Читать книгу «Масонская проза» онлайн полностью📖 — Редьярда Киплинг — MyBook.

Джейниты

 
В Винчестере Джейн покоится – Боже, храни ее тень!
Слава Тебе за каждый прожитый ею день,
За каждое слово, за каждую книгу, за каждую строку в ней.
Сколько стоит Винчестер, мы не забудем Джейн!
 

В палате наставления, работавшей при ложе «Вера и Труд» №5837, о которой я уже писал, вечер субботы отводился уборке, на которую приглашались все братья-посетители, и там они работали под руководством дежурного офицера ложи, получая в награду легкий полдник и общение с соратниками.

В тот вечер осенью двадцатого года дежурил Бывший Досточтимый Мастер брат Берджес. Видя, что команда подобралась сильная, он воспользовался этим случаем, чтобы поснимать и выколотить все занавеси, вручную вычистить каждый квадратный сантиметр мозаичного пола (каменного, а не тряпочного) , а также начистить колонны, клейноды, орудия труда и орган. Мне выдали на чистку офицерские клейноды – чудные образчики георгианской серебряной ковки, подрастерявшие имперский лоск от постоянного трения об одежду. С ними мне пришлось забраться на возвышение для органа, потому что мозаичный пол напоминал квартердек линкора вечером перед офицерским балом. С полдюжины братьев уже успели отполировать его до зеркального блеска, свойственного нефам Гринвичской часовни, бронзовые литые капители блистали как золотые, и им отвечали отблесками медные эмблемы на креслах; угрюмый одноногий брат подновлял символы бренности бытия человеческого, как мне показалось, при помощи румян.

– Я вот как думаю, – остановил он проходившего мимо брата Берджеса, – тут по цвету надо что-то между спелым абрикосом и трубочной пенкой. Мы их так красили в моей ложе – любо-дорого посмотреть.

– Признаться, я никогда не видел, чтобы на это наводили блеск, – сказал я.

– Ты еще орган не видел, – откликнулся брат Берджес. – Когда закончат, в него можно будет смотреться, когда бреешься. Я поставил там главным брата Энтони, таксиста, ты его видел месяц назад. А с братом Хамберстоллом ты, по-моему, не знаком, так?

– Не помню… – замялся я.

– Знал бы – запомнил бы. Он парикмахер у нас теперь, работает где-то на задворках Эбери-стрит. А служил в гарнизонной артиллерии. Дважды подрывался.

– И как, по нему это заметно? – спросил я уже с первых ступеней органного возвышения.

– Не-е-ет, не больше, чем по Лазарю – что он лежал когда-то мертвым.

Брат Берджес умчался распоряжаться дальше. Брат Энтони, низкорослый, смуглый и сутулый, насвистывал, как юный пастушок, смазывая толстые акациевые панели, которыми был отделан орган ложи, каким-то священным тайным раствором собственного изготовления. Под его руководством Хамберстолл, огромный плосколицый брат, чьи плечи, ребра и бедра наглядно демонстрировали, что Королевская Гарнизонная Артиллерия способна переносить вручную заряды для трехсотого калибра, а глаза были как у озадаченного сеттера, втирал состав в дерево. Я присел на скамейку перед органом и принялся за свое дело, пока бархатную подушку от моей скамьи пылесосили внизу.

– Так, – подытожил Энтони пять минут ожесточенной деятельности Хамберстолла, – наконец-то у нас получается нечто, что и людям показать не стыдно. Теперь давай передохнем, и ты мне доскажешь, что ты там говорил про этого Маклина.

– Да я… я ничего против него не имею, – ответил Хамберстолл. – Ну разве что у него такие барские замашки с рождения… но они наружу не особо и вылезают, пока он не напьется в стельку. Ну совсем в стельку. Когда он просто пьяный, слегка, ну, просто бывает, что валяет дурака. Но как только напьется до состояния риз – все наружу так и вылазит. А когда трезвый, он очень мне хорошо разъяснял, как и что нужно делать официанту.

– Хорошо, хорошо, это понятно, но кой черт тебя дернул возвращаться в траншеи? Ведь тебя комиссовали вчистую, все по-честному, после того, как тот склад рванул под Этаплем, правда?

