– Как бы то ни было, она стоила доллар. Мне пришлось отдать домовладелице доллар.

– Это был твой доллар, Арчи.

– Нет, сэр, это был расходный доллар. Он занесен в бухгалтерскую книгу.

Я направился с ним к лифту. Если бы ему приходилось спускаться и подниматься пешком, то, думаю, он никогда бы не появился наверху даже ради растений.

Он тут же принялся за Анну. Это было прекрасно, хотя пятью годами ранее я бы не оценил этого. Красота же заключалась в абсолютной всеохватности расспросов. Если девушка владела хотя бы крупицей информации, если в ее памяти хранилась полустертое ощущение или реакция, способная указать нам след или дать намек, они просто не могли ускользнуть от Вулфа. Он допрашивал Анну на протяжении пяти часов. Его интересовал тембр голоса Карло Маффеи, его привычки, манера одеваться, пристрастия в еде, умение вести себя за столом, отношения с сестрой, миссис Риччи, самой Анной и всеми, с кем Анна когда-либо встречала его. Вулф расспрашивал ее о миссис Риччи, обо всех жильцах, снимавших комнату в пансионе за два последних года, о соседях и торговцах, доставлявших товары на дом. Все это он проделывал с легкостью и неспешно, заботливо следя за тем, чтобы не утомлять ее. Совсем не так, как в тот раз, когда при мне допрашивал Лона Грейвса. Его Вулф мочалил почти целый день и в итоге едва не свел с ума. Мне казалось, что он выудил из девчонки лишь одно, да и то немногое. Признание, что она вынесла нечто из комнаты Маффеи тем самым утром. В среду. Бумажки из ящика комода, с клеевым слоем на обороте и с напечатанными спереди названиями пароходов «Лючия» и «Фьоренца». Конечно же, это были наклейки на багаж. С помощью подшивки газет я выяснил, что «Лючия» отплыла восемнадцатого мая, а «Фьоренца» – третьего июня. По-видимому, Маффеи намечал отъезд в Италию не один раз, а дважды и оба раза откладывал. Анна, по ее словам, взяла бумажки, потому что они были очень яркие. Ей захотелось наклеить их на сундук, в котором она хранит одежду. За обедом, когда мы все трое сидели в столовой, Вулф оставил Анну в покое и говорил лишь со мной, в основном о пиве. Однако, когда настал черед кофе, он отвел нас назад в кабинет и вновь принялся за расспросы. Он ходил вокруг да около и возвращался обратно, наугад набрасывался на темы столь неуместные и незначительные, что любой, кто прежде не видел, как он из подобной шляпы вытаскивает кролика, несомненно, принял бы его за психа. К одиннадцати я совершенно вымотался, отчаянно зевал и готов был сдаться, раздражаясь при этом, что сам Вулф не выказывает ни малейших признаков нетерпения или разочарования.

Затем он внезапно попал в точку:

– Так мистер Маффеи никогда не дарил вам подарков?

– Нет, сэр. Кроме той коробки мела, о которой я говорила. И газет, если это можно назвать подарком.

– Да. Вы сказали, что он всегда отдавал вам свою утреннюю газету. «Таймс».

– Да, сэр. Однажды он сказал мне, что выписывает ее из-за объяв. Ну, знаете, объяв о работе.

– А в понедельник утром он отдал вам газету?

– Обычно он отдавал мне ее днем. В понедельник днем, да, сэр.

– Полагаю, тем утром не произошло ничего особенного.

– Нет, сэр.

Очевидно, Вулф уловил, как что-то мелькнуло у нее в глазах, некое едва заметное движение, ускользнувшее от моего внимания. Во всяком случае, он настоял:

– Точно ничего особенного?

– Нет, сэр. Кроме… Ну конечно… Вырезка!

– Вырезка?

– Он вырезал кусок газеты. Большой кусок.

– А он часто делал вырезки?

– Да, сэр. В основном объявы. Может, только их и вырезал. Я заворачивала в газеты отбросы, и мне приходилось просматривать, нет ли в них дырок.

– Но это был большой кусок.

– Да, сэр.

