5

В СРЕДУ ПРОХОДИТ МОЯ ПЕРВАЯ ВИДЕОКОНФЕРЕНЦИЯ с новой маркетинговой командой.

Я так нервничаю, что меня подташнивает. Мой последний опыт работы с промоутерами был незавидным. Осунувшаяся блондинка по имени Кимберли присылала мне запросы от блогеров с пятью подписчиками в лучшем случае. Когда же я просила что-нибудь существенное – к примеру, осветить проект на более-менее популярном веб-сайте, – она отвечала: «Мы это рассмотрим, но все зависит от интереса». Кимберли, как и прочие, с самого начала знала, что шансы у моего дебюта нулевые. Просто стеснялась сказать мне это в лицо. Она даже имя мое через раз писала с ошибкой: «Джейн»… А когда я ушла от своего прежнего издателя, то получила от нее отписку: «Было приятно поработать вместе»…

На этот раз все обстоит иначе, и волна общего энтузиазма впечатляет. Эмили, которая отвечает за паблисити, и Джессика, ответственная за цифровой маркетинг, задают тон, рассказывая, что им очень понравилась книга.

– Она такая солидная, у ее текста вайб произведения, которое написал гораздо более зрелый человек, – разглагольствует Джессика. – Мне кажется, она очень удачно встанет между историческими романами, на которые падки женщины, и военной прозой, подходящей для мужской аудитории.

Я потрясена. Похоже, Джессика действительно прочитала мою книгу. Такое со мной впервые – Кимберли, кажется, даже не понимала толком, роман я написала или мемуары.

Дальше они знакомят меня со своей маркетинговой стратегией. Я поражена тем, насколько она всеохватна. Речь идет о рекламе на Фейсбуке* и Гудридс; возможно, даже на станциях метро, хотя неясно, обращает ли кто-нибудь нынче на нее внимание. Существенные средства вкладываются и в размещение на полках магазинов – то есть со дня выхода моя книга будет первой, что люди будут замечать, входя в «Барнс энд Нобл» по всей стране.

– Это стопроцентно будет книга сезона, – уверяет меня Джессика. – По крайней мере, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы так было.

Я теряю дар речи. Так вот каково это – быть Афиной; когда тебе с самого начала говорят, что твоя книга будет иметь успех.

Джессика излагает маркетинговый план с указанием некоторых дат, к которым им понадобятся от меня рекламные материалы. Наступает короткая пауза. Эмили щелкает ручкой.

– И вот еще мы хотели уточнить… Ну насчет того, как мы позиционируем эту книгу.

От меня, по всей видимости, ждут ответа.

– Ага… Простите, не совсем поняла?

Они переглядываются.

– Гм. Тут дело, в общем, в том, что действие романа происходит по большей части в Китае, – говорит Джессика. – А учитывая недавние обсуждения… Ну сами понимаете…

– Культурная аутентичность, – присоединяется Эмили. – Не знаю, следите ли вы за некоторыми трендами в интернете. Книжные блогеры и книжный твиттер могут быть довольно… придирчивы ко всему…

– Мы просто хотим быть застрахованы от любых скандалов, – поясняет Джессика. – Или, скажем так, нестыковок.

– Я потратила на исследования уйму времени, – отвечаю я. – Это, знаете, не тот случай, когда все держится на стереотипах, это не такая книга…

– Да, конечно, – мягко соглашается Эмили. – Но вы… то есть вы ведь не…

Наконец я улавливаю, о чем они.

– Нет, я не китаянка, – коротко отвечаю я. – Если вы об этом. Это не «зов крови» или что-то подобное. Это проблема?

– Что вы! Вовсе нет, просто мы хотим все предусмотреть. А вы не… еще кто-нибудь?

Произнося это, Эмили морщится, будто спохватываясь, что ей не следовало так говорить.

– Я белая, – уточняю я. – Вы хотите сказать, у нас могут быть неприятности, потому что я написала эту историю, будучи белой?

Я моментально жалею, что так выразилась. Слишком прямолинейно, слишком уж в защиту; вся моя неуверенность налицо. Эмили с Джессикой мелко и часто моргают, поглядывая друг на друга, словно в надежде, что другая заговорит первой.

