: «тум… тум… тум… бам». Меня это так возмутило, что с полминуты я простояла в дверях, испепеляя взглядом лентяйку.

Но тут решение пришло само собой. Я вернулась к Верницкому и заявила:

– Собираемся! Ужинать будем не дома, а куда-нибудь отправимся. Разведаем какой-нибудь новый ресторанчик. А эта… будет наказана.

Я написала дочке записку весьма угрожающего характера, где ей предлагалось самой себя покормить (из того, что будет найдено в холодильнике), а также произвести у себя в комнате (а лучше по всей квартире) генеральную уборку, если она хочет получить на следующую неделю деньги на карманные расходы, а также на оплату ее телефона. И если к нашему возвращению это не будет сделано, то я явлю себя в гневе.

Сергей явно обрадовался такому повороту и уже через минуту был готов к походу. Со мной дело обстояло не так быстро, но поскольку макияж следовало только подновить, то через пятнадцать минут мы тихонько, на цыпочках, покинули квартиру.

Вечер прошел замечательно. Мы отправились в итальянский ресторанчик на Петроградке и не пожалели. Почти пустой зал (что было нам только на руку) и замечательная кухня. Под деликатесы и вино, под звук рыдающей гитары в руках длинноволосого юнца, весьма похожего на итальянца, мы вдруг пустились в ностальгические воспоминания.

А помнишь то…, а помнишь это…, а правда здорово?.., да, конечно…

И было нам хорошо. С размягчёнными душами, готовыми обнять весь свет и простить даже отъявленного негодяя, чуть не сбившего нас с Сергеем на пешеходном переходе, мы прошлись пешком по Каменноостровскому проспекту, а потом на такси вернулись домой.

Финансовый рычаг – вот самый замечательный способ воздействия на подкорку подрастающего поколения. Натка сумела осознать масштаб бедствия, могущего свалиться на её голову, и потому сочла за лучшее выполнить все, что я написала. Придраться, конечно, можно было, например за то, что не помыла окна, не постирала занавески, не приготовила на завтра обед. Ну да ладно, в конце концов, не Золушка, а родная кровинушка.

Сергей отправился выгуливать Кармелиту, а я устроилась на кухне с внеочередной чашкой кофе. Кэри явно почуяла, что настал благоприятный момент для замирения. Правда повинилась в свойственной ей манере. Забралась ко мне на колени, будто вообще ничего не произошло. Ну и я не стала прогонять гордячку…

…Боже мой! Как я кричала! Аж самой стало стыдно. Как базарная торговка, у которой украли всю выручку среди бела дня! Как раненая белуга! Как противовоздушная сирена!

Наконец, как трижды несчастный преподаватель психологии, который не нашёл утром за пять минут до выхода пакет с приготовленными материалами по защите собственной чести и достоинства для высокой московской комиссии.

– Я СЛУЧАЙНО ЕГО ВЫБРОСИЛА!!! НУ, МАМОЧКА!!! ТЫ ЖЕ САМА НАПИСАЛА, ЧТОБЫ Я ПАКЕТЫ ИЗ ГОСТИНОЙ ВЫБРОСИЛА, И ИЗ КУХНИ МУСОР! ВОТ Я И ПОДУМАЛА, ЧТО ЭТОТ, КОТОРЫЙ В КОРИДОРЕ, ТОЖЕ НА ВЫБРОС ПРИГОТОВЛЕН!!! – голосила в ответ совершенно невменяемая Натка.

Только что я объяснила ей и взлохмаченному, проснувшемуся от моего крика, Сергею, масштаб бедствия. И что если меня лишат степени, то я, то я…

– Я тебя своими руками задушу! – свистящим от невыносимого накала шепотом заявила я дочке. – Сама родила, сама и убью! Ты хоть понимаешь, что наделала?

– Ну, мамочка! – скулила вконец запуганная дочка и попыталась меня обнять.