– Да ну, комиссовали, не комиссовали, какая разница? Ну не было у меня никаких сил сидеть дома. Мать носится как зайчиха из комнаты в комнату, – а их всего три, – каждый раз, когда «Гота» закладывают вираж над вокзалом Виктории, чтоб отбомбиться, а сестра на следующий день пишет тетушке про это всё страницы на четыре. Я подумал-подумал… это что же, так теперь будет до самого конца войны? Ну уж дудки! Ну и ушел с первой маршевой ротой: в семнадцатом они особо не разбирались, кого брать, главное, чтобы по возрасту подходил, – и я снова оказался на фронте, догнал часть где-то у Лапульёна какого-то. – Хамберстолл помолчал и нахмурился. – А потом я там заболел, ну, плохо стало, мне потом сказали… ну, я доложился, мол, вот, прибыл в расположение, а мой старший сержант на батарее и говорит, что меня уж и не ждали назад, ну и там слово за слово, – короче, послали к майору, а майор… ну вот, отлично, скоро и свою фамилию забуду…

– Да не бери в голову, – перебил Энтони, – давай дальше, по ходу разговора вспомнишь.

– Момент… Ну вот же, на языке вертится…

Хамберстолл отбросил в сторону тряпку и, сдвинув брови, погрузился в глубокие раздумья. Энтони обернулся ко мне и внезапно разразился живым и веселым рассказом, как его такси на днях занесло метра на три по грязи и оно врезалось в парапет Мраморной Арки.

– Машину сильно повредил? – спросил я.

– Да не особо, рама, болты, подвеска – все нормально выдержало, она поскрипела, конечно, но на кузове ни царапины и ничего не отвалилось, ну, ты понимаешь. Ведь тут сразу и не поймешь, пока не началось, едешь себе, а потом – р-р-раз! И понесло башкой вперед. – Он стукнул себя по лбу, показывая, как ударился.

– Итак, твой майор сильно тебя пропесочил? – снова обернулся он к Хамберстоллу, который, медленно покачивая головой, постепенно выходил из ступора.

– Ну, он тоже мне сказал, что меня не ждали и что не мог же он со всей частью ждать меня, пока я вернусь. А еще он мне сказал, что моя «Шкода», гаубица-десятидюймовка, где я был в расчете третьим номером, пока в Этапле склад не взорвался, теперь под завязку забита, а мне места нету. Но, он сказал, как только какие потери – он сразу ко мне. А пока, говорит, побудь официантом.

«Я, конечно, дико извиняюсь, сэр, – говорю, – но я не затем сюда вернулся».

«И я, конечно, дико извиняюсь, Хамберстолл, – говорит, – но уж так вышло, что я тут на батарее начальник. Вы, – говорит, – человек острого ума, а мы в столовой уж и настрадались от официантов-кретинов. С этого момента поступаете под командование Маклина. Кругом, – говорит, – и шагом марш».

Ну так вот, этот парень, о котором я говорил, Маклин, он мне рассказывал и показывал, что делать… Хэммик! Я ж говорил, что вспомню! Хэммик звали нашего майора. А капитана – Мосс. – Воодушевившись победой над собой, Хамберстолл еще яростнее напал на органную панель, которую полировал, положив на колено.

– Ты поаккуратнее там, продавишь, – замахал руками Энтони.

– Извиняюсь. Мне еще мать говорила, что я своей силы не чувствую. Но вот что странно. Этот наш майор, я начал вспоминать, был какой-то знаменитый адвокат по разводам, а Мосс, капитан, был главным в Бюро частных детективов Мосса. Слыхали про такое? Ну там, слежка за женами, пока вы в отъезде, и все такое. Эти двое друг с другом постоянно пересекались по работе, были друг о друге наслышаны, а вот только на войне познакомились. Конечно, в столовой у них только и разговоров было, что про нашумевшие дела, в которых они участвовали. Хэммик, бывало, рассказывает все, что происходило в зале суда, прения сторон там, всякое такое, а потом Мосс рассказывает, как все происходило у сторон до суда на самом деле, по гостиницам всяким и так далее. Сроду ничего интереснее не слышал, чем разговоры у нас в столовой, ни тогда, ни потом. Недаром говорят, что в артиллерии все ученые служат.