– Конечно же нет, – говорит наконец Эмили. – Разумеется, любой человек волен писать о чем угодно. Просто мы думаем о том, как вас подать, чтобы читатели прониклись к вашей книге доверием.

– Что ж, проникаться им никто не мешает, – говорю я. – А доверяют пускай словам на странице. Там кровь и пот, пролитые над этой историей.

– Да, безусловно! – соглашается Эмили. – И этого никто не оспаривает.

– Конечно же нет! – вторит ей Джессика.

– Опять же, мы считаем, что любой человек волен высказываться как угодно.

– Мы не цензоры. У нас в «Эдем» так не принято.

– Хорошо.

Эмили плавно меняет тему, интересуясь тем, где я живу, куда хотела бы отправиться в путешествие и т. д. Я не успеваю толком сориентироваться, как встреча заканчивается. Эмили и Джессика повторяют, как им понравилась книга, как они рады знакомству и как им не терпится продолжить со мной работу. Потом они отключаются, а я продолжаю смотреть в пустой экран. Чувствую я себя ужасно и отправляю письмо Бретту, выплескивая все свои тревоги. Он отвечает через час, уверяя, что я зря волнуюсь. «Они просто хотят понять, – говорит он, – как им тебя позиционировать», – говорит он.

Как выяснилось, позиционировать меня они хотят как «человека мира». В следующий понедельник Джессика и Эмили присылают нам обстоятельное письмо с подробным описанием своих планов: «Мы считаем бэкграунд Джун очень интересным, поэтому хотим убедиться, что читатели о нем узнают». Они рассказывают о разных местах, где я жила еще в детстве, – Южной Америке, Центральной Европе, полдюжине городов в США, в которых мы останавливались из-за бесконечных разъездов отца, инженера-строителя. (Эмили очень нравится слово «кочевник».) В моей новой авторской биографии они выделяют год, который я провела в Корпусе мира, хотя рядом с Азией я не была и близко (была в Мексике, где практиковалась в испанском после школы, а затем до срока бросила учебу, подхватив кишечную инфекцию; меня даже пришлось эвакуировать по медицинским показаниям). Публиковаться мне предлагают под именем Джунипер Сонг – вместо Джун Хэйворд. («Ваш дебют набрал не совсем те обороты, на которые мы рассчитываем, и лучше начать с чистого листа. А “Джунипер” звучит так необычно. Как-то даже ориентально».) О разнице в восприятии между «Сонг» и «Хэйворд» все деликатно помалкивают. Никто не говорит вслух, что «Сонг» может сойти за китайское имя, хотя на самом деле это мое второе имя, придуманное мамой в эпоху хиппи, когда меня чуть было не окрестили Джунипер Сиренити Хэйворд.

Эмили помогает мне написать статью для «Электрик Лит» об авторской идентичности и псевдонимах, где я объясняю, что переименоваться в Джунипер Сонг я решила затем, чтобы почтить свое прошлое и отметить влияние матери на свою жизнь. «Мой дебют “Под сенью платана”, написанный под именем Джун Хэйворд, продиктован переживаниями по поводу смерти отца, – пишу я. – “Последний фронт”, написанный под именем Джунипер Сонг, – это шаг вперед в моем творческом пути. Это то, что я больше всего ценю в писательстве, – бесконечная возможность заново изобретать себя и те истории, которые мы о себе слагаем. Это дарует нам возможность сознавать каждую крупицу своего наследия и своего прошлого».

Я ни в чем не солгала. Это важно. Я не притворялась китаянкой и не выдумывала жизненного опыта, которого у меня не было. То, что мы делаем, отнюдь не надувательство. Мы просто подаем меня с верной стороны, чтобы читатель воспринимал меня и мои истории серьезно; чтобы никто не отказывался взять в руки мою работу из-за въевшихся предрассудков о том, что кому можно и что нельзя писать. Ну а если кто-нибудь делает неправильные выводы из неверных предпосылок, разве это не говорит о нем гораздо больше, чем обо мне?

