Глава 5

Рин проковыляла к двери. В ее голове снова и снова отдавались эхом слова Цзюня. Мысли затуманились, подкосились ноги и потемнело в глазах. Она осела на землю по каменной стене и прижала колени к груди, а в ушах бешено стучала кровь.

Потом напряжение в груди прорвалось наружу, и Рин впервые после первого знакомства с академией заплакала, закрыв лицо руками, чтобы никто не услышал.

Она плакала от боли. Плакала от стыда. Но самое главное – потому что два долгих года подготовки к кэцзюй ничего не значили. Она на несколько лет отстала от однокурсников в Синегарде. У нее не было опыта в боевых искусствах, тем более никаких унаследованных техник, даже такой дурацкой, как у Нэчжи. Она не тренировалась с детства, как Венка. Не была такой же гениальной, не обладала такой же памятью, как Катай.

Но что еще хуже, она не имела никакой возможности нагнать остальных. Без занятий Цзюня, какими бы изматывающими они ни были, у Рин не было шанса пройти Испытания. Ни один наставник не примет кадета, который не умеет драться. Синегард – это военная академия. Если Рин не сумеет постоять за себя на поле боя, то какой от нее толк?

Наказание Цзюня было равносильно исключению. С ней покончено. Точка. Через год она вернется в Тикани.

Но ведь Нэчжа начал первым.

Чем больше Рин об этом размышляла, тем быстрее отчаяние превращалось в ярость. Нэчжа пытался ее убить. Она оборонялась. Почему ее выкинули из класса, а Нэчжа отделался легким испугом?

Ответ слишком очевиден. Нэчжа из благородной синегардской семьи, сын наместника, а она – деревенская девчонка без кола без двора. Исключение Нэчжи может вызвать неприятности и политически сомнительно. Он – человек важный. Она – нет.

Нет… С ней не имеют права так поступать. Пусть они и считают, что ее можно выкинуть как мусор, но она не будет просто ждать с поджатым хвостом. Она уже стала кем-то. И не станет снова никем.

Дверь тренировочного двора открылась, и курс вышел. Все спешили мимо, делая вид, что ее не замечают. Задержался лишь Катай.

– Цзюнь отойдет, – сказал он.

Рин молча взяла протянутую руку. Вытерла лицо рукавом и хлюпнула носом.

– Я правда так думаю, – сказал Катай и положил руку ей на плечо. – Нэчжу он отстранил только на неделю.

Рин сбросила его руку, дернув плечом и яростно вытирая глаза.

– Это потому, что Нэчжа родился в рубашке. Нэчже сойдет это с рук, потому что его отец половину академии держит за яйца. Нэчжа из Синегарда, и потому он особенный, и его место здесь.

– Да брось, здесь и твое место, ведь ты сдала кэцзюй…

– Кэцзюй ничего не значит, – язвительно произнесла Рин. – Это просто уловка, чтобы необразованные крестьяне знали свое место. Даже если ты и сдашь кэцзюй, все равно найдется способ тебя исключить. Кэцзюй затуманивает зрение низшим классам. Заставляет мечтать. Это не лестница наверх, это способ держать людей вроде меня там, где они родились. Кэцзюй – это наркотик.

– Это неправда, Рин.

– Нет, правда! – Она врезала кулаком по стене. – Но от меня так просто не избавиться. Я не позволю. Не позволю.

Она внезапно покачнулась. В глазах потемнело, но потом зрение прояснилось.

– Великая черепаха! – сказал Катай. – Ты как себя чувствуешь?

Рин развернулась к нему.

– О чем это ты?

– Ты вся взмокла.

Взмокла? Ничего подобного.

– Со мной все в порядке, – сказала она.

Голос звучал слишком громко, звенел в ушах. Она что, кричит?

– Успокойся, Рин.

– Я спокойна! Совершенно спокойна!

Даже и близко не так. Ей хотелось что-нибудь ударить. На кого-нибудь наорать. Ярость накатывала на нее жаркой волной.

А потом живот пронзила боль, как будто Рин пырнули ножом. Она резко вдохнула и схватилась за пояс. Кишки словно терзали зазубренным камнем.

Катай схватил ее за плечи.

– Рин? Рин?

Ее затошнило. Может, удары Нэчжи повредили что-то внутри?

Потрясающе. Тебя унизили и покалечили. То ли еще будет, когда они увидят, как ты хромаешь в класс. Нэчжа будет в восторге.

Она оттолкнула Катая.

– Мне не нужно… Оставь меня в покое!