– Да черт бы их всех побрал! – сказал Энтони. – Если с ними что-то случается, они сразу пишут книжку. А про то, как у тебя грузовик сдох прямо посреди Святой Земли, – про такое никто и не напишет. Умники…

– Ну ладно, – продолжал Хамберстолл, – давай я расскажу про тайное общество, о котором уже начал тогда говорить. Вот эти двое, Хэммик и Мосс, заканчивали, бывало, говорить о своих семейных делах, а я тебе скажу честно – они почти никогда не повторялись, – и сразу начинали обсуждать свое тайное общество в честь какой-то женщины – Джейн. Это единственная женщина в мире, которую они считали достойной доброго слова. По их словам выходило, что Джейн «не такая». Я и не понимал еще тогда, что она – это такое тайное общество. Я и слушал-то их поначалу вполуха, потому что еще слушал, что мне говорит этот Маклин. А вот когда я ей всерьез заинтересовался, – это когда там появился новый лейтенант. Его называли Гусаком, уж больно он на него в профиль был похож – ну точно как птица. Он на гражданке был страховым статистиком, высчитывал, сколько людям жить осталось. Ни Хэммик, ни Мосс с ним тогда в столовой и словом не перекинулись. Они продолжили разговор, как ни в чем не бывало, и сразу, или не сразу, не помню, но все равно возвратились к этой Джейн. И тут Гусак навострил свое большое обмороженное ухо и даже пальцами прищелкнул.

«Боже мой! – говорит. – Джейн?»

«Ну Джейн»,  – отвечает Хэммик, свысока и холодновато так.

«Слава Тебе, Господи! – говорит тогда Гусак. – Там, откуда я сюда загремел, давали „Пузырьки“ (это спектакль какой-то, что ли) .

Ну, нельзя сказать, чтобы Хэммик или Мосс были уж слишком вежливые или добродушные, но не успел Гусак это договорить, как они уже жали ему руки через стол, это зеленому-то летёхе, и тут же заказали на всех еще портвейна. Это явно был пароль! И они все трое тут же снова заговорили о Джейн, уже без чинов, на равных. Я и прислушался повнимательнее. И вот Хэммик говорит…

– Стоп, минутку! – вмешался Энтони. – А что ты вообще делал в столовой?

– Мы с Маклином крепили тенты для мешков с песком у входа в блиндаж, на случай газов. Никогда же не знаешь, когда они их пустят в траншеи, правда ведь? Но мы знали, что они уже несколько дней готовились, так что решили быть тоже настороже, на всякий случай. Но тут Хэммик и говорит, что, мол, очень жаль, что Джейн умерла, не оставив потомства.

«Не согласен, – отвечает Мосс. – Я утверждаю, что она была весьма плодовита в самом высоком смысле слова!» А уж в чем – в чем, а в этом Мосс знал толк.

«Я склонен согласиться с Хэммиком, – встревает тут Гусак. – В любом случае, она ведь не оставила после себя прямого законного наследника». Из-за того, что произошло потом, я весь их разговор запомнил слово в слово. На Маклина я вообще внимания не обращал, а то заметил бы, конечно, что он в стельку. А тут он взял и влез в их разговор, еще и облокотился на снарядный ящик, а у самого лицо как у дохлой селедки, еще и светится.

«Пр-р-аш-шу-у прщения, гспда, – говорит Маклин, – но вы обсуждаете вопрос, в котором я более-менее сведущ. Она оставила законного наследника в лице единственного сына, и зовут его Генри Джеймс».

«От кого? Докажите!» – воскликнул Гусак, не успели старшие офицеры и рта раскрыть.

«А и докажу!» – говорит Маклин и еще большие пальцы им показывает. И заметьте, никто из них и слова ему не сказал! Я уже забыл, кого он там назвал, ну, от кого она родила этого Генри Джеймса, но он перед ними с четверть часа разглагольствовал про эту Джейн. Я это точно знаю, потому что моя «Шкода» тогда каждые десять минут пускала снаряд по траншеям гансов, и от ее выстрелов у нас в блиндаже гасли свечи. А я их снова зажигал. Ну, этот Маклин закончил говорить и как упадет прямо мордой на стол. Прям вот праздник у человека. Я ж говорил, в стельку!

«Уведите его, – говорит мне тут Хэммик. – Не видите что ли, контузило парня».

Ну, короче говоря, тогда мне это впервые в голову-то и запало. А тебе бы не запало? Да будь Маклин и в чинах у масонов…

– А он не был что ли? – озадаченно спросил Энтони.

