Глава 2

Неугомонный город не хотел успокаиваться. Схлынули, казавшиеся бесконечными пробки, улицы опустели, а воздух посвежел и разогнал дневную хмарь. Состав прохожих кардинально изменился – вместо сцементированного потока серьезных и суровых менеджеров, вечно спешащих по городским своим делам, появились небольшие группки смешливой молодежи, флиртовали влюбленные парочки, мамы катали своих малышей…

Матвей, чертыхаясь и ругая Серого, назначившего встречу именно здесь, пробирался по забитой под завязку автостоянке возле нового торгового центра «Астория». Солнце давно уже село, а огромную площадь освещало только несколько слабеньких фонарей и свет фар паркующихся автомобилей. Игра света и резких теней создавала иллюзорную картину, в которой совсем терялась ориентация несовершенного человеческого зрения.

Глубокие тени, таящие в себе неприятные сюрпризы, то и дело предъявляли свои права на разные части тела Матвея. Он то ударялся коленкой о незамеченный столбик ограждения, то вмазывался бедром в торчащее зеркало машины и каждый раз опуская ногу, терялся в неизвестности – какой сюрприз ожидает его еще.

Неожиданный и резкий порыв ветра обдал его влажной волной. Начал накрапывать легкий дождик. Матвей наконец вышел на свободную площадку и растерянно оглянулся. Он совсем заблудился в этом стойбище лоснящихся автомобильных туш. Вокруг, куда хватало глаз, рядами стояли неузнаваемые в резком свете фонарей средства передвижения, всегда находящихся за гранью выживания российских граждан. Это была конечно не Москва, но среди машин Матвей не видел ни одного «Жигуля» или иного представителя российского автопрома. Сплошь иномарки.

Матвей на секунду задумался – вот ведь странная до иезуитства вещь. Казалось бы, из каждого утюга сообщают о падении уровня жизни россиян, о кризисах, волнами накатывающих на страну, о цене на бензин, в очередной раз перешедшей психологическую грань. Но это нисколько не влияет на желание соотечественников передвигаться на собственном автомобиле. И непременно импортном. Хотя само понятие импортное, в связи со сборкой мировыми автопроизводителями основных своих моделей в России давно уже стало проходным. И тем не менее люди находят деньги и на покупку, и на содержание своих железных коней. Люди беднеют, машины становятся дороже, но все странным образом совпадает в их желаниях.

Матвей давно уже не имел своей машины – хватало и тестевой старенькой «Тойоты», на которой они по очереди ездили на дачу. Да и не чувствовал он нужды и желания торчать в изматывающих пробках Москвы. Как-то так складывалось, что особо передвигаться по городу ему не было нужды – все необходимое находилось рядом…

Эх, Измайлово… При всей своей, честно сказать не очень крепкой любви к Москве, Матвей трепетно относился к двум ее районам – наполненному московским волшебством Останкино и зеленому, доброму Измайлово. И если в Останкине он любил просто гулять, особенно теплой ранней осенью, когда земля покрывается густым слоем павших дубовых листьев, а в воздухе ощущается тот тонкий, почти уловимый аромат старой Москвы, то в Измайлове он чувствовал себя просто дома. Выйдя из метро, проходил по узким, зеленым улочкам и попадал на Первомайскую улицу, где всегда останавливался, завороженно глядя по сторонам. Неширокая и тихая, застроенная разномастными домами всех времен и эпох, разделенная ровно наполовину двойным лезвием трамвайных путей она каким-то волшебным образом переносила Матвея совсем в другое место.

Не становилось шумной, суетливой Москвы, глох ее вечный гул, исчезало ощущение давления многих человеческих душ. И в наступившей тишине появлялась усадьба боярина Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, брата Анастасии, первой жены Ивана Четвертого. Которого позже нарекут «Грозный». И еще деревенька вокруг – сонная, дремлющая в полудневной жаре.

Именно отсюда и пошел знаменитый российский род Романовых, тех самых, императорских. Владеющих этой самой деревенькой вплоть до перехода ее в Царский приказ.

Был еще Измайловский остров на Серебряно-Виноградном пруду, где юный Петруша, будущий основатель русского флота, на маленьком ботике совершал свои первые плавания. Этот ботик он бережно сохранил и даже перевез его в Санкт-Петербург. И называл не иначе как «дедушка русского флота».

Все это было в восторженных глазах Матвея. И даже каким-то неведомым образом проявлялось в современном бестолковом облике этого района. Москва для него всегда была местом соединения несоединимых понятий.

В этом районе Матвей и жил последние годы, стараясь без нужды не выезжать за границы столь любимого им места. Собственно говоря, это было нетрудно – дача тестя находилась недалеко. Сразу за МКАД существовал поселок Восточный, где в Горенском лесопарке так любили гулять Матвей с Антошкой.