С РЕДАКТУРОЙ ДЕЛО ОБСТОИТ ПОЛУЧШЕ. Даниэле нравятся все мои правки. На третьем заходе она просит лишь внести несколько мелких исправлений и чтобы я добавила dramatis personae (модный термин, означающий список персонажей с их краткими характеристиками, чтобы читатель не забывал, кто они такие). Затем текст переходит к корректору – в моем представлении, такому супергерою с орлиным взором, который ухватывает все опечатки, скрытые от невооруженного глаза.

За неделю до дедлайна мы сталкиваемся всего с одной проблемкой.

Как гром среди ясного неба падает письмо от Даниэлы: «Привет, Джун. Надеюсь, у тебя все хорошо. Всего полгода до выхода книги, поверить не могу! Хотела узнать твое мнение вот о чем. Тут Кэндис предлагает нанять этического бета-ридера. Понимаю, что невовремя, уже поздновато, но хочешь, мы этим займемся?»

Этические бета-ридеры – это читатели, которые критикуют рукописи в культурном аспекте. Например, белый автор пишет книгу, в которой задействован темнокожий персонаж. Издатель может нанять темнокожего бета-ридера, чтобы проверить, является ли репрезентация в тексте сознательно или бессознательно расистской. В последние несколько лет к бета-ридерам обращаются все чаще и все больше и больше белых авторов подвергаются критике за использование расистских идиом и стереотипов. В принципе, неплохой способ избежать порки в Твиттере, правда, иногда это приводит к неприятным последствиям – я слышала истории как минимум о двух писателях, которых вынудили снять тиражи из-за единственной субъективной ремарки.

«Не вижу смысла, – отписываюсь я. – Мне хватает той работы, что я проделала сама».

В почтовый ящик уже прилетает ответка: «Это Кэндис. Отвечаю на ваше письмо. Я твердо убеждена, что нам следует нанять читателя, знакомого с историей и языком. Джун не принадлежит к китайской диаспоре, и мы рискуем навредить, если досконально не проверим все китайские фразы, понятия и текстовые выкладки на предмет расизма, обратившись к бета-ридеру, который сможет найти ошибки».

Из груди вырывается стон.

Кэндис Ли, помощница Даниэлы по редакционной работе, – единственный человек в «Эдем», кому я не по душе. Внешне она этого никогда не показывает, чтобы не было оснований жаловаться, – ее письма безупречно вежливы, она лайкает и ретвитит все, что я публикую о книге в соцсетях, а на видеоконференциях неизменно мне улыбается. Но я вижу, что все это неискренне: скупое выражение лица, резкие интонации.

Может быть, она знала Афину. Может, она одна из тех начинающих писательниц, что работают в издательстве на низовых, плохо оплачиваемых должностях, и пишет свой роман о Китае, и вот она завидует, что я добилась успеха, а она нет. Я это понимаю – в издательском деле такое на каждом шагу. Но это ведь не моя проблема.

«Повторяю: той работы, которую я проделала при подготовке книги, достаточно. Так что откладывать выпуск на данном этапе считаю неуместным, тем более что сроки уже поджимают, пора отправлять макет рецензентам». Отправляю.

Казалось бы, на этом и конец. Но час спустя мой почтовый ящик сигналит снова. Снова Кэндис, никак не угомонится. Письмо адресуется мне, Даниэле и всей пиар-команде:

«Привет всем.

Хотела бы еще раз подчеркнуть, насколько, по моему мнению, важно, чтобы к данному проекту был привлечен этический бета-ридер. В нынешних условиях читатели неизбежно с подозрением отнесутся к любому автору, который пишет о вещах за пределами своего культурологического поля, – и на то есть веские причины. Я понимаю, что это может повлиять на сроки, зато так мы защитим Джун от обвинений в культурной апроприации или, что еще хуже, в паразитировании на чужой культуре. Это также доказало бы, что Джун хочет выставить китайскую диаспору в выгодном свете».

Бог ты мой. Культурная апроприация? Паразитирование? У нее с головой все в порядке?

Я пересылаю ее письмо Бретту. «Ты можешь ей сказать, чтобы она отвалила?» – спрашиваю я. Агенты – замечательные посредники во время подобных перепалок; можно не пачкать руки, нож они всадят сами. «Я свою позицию, кажется, изложила вполне ясно, так чего она продолжает вязаться?»