– Нет, он говорил, что выше Мастера не поднимался никогда. Но ты себе представь: он разглагольствовал перед старшими офицерами, чуть ли не дураками их обзывал через слово голосом своим барским. Я всё это сам видел и слышал. И всё, что ему сделали, – это приказали мне отнести его в кроватку! И все из-за Джейн! Вот ты бы такое допустил у себя, будь ты начальник? Я бы тоже. На следующее утро, когда у него в животе все улеглось наконец, я зажал его в углу и не отпустил бы, пока он не рассказал, как это у него сработало. Да будь ты хоть трижды барчук, надо же и меру знать. Сперва он отмалчивался, все говорил, что я, мол, недостоин принятия в Общество Джейнитов. Ну, в итоге сошлись на пяти шиллингах – итого он мне оказался должен пятнадцать.

«Давай догоним до фунта, – он мне говорит. – И так цена бросовая. Ты же видел, что я могу командовать всей частью. Ну и?..»

В общем, тут он был прав. И за фунт он мне сообщил пароль первой степени – «Тилни и люки-ловушки».

«Я знаю, что такое люки-ловушки, – говорю, – а что такое это твое Тилни?»

«Слушай, что тебе говорят! – ответил он. – И когда в следующий раз я тебя спрошу, о чем ты думаешь, отвечай, но так, с улыбочкой и хитровато, что думаешь о Тилни и люках-ловушках. Я, – говорит, – тебя об этом спрошу, когда придет время. А пока держи язык за зубами».

Мы так с ним беседовали, пока он чистил картошку на обед у отвода траншеи под маскировочной сеткой. Боже, как же там воняло краской! Но вообще-то там было неплохо, потому что вышло солнышко и светило сквозь тряпичные листья сетки, и ветер колыхал траву в зеленке. Ну, там то одно, то другое, – в общем, до вечера больше ничего не происходило. Мы вообще-то старались все делать по высшему классу в столовой, да и вообще в части так было принято. Я прислуживал Моссу за столом во время перекуса – обедом я б это не назвал. А Мосс сидел и набивал себе портсигар, потому что ему на дежурство вечером. И тут выходит Маклин из бокового перехода, как будто не видит, что там Мосс сидит, и задает мне свой вопрос. Я ему – ответ, тихонько, но отчетливо, и тоже делаю вид, что на Мосса не смотрю. Мосс как сидел с портсигаром в руке, так и замер, и на меня посмотрел, а потом вытащил полдюжины сигарет, – а у него они были лучшего турецкого табака, – положил на стол и вышел. Я их, конечно, прибрал и разделил с Маклином.

«Видишь? – Маклин говорит. – Работает. И еще скажи теперь, что потратил фунт впустую».

«Да нет, пока нормально, – говорю, – но только если они мне опрос устроят, я поплыву. В этом Обществе Джейн, наверное, еще куча всего, что я не знаю».

«Не просто куча, а кучища, – отвечает. – Но чтоб ты наконец понял, что я человек доброй души, я сейчас посвящу тебя сразу во все высшие степени джейнитов, со всеми наставлениями. И всего лишь за фунт сверху. Но придется потрудиться, дружок».

– А у тебя этих фунтов, как я посмотрю, куры не клюют, – неодобрительно протянул Энтони.

– А на что тратить-то? Гусак нам говорил, чтоб мы не загадывали на фронте дальше, чем на полтора месяца вперед, я и не загадывал. Но мне тогда пришлось по-настоящему туго, потому что для начала Маклин меня усадил и начал рассказывать все-все про эту Джейн.

– А, так Джейн – это живой человек? – переспросил Энтони, переглянувшись со мной. – А то сразу и не поймешь.

– Еще как живой! – голос Хамберстолла даже задрожал. – Джейн! Это была такая маленькая старая дева, которая написала с полдюжины книжек лет сто назад. Ничего такого особенного в этих книжках, вроде, нет. Уж я-то знаю. Мне их пришлось прочитать. Там ни приключений, ни похабства, да и не особо интересные они. Всё про девчонок лет семнадцати, они тогда все были молодые да ранние, ну, вы понимаете, и всё-то они там не могут решить, за кого им замуж пойти. Ну и всё такое про их балы, игру в карты да пикники, а еще там парни всякие, которые скачут верхом в Лондон, чтобы постричься и побриться. Это в те времена было дело на целый день, если ты привык к одному парикмахеру. А еще у них все аптекари и священники носили парики. Вот это мне было интересно, я же этим сам занимаюсь, да и в армии каждые полмесяца стриг кое-кого. Маклин надо мной подсмеивался все время за то, что я парикмахер, и отпускал всякие шуточки.

Тут Хамберстолл процитировал кусочек того, что, видимо, считалось у них тогда вершиной остроумной отповеди и завершалось пассажем: «Ты ленивая вшивая надушенная парикмахерша в штанах».