– Но ты же…

– Я в норме!

Ночью Рин проснулась от липкого стыда.

Штаны пижамы холодили кожу – так бывало, когда в детстве она писалась во сне. Однако ноги были липкими, явно не от мочи. С колотящимся сердцем Рин встала с кровати и трясущимися пальцами зажгла лампу.

Она посмотрела на свои ноги и чуть не закричала. При свечах повсюду стали видны алые лужицы. Рин была вся в крови.

Она постаралась утихомирить панику, заставить вялый разум мыслить рационально. Она не чувствовала резкой боли, только сильный дискомфорт и огромное раздражение. Ее не порезали. Внутренние органы никак не могли быть задеты. Тут по ногам потекла новая струйка крови, и мокрыми пальцами Рин обнаружила ее источник.

И тогда остался только стыд.

Снова лечь спать она не могла. Она вытерлась еще не заляпанным кровью куском простыни, засунула между ног лоскут ткани и выбежала из общежития, чтобы добраться до лазарета, прежде чем проснутся все остальные.

Потная и окровавленная, Рин добежала до лазарета, находясь на грани нервного срыва. Дежурный лекарь взглянул на нее и вызвал женщину-помощницу.

– Оно самое, – сказал он.

– Конечно.

Помощница выглядела так, будто изо всех сил сдерживает смех. Рин же не видела в ситуации ничего смешного.

Помощница отвела Рин за ширму, вручила ей сменную одежду и полотенце, а потом усадила перед детальным изображением женского тела.

До этого утра Рин ничего не слышала о менструации, что, вероятно, свидетельствовало о недостатке сексуального образования в Тикани. За пятнадцать минут помощница лекаря в подробностях объяснила изменения, происходящие с телом Рин, и показала на изображении несколько мест, выразительно жестикулируя.

– Ты не умираешь, милая, твое тело просто избавляется от маточной оболочки.

Рин целую минуту не могла закрыть рот.

– Что за…

В спальню она вернулась с привязанным под трусами неудобным поясом и с носком, наполненным подогретым сырым рисом. Носок она приложила к низу живота, чтобы уменьшить боль, но спазмы были такими сильными, что она не могла вылезти из постели до начала занятий.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросила Нян.

– Нет, – пробормотала Рин. – Все нормально. Иди.

Целый день она провалялась в постели, встревожив весь класс своим отсутствием.

«Все будет хорошо». Рин снова и снова твердила это себе, чтобы не удариться в панику. Один пропущенный день погоды не сделает. Ученики постоянно болеют. Катай даст ей свои записи, если попросить. Уж конечно, она нагонит.

Но ведь это будет происходить каждый месяц. Каждый проклятый месяц матка будет разрываться на куски, рассылая вспышки ярости по всему телу, превращая ее в раздувшееся, неуклюжее, а хуже всего – слабое существо. Неудивительно, что женщины редко задерживаются в Синегарде.

Нужно решить эту проблему.

Если бы это не было так неловко. Ей нужна помощь. У Венки, похоже, уже начались месячные. Но Рин скорее умерла бы, чем спросила, как та с этим справляется. И тогда однажды вечером, когда Нян и Венка уже заснули, Рин прошептала свои вопросы Куриль.

Куриль громко рассмеялась в темноте.

– Просто ходи с поясом на занятия. Ты привыкнешь к спазмам.

– И как часто мне нужно менять пояс? А если он протечет на занятиях? Если я запачкаю форму? Если кто-то заметит?

– Успокойся, – сказала Куриль. – Поначалу тяжело, но потом привыкнешь. Следи за своим циклом, и тогда будешь знать, когда начнутся очередные месячные.

Рин хотела услышать не это.

– А есть способ навсегда это прекратить?

– Нет, если ты не вырежешь матку, – хмыкнула Куриль, но потом помолчала и посмотрела на Рин. – Я шучу. Это невозможно.

– Это возможно, – тихо вмешалась Арда, кадет-медик. – Эту процедуру часто предлагают в лазарете. В твоем возрасте даже резать не потребуется. Тебе дадут снадобье. Оно навсегда прекратит этот процесс.

– Правда? – В груди у Рин вспыхнула надежда. Она переводила взгляд с Куриль на Арду. – И что же вам мешает это сделать?

Обе с недоумением уставились на нее.

– Это уничтожит твою матку, – наконец сказала Арда. – Уничтожит один из твоих внутренних органов. После этого ты не сможешь завести детей.

– И боль дикая, – добавила Куриль. – Оно того не стоит.