Все это мелькнуло и пропало из озабоченной Матвеевой головы. Становилось все прохладнее, и он начал замерзать в тонкой куртке. Еще раз растерянно оглянувшись, он с облегчением заметил надпись на металлическом щите – «Линия 7. Проход к Центру». Сгорбившись и засунув руки под мышки, двинулся в нужном направлении.

Перед самым выходом со стоянки, где стояли совсем уж дорогие машины, в кармане Матвея зазвонил телефон. Мельком глянув на незнакомый номер, он поднес трубку к уху.

– Алле? Слушаю!

После небольшой паузы из динамика, раздался тихий, приглушенный голос.

– Ты принес деньги для выкупа? – и добавил уже совсем зловеще: – Если нет – мы убьем твоего друга…

Матвей с сомнением отодвинул трубку и еще раз глянул на номер. Неуверенно пробормотал.

– Ладно, Серый… хорош прикалываться…

Непонятность происходящего рождало неприятное чувство в животе. Из трубки тем временем жестко продолжали:

– Сергей в наших руках! А его жизнь – в твоих… Медленно повернись… так. Покажи руки…

Неожиданно для самого себя Матвей понял, что боится. Сюрреалистическое ощущение – внешняя обыденность окружающего мира и грозные, невозможные слова из телефона. Наверное, это происходит не с ним? Откуда это ощущение одновременно пустоты и холодного липкого комка внутри? Он – просто человек, идущий на встречу к однокурснику. Никогда не имеющий проблем с полицией и властями. И все же – какая-то мелкая, виноватая часть его естества задрожала и эта противная, стыдная дрожь передалась всему его телу.

Он медленно повернулся и увидел свое растерянное отражение в тонированном окне стоящего на обочине автомобиля. Матвей не успел разглядеть марку машины, да и было совсем не до того. Презирая себя, он протянул руки вперед. Стекло медленно поехало вниз.

Из темной глубины салона на Матвея выдохнул клуб табачного дыма и густой смех. Еще ничего не понимая, он нагнулся и заглянул внутрь.

На заднем сиденье, тесно сомкнувшись сидели друзья Матвея – Серый, Ганс и еще кто-то, неузнаваемый в полумраке. Увидев их смеющиеся рожи, Матвей с шумом выдохнул долго сдерживаемый грудью воздух и помотал головой.

– Вот балбесы…

Смеющийся Серый, огромный и уже основательно пьяный, высунулся из окна и, тыча пальцем в грудь Матвея, заревел.

– Матюха! Ты лох!!!

Было так радостно видеть эти родные лица. После пережитого напряжения пришло расслабление – Матвей с силой обнял вылезшего из машины Серого и довольно болезненно двинул ему в бок, тот осекся, охнул, но продолжал смеяться.

Бар «Мясникофф» был полон. Клубы серого табачного дыма, иногда пахнущего совсем не табаком, постоянно перемешивались бродящими туда-сюда суетливыми посетителями. Громкая музыка, в стандартном для таких питейных заведений репертуаре, то и дело прерывалась громким смехом многочисленных компаний, сидящих в отделенных друг от друга тонкими перегородками кабинках. Взмыленные официанты, в форменных передниках, ловко уворачиваясь от не совсем трезвых клиентов, разносили в больших стеклянных стаканах пиво и немудреные закуски.

Было понятно, что в это место, во всей своей красе пришла та самая, так ожидаемая некоторыми слоями нашего общества, «пьяная пятница». И встречали ее люди самых разных классов и сословий. Компания «белых воротничков» тесным кружком сидя вокруг сверкающего кальяна, по очереди причащались к его сладкому дурману. Откровенно гопотистая банда, в спортивных костюмах, накачивала себя пивом, под столом доливая «беленькой». Туда тревожно поглядывал стоящий у выхода здоровенный вышибала, безошибочно угадывая причину будущих проблем.

Компания Матвея заняла самый дальний столик. Уже было выпито немало, и разговор прихотливо плутал вокруг да около, постепенно приобретая явственную круговую циркуляцию. Матвей, блаженно откинувшись на спинку дивана, по старой своей режиссерской привычке, сквозь дым наблюдал за людьми. Глядя на размытые лица, пытался угадать их явные и тайные стремления и желания. Этому его научила жесткая муштра театрального института- актерская школа Мастера, который требовал от своих студентов историй обо всех встреченных людях, разгадывая и разбирая на занятиях их тайный мир. Матвей только много позже понял и оценил этот драгоценный подарок – умение видеть живых людей, чувствовать их миропонимание.