Бретт выясняет, нельзя ли, вместо привлечения посторонних, поручить вычитку самой Кэндис? Та отрезает, что она американская кореянка, а не китаянка, так что предположение Бретта является по сути расистской микроагрессией. (Именно тут я прихожу к выводу, что Кэндис существует исключительно ради того, чтобы жаловаться на микроагрессию.) Для улаживания ссоры вмешивается Даниэла. Конечно, за основу берется мое авторское суждение. Нанимать или не нанимать бета-ридера – сугубо мой личный выбор, а я ясно дала понять, что никакой этический бета-ридер нам не нужен. Так будем придерживаться изначального графика. Вот и все.

На следующей неделе Кэндис присылает мне письмо с извинениями за свой тон. Хотя выглядит оно фальшиво; я бы сказала, чертовски пассивно-агрессивно: «Извините, если вас задели мои предложения. Вы же понимаете, Джун, я лишь хочу помочь публикации “Последнего фронта” насколько это возможно».

Я закатываю глаза, но не опускаюсь до склок. Битва выиграна, и незачем угнетать и без того обделенную помощницу редактора. Мой ответ короток:

«Спасибо, Кэндис. Я это ценю».

Даниэла приватно замечает, что Кэндис от проекта отстранена. Общаться с ней мне больше не придется. Вся дальнейшая переписка по «Последнему фронту» может идти непосредственно через Даниэлу, Эмили или Джессику.

«Мне так жаль, что тебе пришлось с этим столкнуться, – пишет Даниэла. – Кэндис явно неровно дышала к проекту, и это повлияло на ее суждения. Я хочу, чтобы ты знала: у меня был с ней серьезный разговор о соблюдении границ в отношениях с авторами, и я позабочусь о том, чтобы это никогда больше не повторилось». Она извиняется, и на миг мне становится неловко, что я раздула скандал. Но это ерунда по сравнению с радостью от того, что издатель в кои то веки наконец уверенно принимает мою сторону.

ВЫ КОГДА-НИБУДЬ НАБЛЮДАЛИ, КАК КТО-ТО из ваших знакомых внезапно превращается из обычного человека в узнаваемого, получает глянцевый искусственный образ, знакомый сотням тысяч людей? Например, какой-нибудь старшеклассник, который добился успеха в музыке, или кинозвезда, в которой вы вдруг узнаете ту блондинку с расстроиством пищевого поведения, знакомую с первого курса? Вы когда-нибудь задумывались о механизме популяризации? Как кто-то из обычного, земного человека, кого вы реально знали, вдруг превращается в набор маркетинговых штучек, которые старательно перенимают и которыми восторгаются фанаты? Они думают, что знают его, но на самом деле это не так. Фанаты и сами понимают это, но все равно любят своего кумира.

Лично я наблюдала, как все это происходило с Афиной через год после нашего окончания университета, в преддверии выхода ее первого романа. Афина имела статус «известной персоны» в Йельском университете, она была знаменитостью, регулярно получала любовные признания и валентинки на Фейсбуке*, но еще не была так популярна, чтобы о ней появилась страница в Википедии или чтобы глаза рядового читателя загорались узнаванием при звуке ее имени.

Все изменилось с выходом в «Нью-Йорк Таймс» статьи под названием «Выпускница Йеля заключает сделку на шестизначную сумму с “Рэндом Хаус”», где по центру помещалось фото Афины в такой прозрачной блузке, что были видны соски, и все это на фоне Мемориальной библиотеки Стерлинга. Там же цитата одной известной поэтессы, в то время преподавательницы Йельского университета, о «достойной преемнице таких мастеров, как Эми Тан и Максин Хонг Кингстон»^[10]. С того момента все пошло по нарастающей. В Твиттере число подписчиков Афины подпрыгнуло до пятизначных цифр; в Инстаграме* и вовсе до шестизначных. Начали эпизодически появляться интервью в «Уолл-стрит Джорнал» и «Хафф Пост». А однажды по дороге к врачу я просто остолбенела, услышав в такси по радио ее кристально чистый голос со слегка небрежным, квазибританским акцентом.