«Но я и не хочу детей, – подумала Рин. – Я хочу остаться здесь».

Если процедура прекратит менструации, если поможет остаться в Синегарде, она того стоит.

Как только кровотечение закончилось, Рин вернулась в лазарет и сказала лекарю, чего хочет. Он не стал спорить, даже как будто обрадовался.

– Я годами пытаюсь убедить здешних девочек это сделать, – сказал он. – Никто не хочет слушать. Неудивительно, что немногие из вас остаются после первого курса. Нужно сделать процедуру обязательной.

Он скрылся в задней комнате, чтобы смешать нужные снадобья. Через десять минут лекарь вернулся с дымящейся чашкой.

– Выпей.

Рин взяла чашку. Фарфор был темным, так что цвет жидкости не определить. Интересно, почувствует ли она что-нибудь? Это ведь важно, да? У нее не будет детей. После этого никто на ней не женится. А какое это имеет значение?

Никакого. Если бы она хотела растолстеть, воспитывая визжащих отпрысков, то осталась бы в Тикани. Она приехала в Синегард, чтобы избежать такого будущего. Так стоит ли колебаться?

Рин пыталсь найти в себе хоть каплю сожалений. Ни единой. Она ничего не чувствовала, как в тот день, когда покидала Тикани, глядя, как пыльный городишко скрывается вдали.

– Будет больно, – предупредил лекарь. – Куда больнее, чем при месячных. За несколько часов твоя матка разрушится. После этого она перестанет выполнять свои функции. Когда твое тело полностью повзрослеет, можешь сделать операцию и полностью удалить матку, но пока что это решит твои проблемы. После этого ты неделю не будешь посещать занятия. Но потом навсегда станешь свободной. А сейчас мне положено спросить еще раз: уверена ли ты, что этого хочешь?

– Уверена.

Рин не хотела больше об этом раздумывать. Она задержала дыхание и поднесла чашку к губам, поморщившись от вкуса.

Лекарь добавил меда, чтобы замаскировать горечь, но это только сделало вкус ужаснее. На вкус жидкость была как запах опиума. Рин пришлось сделать несколько глотков, чтобы осушить всю чашку. После этого живот онемел, раздулся и стал каким-то резиновым. Через несколько минут внизу живота защекотало, как будто кто-то колет ее крохотными иглами изнутри.

– Возвращайся в комнату, пока не началась боль, – посоветовал лекарь. – Я скажу наставникам, что ты больна. Вечером тебя навестит медсестра. Ты вряд ли захочешь есть, но на всякий случай я попрошу кого-нибудь из твоих однокурсников принести тебе что-нибудь.

Рин поблагодарила его и, шатаясь, вернулась в комнату, прижимая руки к животу. Щекотка переросла в острую боль, охватившую всю нижнюю половину тела. Рин словно проглотила нож, и теперь он медленно проворачивается внутри.

Кто-то помог ей добраться до кровати.

«Боль – это всего лишь сообщение, – твердила она себе. – Можно ее не замечать. Можно… Можно…»

Боль была кошмарной. Рин не могла удержаться от стонов.

Она не спала, скорее, лежала, как оглушенная. В беспамятстве ворочалась на простынях, ей грезились нерожденные дети и Тоби, погружающий пять когтей ей в живот.

– Рин. Рин?

Над ней кто-то склонился. Нян с деревянной миской.

– Принесла тебе тыквенного супа.

Нян опустилась на колени рядом и поднесла миску к лицу Рин.

Рин понюхала. Желудок болезненно сжался.

– Не хочется, – еле слышно выговорила она.

– А еще успокоительное. – Нян протянула чашку. – Лекарь сказал, что ты можешь его принять, но это необязательно.

– Ты что, шутишь? Дай сюда.

Рин схватила чашку и жадно ее опустошила. Голова тут же поплыла. Комната затуманилась. Боль в животе исчезла. А потом что-то поднялось из горла. Рин склонилась над краем кровати, и ее вырвало в стоящий внизу горшок. Фарфор забрызгала кровь.

С безумным удовлетворением Рин посмотрела на горшок. Уж лучше избавляться от крови таким способом – разом, чем медленно, каждый месяц, и так годами.

Ее еще рвало, когда Рин услышала, как открывается дверь.

Кто-то вошел и замер перед ней.

– Ты больна, – сказала Венка.

Рин взглянула на нее с окровавленным ртом и улыбнулась.