Он увидел Серегу, который, подобно ледоколу, пробивающемуся через льды, разрезал своим массивным телом суету бара. В его мощных лапах были зажаты кружки с пивом и пакеты со сн э ками. Недолгий его путь закончился у псевдокожаного диванчика, куда он с шумом и плюхнулся, создав тектоническую волну, слегка подбросившую тощего Ганса. Тот возмущенно икнул, едва сумев спасти свою кружку с пивом. Серега заржал, выставил драгоценный груз и успокаивающе хлопнул Ганса по узкой спине.

– Жрать тебе надо больше, Ганс! А то высохнешь совсем! Кожа да кости…

Ганс скривился, глотнул, с наслаждением выдохнул.

– Да жру я… Кость у меня, того – тонкая!

Серый с сомнением оглядел его, хмыкнул.

– Ну да… кость тонкая. Зато рот резиновый – ты чего на пиво насел?

Ганс придвинул к себе принесенную кружку, сдул пену и через ее край хитро посмотрел на Серого.

– Пиво есть жидкий хлеб, и надлежит его употреблять при всяком возможном случае, дабы не приводить тело свое в истощение!

Дробно захихикал. Серый озадаченно округлил глаза и после паузы неуверенно спросил:

– Это откуда?

Ганс довольно хрюкнул в кружку и поднял лицо с нарисованными пивной пеной усами. Радостно проорал.

– Ганс святой Равноапостольский! Уложение о питии 18 года!

Был он сейчас невыносимо смешон – тощее тело, в военизированном френче, скуластое лицо под шапкой белобрысых волос, и льдисто-голубые глаза наглядно подтверждали его кличку.

Ганс, в миру Юрий Каренин, был яростным и фанатичным реконструктором. Специализировался он в основном на периоде Второй мировой войны, выбрав для собственной реализации сторону вермахта. За что, собственно, и бывал бит нашими патриотичными согражданами – идущий по улице белобрысый немчура в эсэсовской форме вызывал прямо-таки генетическую ненависть у русского человека. В его маленькой квартирке, забитой до отказа разным военным хламом, проживали такие же маленькие и светлые жена и сын. И, как ни странно, они целиком поддерживали увлечение своего главы семейства.

Сейчас, в баре, сидящие рядом, подвыпившие Серый и Ганс являли поразительное, коренное несходство, иллюстрировавшее визуальное различие русского этноса. Огромный, темноволосый, краснолицый Серега и маленький белобрысый Ганс, являясь этнически русскими, находились явно в разных полюсах расовой сегрегации.

Интересно – лениво подумал Матвей – а как я выгляжу в их компании?

Он сидел, отвалившись на спинку дивана, держа в руках кружку с недопитым пивом. Его состояние опьянения достигло той чудесной точки, когда весь мир состоит только из приятных вещей. Приятный шум бара, приятный запах сигарет и самое главное – приятные люди вокруг. Его захлестнуло чувство общности со всем миром. Матвей наслаждался. Он смотрел на своих непохожих друзей, слушал их обычный треп и отдыхал душой.

Где-то посередке… – додумал он.

Из всей их большой компании, за заставленными пустыми стаканами и кружками столом, остались только они втроем. И это тоже было правильно – они всегда заканчивали вечеринки. Трое неразлучных друзей со школьной скамьи. Жизнь бросала их и раскидывала в разные стороны, но неумолимый рок вновь сводил и швырял в жернова юношеских приключений. Разошлись по домам более дисциплинированные, а может, просто уже наученные наконец горьким опытом Димка, Рита и Вадик, загруженные пивом под горло, но демон Большой пятницы уже управлял оставшейся троицей. Будущий вечер, в связи с этим был покрыт туманом неизвестности.

Серый наконец не выдержал. С умеренной силой, зная разрушительную мощь своей руки, стукнул по столу и провозгласил, сведя густые брови:

– Доколе будем полоскать барские кишки этой бодягой? Не пора ли водочки, господа?

И с отвращением поглядел в кружку. Ганс встрепенулся и просиял. Он вскочил и отдал честь, вызвав неодобрительные взгляды гопотистой бригады.

– Я понял вас, минхерц! Будет исполнено в лучшем виде!

Подхватив плащик, он резво ускакал в сторону выхода. Серый и Матвей переглянулись, одновременно хмыкнули. Водку в баре не продавали, в магазинах, по новой традиции после десяти тоже, но Ганс умудрялся находить искомый напиток в любое время и в любом месте.

Он говорил, что после десяти на улицах города появляются новые вурдалаки нового времени. Это было братство Гонца – люди, отправленные за добавкой. Узнавая друг друга с феноменальной точностью, они передавали информацию о точках, где можно было взять вожделенный продукт. И ведь брали!

Матвей допил свое пиво, поставил кружку и посмотрел на раздобревшего, расплывшегося на диване Серого. Тот улыбнулся и подмигнул Матвею.