Но я отпихнула её и решительно пошла к двери. Уже на пороге я обернулась и рявкнула:

– У тебя есть полчаса времени найти дворника и покопавшись в мусоре, отыскать заветный пакет. А затем пулей вместе с находкой летишь ко мне в институт. Ясно? Хоть наизнанку вывернись… Или папу попроси, может он тебе поможет.

Уже в машине я посмотрелась в зеркальце и ужаснулась увиденному: вытаращенные глаза, встрёпанные волосы! Пришлось немного посидеть, приводя нервы в порядок, не хватало в аварию попасть.

В аварию я, слава Богу, не попала! И в институт поспела к сроку. И ровно без пяти минут девять стучалась в ректорский кабинет.

– Да! Да! – пропела из-за двери Бэла Рустамовна и я перешагнула порог.

Белявская отсутствовала, зато троица была в сборе. Инга Витальевна листала какие-то бумаги (явно отчёты), Пупс что-то увлечённо исследовал на компьютере, а Бэла Рустамовна, стоя в центре кабинета, разговаривала с кем-то по мобильнику.

– Доброе утро! – сдержанно поздоровалась я с москвичами.

Они вразнобой мне покивали, но лишь Бэла Рустамовна, попрощавшись с невидимым собеседником, уставилась на меня:

– Итак! Вы принесли материалы? – строго осведомилась она, явно начиная подозревать меня в мошенничестве, поскольку в моих руках не наблюдалось ничего кроме маленькой сумочки.

В дороге, прикинув так и этак разные варианты, я решила остановиться на правде.

– Видите ли в чём дело, – заговорила я и Пупс с Ингой Витальевной, насторожившись тут же оторвались от своих занятий. Поэтому я продолжила исповедь уже под перекрёстным огнём трёх пар глаз. – Я приготовила вчера все, что вы просили. Но моя дочка по ошибке выбросила пакет в мусоропровод. Я это обнаружила только сегодня, перед тем как идти на работу. Но ничего не потеряно. Мусор у нас вывозят ближе к полудню…

– Ну, знаете, дорогая! – возмущённо взорвалась Бэла Рустамовна. – Более нелепого, глупого и, я бы сказала, бездарного объяснения мне не приходилось слышать. Архив выбрасывается на помойку и именно тогда, когда в нём возникает нужда. Вы это можете себе представить?

И она картинно повернулась к своим товарищам. Те укоризненно покивали головами, явно негодуя на то, что я посмела выдвинуть такое смехотворное оправдание.

– Видела бы вас сейчас Маргарита Васильевна! Вот достойный человек! А вы её обманули! – продолжала линчевать меня Бэла Рустамовна. – Вы ведь взрослая женщина! Неужели вы всерьёз рассчитывали, что посулите на словах несуществующие материалы, и мы вам поверим? Или примем во внимание письмо, сочинённое на вашей кафедре? Ах, она такая, ах она хорошая! Не смейте её трогать! А ларчик просто открывался! Вам нечем подтвердить своё авторство! И вы начинаете юлить и нести околесицу! Подначиваете своих коллег, чтобы они за вас заступились! Неужели вам не совестно?

Подобное отношение меня сильно покоробило, и я покинула негостеприимный кабинет, чтобы не сорваться и не нагрубить в ответ. Несомненно, моё положение ухудшилось бы чрезвычайно.

Бэла Михайловна что-то выкрикнула мне вслед, но я решила не переспрашивать и отправилась читать лекцию. Лекция не получилась – это следует признать. Когда все мысли только об одном: нашли домочадцы искомое, или нет. Тут не до занимательной подачи материала. Тут читаешь с конспекта и вдруг забываешь, в каком месте читала и вообще о чем речь. А сама прислушиваешься, вдруг да завибрирует мобильник в кармане пиджака.