Четыре дня Рин провела в постели, в забытьи, пока наконец не вернулась к занятиям. Когда она вытащила себя из постели, вопреки увещеваниям Нян и лекаря, Рин обнаружила, что безнадежно отстала.

Она пропустила всю тему спряжения мугенских глаголов, главу о смерти Красного императора по Истории, анализ географических прогнозов Сунь-цзы по Стратегии и объяснения о том, как ставить шину по Медицине. Она не ожидала снисхождения от наставников, да и не получила их.

Наставники обращались с ней так, будто она пропустила занятия по своей вине. Так оно и было. У Рин не было оправданий, ей лишь пришлось смириться с последствиями.

Она не могла ответить ни на один вопрос наставника, когда ее вызывали. Занимала последнее место на всех экзаменах. Рин не жаловалась. Всю неделю она молча терпела снисходительный тон наставников.

Удивительно, но это ее не обескуражило, скорее, избавило от пелены на глазах. Первые недели в Синегарде прошли как во сне. Ослепленная великолепием города и академии, Рин позволила себе грезить.

Теперь ей болезненно напомнили, что она здесь не навсегда.

Кэцзюй ничего не значит. На кэцзюй проверяли ее способности повторить наизусть поэму, как попугай. С чего она вообще вообразила, что способна подготовиться к академии Синегарда?

Но если кэцзюй ее чему-то и научил, так это тому, что цена успеха – боль.

А Рин давно уже не жгла свою кожу.

Она привыкла к академии. Разленилась. Упустила из виду, что стоит на кону. Ей нужно было напомнить, что она никто, что ее мигом могут отправить обратно. И какой бы несчастной она ни чувствовала себя в Синегарде, в Тикани было бы куда хуже.

Вот он смотрит на тебя и облизывает губы. Ведет тебя в постель. Сует руку между ног. Ты кричишь, но никто не слышит.

Она останется здесь. Останется в Синегарде, даже если при этом погибнет.

Рин погрузилась в учебу. Занятия превратились в боевые действия, каждая тема – сражение. Каждая поднятая рука и домашняя работа. Рин состязалась с Нэчжой, Венкой и всеми остальными синегардцами. Придется доказать, что она достойна здесь учиться, что заслужила это.

Ей нужен был жестокий удар, чтобы напомнить – она не такая, как синегардцы, в детстве она не научилось бегло говорить на гесперианском, не знакома со структурой командования имперского ополчения, не знает, как свои пять пальцев, каковы политические отношения между двенадцатью наместниками. Синегардцы впитали эти знания с детства. Рин придется их развить.

Каждый час, который она проводила не в классе, Рин занималась в архиве. Она вслух читала нужные книги, ощупывая языком незнакомый синегардский диалект, пока не искоренила все намеки на протяжный южный акцент.

Она снова начала прижигать кожу. Боль приносила успокоение – она была такой утешающе знакомой. Рин давно привыкла к тому, что ради успеха нужно идти на жертвы. А жертвы означают боль. Боль означает успех.

Рин перестала спать. В классе она садилась в первый ряд, чтобы не задремать. Голова постоянно разламывалась. Чуть ли не до тошноты. Рин перестала есть.

Выглядела она жалко. Но все возможные варианты были ужасны. Она могла убежать. Могла сесть на лодку и уплыть в другой город. Могла возить опиум для другого контрабандиста. Могла вернуться в Тикани, если до такого дойдет, выйти замуж и надеяться, что никто не узнает о том, что она не может иметь детей.

Но теперешние несчастья были даже приятными, они доставляли ей удовольствие, ведь она сама их выбрала.

Через месяц Рин лучше всех сдала очередной экзамен по Лингвистике у Цзимы. Она опередила Нэчжу на два балла. Когда Цзима объявила пятерку лучших, Рин радостно подпрыгнула.

Всю ночь она зубрила спряжение гесперианских глаголов, крайне запутанное. В современном гесперианском не было ни ритма, ни смысла. Правила совершенно произвольны, произношение хаотично и полно исключений.

Она не могла разобраться в гесперианском, и потому просто запомнила его, как запоминала все непонятное.

– Хорошо, – ледяным тоном сказала Цзима, протянув экзаменационный свиток.

Рин поразилась, насколько хорошо себя чувствует от этого «хорошо».

Она обнаружила, что похвала наставников наполняет ее энергией. Похвала означала подтверждение, что Рин не пустое место. Она может быть блестящей ученицей, достойной внимания. Она обожала похвалы, лелеяла их, нуждалась в них и испытывала облегчение, только когда их слышала.