– Значит, не объявление. Вы уж простите меня, мисс Фиоре, что я не говорю «объява». Предпочитаю не употреблять это слово. Значит, из понедельничной газеты он вырезал не объявление.

– Ах нет, это было на первой полосе.

– Вот как? А он когда-нибудь до этого делал вырезки на первой полосе?

– Нет, сэр. Точно нет.

– Ничего, кроме объявлений?

– Ну, я не совсем уверена в этом. Пожалуй, только их, мне так кажется.

С минуту Вулф сидел, опустив подбородок на грудь. Затем повернулся ко мне:

– Арчи, дуй на Сорок вторую улицу и привези двадцать экземпляров понедельничной «Таймс».

Я был только рад взбодриться. Не то чтобы наметился повод для воодушевления. Я понимал, Вулф всего лишь нащупал единственную трещинку, из-за которой мог бы блеснуть свет. Я не ожидал ничего особенного и полагал, что он не ожидает тоже. Однако июньская ночь выдалась чудесной – прохладной, но спокойной и приятной, – и, мчась через город к Бродвею и поворачивая на север, я с удовольствием вдыхал свежий воздух, подставляя лицо ветру. На Таймс-сквер я приметил знакомого копа Марви Дойла, который раньше патрулировал Четырнадцатую улицу, и он позволил мне поставить машину на обочине Бродвея, пока я перебегал улицу к редакции «Таймс». Тротуары были запружены толпами зрителей из театров и кино, решающими потратить пару баксов в нелегальном кабаке или десять центов в «Недиксе».

Вернувшись в кабинет, я обнаружил, что Вулф предоставил девушке передышку. Он велел Фрицу принести пиво, и теперь она отпивала из стакана маленькими глотками, словно горячий чай. На ее верхней губе осталась полоска высохшей пены. Сам он прикончил три бутылки, хотя я отсутствовал не дольше двадцати минут. Стоило мне войти, как он объявил:

– Надо было сказать тебе, что нужен городской тираж.

– Точно, именно его я и привез.

– Хорошо. – Он повернулся к девушке. – Если не возражаете, мисс Фиоре, было бы лучше, чтобы вы не видели наших приготовлений. Разверни ее кресло, Арчи, туда, к столику, чтобы она могла поставить пиво. Теперь газеты. Нет, не отрывай ничего. Думаю, лучше оставить лист целым, ведь именно так она ее впервые увидела. Отложи вторую часть газеты. Она пригодится мисс Фиоре. Подумай, сколько отбросов в нее поместится. Сюда.

Я развернул перед ним на столе первую часть газеты, и он, потянувшись из кресла, склонился над ней. Это было все равно что смотреть на гиппопотама в зоопарке, приготовившегося обедать. Я вытащил вторую часть из всех выпусков и сложил стопкой на стуле, а затем сам взял первую полосу и принялся ее изучать. На беглый взгляд, никакой надежды она не вселяла. В Пенсильвании бастовали шахтеры. Национальное управление экономического восстановления спасало страну, чему посвящалось сразу три статьи. Двое юношей пересекли Атлантику на девятиметровой шлюпке. У ректора университета случился сердечный приступ на площадке для гольфа. В Бруклине гангстера выкурили из квартиры с помощью слезоточивого газа. В Алабаме линчевали негра. А где-то в Европе некто обнаружил старинную картину. Я украдкой взглянул на Вулфа. Он изучал всю страницу. Единственное, что представлялось мне достойным внимания, была найденная в Швейцарии картина: предполагалось, что ее украли в Италии. Однако, когда Вулф наконец-то достал из ящика ножницы, вырезал он вовсе не ее, а статью о бандите. Затем он отложил страницу в сторону и потребовал другую. Я подал ему ее и на этот раз ухмыльнулся, увидев, что он взялся за сообщение о картине. Что ж, я пришел вторым. Когда же он потребовал третью, мне стало любопытно, и я таращился на него, пока он вырезал заметку о происшествии с университетским ректором. Вулф заметил мою реакцию. Не поднимая глаз, он произнес:

– Молись об этой, Арчи. Если это окажется она, к Рождеству у нас будет Angræcum sesquipedale.