Но, увы! Лекция закончилась, а из дома – ни ответа, ни привета. И пока я грустно размышляла, что мне делать – пойти на кафедру, или на улице покурить, ко мне приблизился очередной посыльный из первокурсников:

– Вас, это, в ректорат требуют!

В ректорат, так в ректорат. Я грустно кивнула в ответ и пошагала на свою Голгофу. Хорошо хоть никаких тяжестей тащить не пришлось.

Белявская восседала в кресле, подобно Зевсу Громовержцу. А вдоль длинного стола в рядочек устроилась министерская троица.

– Здравствуйте, Маргарита Васильевна! – тихо поздоровалась я.

– Не ожидала я, Валерия Михайловна, от вас такого! – тяжело заговорила ректор. – Да вы хоть понимаете, что сами себе всю карьеру перечеркнули! Если ВАК лишит вас степени при таких обстоятельствах, то о психологии вы можете забыть. И как вам вообще могло прийти в голову вводить в заблуждение Ланье? Выйти на защиту с липовыми данными? Ой, у меня слов нет! Зла не хватает… А какое пятно на институт?

– Да уж! – подхватила эстафету Бэла Рустамовна. – Наше пребывание здесь заканчивается, и уже завтра я буду с докладом у министра. Пусть случившееся для вас станет уроком, что все тайное рано или поздно становится явным. В вашем случае – рано.

Я стояла и думала, что все это неправда, этого не может быть, это блеф. Но нет, никто не улыбался и не говорил, что я – молодец, что это был просто Розыгрыш и меня все это время снимали скрытой камерой. Что я могла сказать в своё оправдание? Ничего!

– Вы свободны, Верницкая, – донесся до меня из тумана голос Белявской. – А потом я вас жду у себя в кабинете в четыре часа дня.

– Хорошо, – безучастно откликнулась я и вышла в приёмную. Занятия уже начались, и у меня по плану сейчас значился семинар с третьекурсниками, но боль, гнездившаяся в груди, была настолько сильна, что я, наплевав на обязанности, вышла на улицу и в одиночестве устроилась покурить.

Но и тут меня достали. Скрипнула дверь, и на крыльце возник Пупс. Он спустился ко мне и тоже вытащил сигарету. Я отвернулась, но не ушла, в конце концов, я первой встала на этом месте.

– Валерия Михайловна! – вдруг обратился он ко мне. – Не расстраивайтесь. Далеко не все потеряно! Жизнь – вещь многогранная. Вы понимаете меня?

– Нет, – буркнула я, не собираясь разбираться в его философских построениях.

– А зря. Шесть штук и вопрос улажен.

– Что? – изумилась я и повернулась к Пупсу.

И он, ничтоже сумняшеся, пояснил:

– С вас шесть тысяч долларов и министру будет доложено, что все в порядке и некая Верницкая честно заслужила свою степень.

Я принялась хватать ртом воздух, а он, видимо неверно истолковав мои действия, заторопился дальше:

– Я ведь тут навёл о вас справочки. Вы у нас женщина с достатком. Машины меняете как перчатки, коттедж загородный строите. Тихо! Тихо! Я ведь не собираюсь интересоваться, откуда у вас эти деньги. Просто я констатирую факт: вы – дама при деньгах. Так что шесть тысяч – это вполне разумная сумма. Конечно, с вашим ректором вы уж разберётесь сами, без нас. Ну так, как? Соглашайтесь, это я по-божески цифру назвал.

Я отдышалась для спокойствия, а потом медленно, по словам, произнесла:

– Пусть я никогда не буду преподавать, но вы от меня ничего не получите!

И аккуратно опустив окурок в урну, вернулась в корпус. Надо же провести семинар. Только я не сумела взять себя в руки. Чудовищная несправедливость, обрушившаяся на меня, заполнила разум, презрев робкие попытки охладить эмоции. И минут через десять, пока вся группа слушала доклад своего товарища, я вдруг исторгла из груди такой надрывный всхлип, что сама испугалась внезапного звука.