Я смог написать это мудреное название, поскольку вел счета, учитывая его расходы на орхидеи, равно как и на все остальное, но произнести это название мне удалось бы не лучше, чем вообразить какую-либо связь между ректором и Карло Маффеи.

– Покажи ей одну страницу, – велел Вулф.

Последняя вырезанная им страница лежала сверху, но я пропустил ее и взял следующую: статья о картине, заключенная в жирную рамку, располагалась в нижней правой четверти страницы. Я раскрыл ее и вытянул на руках перед Анной, и Вулф сказал:

– Взгляните на нее, мисс Фиоре. Так был вырезан кусок в понедельник утром?

Она лишь бросила взгляд:

– Нет, сэр. То был большой кусок наверху, вот здесь, дайте я покажу…

Я быстро убрал газету, прежде чем девушка успела дотянуться, бросил на стол, взял следующую и развернул ее. На этот раз она несколько помедлила с ответом:

– Да, сэр.

– Вы уверены?

– Она была вырезана именно так, сэр.

Какое-то время Вулф молчал, потом вздохнул и сказал:

– Поверни ее, Арчи. – Я взял кресло за подлокотники и крутанул его вместе с девушкой; Вулф посмотрел на нее и спросил: – Насколько вы уверены, мисс Фиоре, что газета была вырезана именно в этом месте?

– Совершенно уверена, сэр. Это точно.

– Вы видели саму вырезку? В его комнате, в мусорной корзине, быть может, или у него в руках?

– Нет, не видела. И ее не могло быть в корзине, потому что у него ее нет.

– Хорошо. Если бы все доводы были столь убедительны, как этот. Можете отправляться домой, мисс Фиоре. Вы были хорошей девочкой, любезной и терпеливой, и в отличие от большинства особ, с которыми я избегаю встречаться в своем доме, вы способны держать язык за зубами. Но не ответите ли вы еще на один вопрос? Прошу вас как об одолжении.

Она совершенно измучилась, но у нее все же сохранилось достаточно сил, чтобы в глазах отразилось замешательство. Девушка уставилась на него. Вулф продолжил:

– Всего один вопрос. Вы когда-нибудь видели в комнате Карло Маффеи клюшку для гольфа?

Если он хотел достичь кульминации, то это у него получилось, потому что впервые за все эти часы девушка не смогла вымолвить ни слова. Было даже забавно, насколько явной была ее реакция. Какое-то мгновение она лишь смотрела на него, затем, когда смысл вопроса дошел до нее, слабый румянец, что все еще оставался у нее на лице, сошел окончательно, и она побелела как полотно, челюсть же у нее так и отвисла. Она выглядела совершенной идиоткой, ее всю начало трясти.

Вулф невозмутимо сверлил ее взглядом:

– Когда вы ее видели?

Неожиданно она плотно стиснула губы, а руки на коленях сжала в кулаки.

– Нет, сэр, – только и пробормотала она. – Нет, сэр, никогда не видела.

Вулф смотрел на нее секунду-другую, затем сказал:

– Ладно. Все в порядке, мисс Фиоре. – Он повернулся ко мне. – Отвези ее домой.

Девушка даже не пыталась подняться, пока я не подошел к ней и не тронул за плечо. Тогда она оперлась о подлокотники и встала. Вулф определенно на чем-то ее поймал, но все-таки она не выглядела напуганной, скорее сокрушенной. Я снял ее жакет со спинки кресла и помог ей надеть его. Когда она направилась к двери, я обернулся, чтобы сказать что-то Вулфу, и глазам своим не поверил: он поднимался из кресла! В самом деле! Однажды я видел, как он снизошел до подобной любезности, когда из этой же комнаты выходила женщина, обладавшая состоянием в двадцать миллионов американских долларов и имевшая в мужьях английского герцога. Но я все же сказал, что собирался:

– Я пообещал ей доллар.

– Тогда, боюсь, тебе придется раскошелиться. – Он повысил голос, чтобы его услышали в дверях. – Спокойной ночи, мисс Фиоре.

Она не ответила. Я прошел за ней в прихожую и отвел к «родстеру». Когда мы добрались до Салливан-стрит, на крыльце нас поджидала миссис Риччи, и глаза ее так сверкали, что я счел за благо не задерживаться ради любезностей.