– Вот, Матюха! Так и живем… канешно не столицы ваши, но видишь тоже мал, мал веселиться можем…

Матвей достал две сигареты из пачки, подкурил их и одну отдал Серому. Затянулись. Матвей с симпатией махнул Серому.

– Куйня это все, Серега! Москва, Питер, да любой город! Везде это дерьмо! – он обвел рукой задымленное помещение, – везде люди, а они, как говорил один классик, никогда не меняются…

Серый хмыкнул, почесал голову, вспоминая, затем выдохнул вместе с дымом.

– Э-ээ… «Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»

Матвей изумленно округлил глаза, глядя на довольно ухмыляющегося Серого. Недоверчиво спросил:

– Ты, это… серьезно? Все помнишь? Это же когда мы ставили Мастера? На втором, нет – на третьем курсе? Офигеть, Серега…

Серый довольно заржал. Протянул руку и положил ее на плечо Матвея.

– Эх, Матюха! Представь – все помню, до последнего слова! Ах, какая постановка была, помнишь? Весь институт собирался на показы!

Он загрустил, поджал губы. Затянулся и печально пробасил.

– Эх, времечко было… мне кажется, это были самые лучшие мои годы…

Матвей сочувственно вздохнул и загасил окурок. Затем встал, под недоуменный взгляд Серого, приосанился, взял в руку пустую кружку и хорошо поставленным голосом громко начал декламировать.

– «Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними? Умереть…»

Шум в зале прекратился, все обернулись и, открыв рот, смотрели на слегка пошатывающегося Матвея. Тот, увидев повернутые к нему изумленные лица, продолжил еще громче.

– «О! Бедный Йорик! Я знал его, Горацио. Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумки. Он тысячу раз таскал меня на спине. А теперь это – само отвращение и тошнотой подступает к горлу. Где теперь твои каламбуры, твои смешные выходки, твои куплеты? Где заразительное веселье, охватывавшее всех за столом?» А?

Серый встал и в порыве чувств обнял Матвея. Громко проорал.

– Матюха! Ты чертов гений!

Матвей похлопал его по спине и гордо посмотрел в зал. Переглянувшись, люди за соседними столиками начали аплодировать. Матвей шутливо поклонился и рухнул на диван. Серый слил из всех кружек остатки пива и протянул Матвею. Растроганно, умильно глядя ему в глаза тихо прошептал:

– Эх, Матвей… какое время… какие мы были…

Затем обернулся и грозно посмотрел на смотрящих в их сторону посетителей. Сразу же восстановился обычный шум, и каждый занялся своим привычным делом – пьяная пятница продолжала сбор своей обычной дани. Серый забрал кружку из рук ослабшего Матвея, залпом допил остатки и грохнул ею по столу.

– А Наташка твоя – зря! Нельзя так с мужиком… не понимают они нас… Вот ты сейчас, что делать будешь?

Он грозно выставил на него палец. Матвей пожал плечами, раскинул руки, едва не теряя равновесия пробормотал:

– Бухать, Серый! Сегодня я буду бухать…

Серый раздраженно мотнул головой.

– Да не… я вообще!

Матвей закурил новую сигарету и долго махал спичкой, пытаясь ее затушить. Наконец спичка погасла, он проводил взглядом синеватый дымок, вздохнул.

– А-аа… пока здесь останусь, Серый… батя в больничке, пока мамке помогу… а там… там посмотрим. В театре меня не ждут… как и дома – на хрен я им всем сдался, проекты-мроекты все заглохли… тоска, Серега… тоска.

Серый пересел к нему, обнял за шею и заговорщически прошептал, дыша горячим перегаром в ухо Матвея.

– Ты не боись, Матюха… здесь не пропадешь! Друзья есть, мякина в башке – и здесь жить можно! Хули нам институт дал? Ты хоть по сцене походил – до Москвы вон добрался, и чё! Ну, а я? Тыркался сначала по утренникам да по корпоративам – задолбало! Да и все наши – кто куда… Юрка Пугачев – представляешь, в полиции работает, а Костя Пономаренко в эти, как его, стилисты подался. Из девчонок только Катька и Сонька в театре, а остальные… Вот и я – плюнул на этот театр, да в бизнес подался! Тут ведь тоже играть надо, Матюха! И как играть…

Матвей поморщился и отодвинулся от Серого. Жалобно попросил:

– Меня сейчас вырвет, Серёга! Не дыши на меня, а?

Серый недоуменно посмотрел на него хмуря брови. Затем хмыкнул и, набрав полные легкие воздуха выдохнул в лицо Матвея. Тот откинулся на спинку дивана и мучительно проревел.

– Серый, скотина!

Серый пересел ближе и, непрерывно хохоча начал дуть в лицо уворачивающегося Матвея. Тот схватил его за шею и попытался пригнуть к столу. Увы, силы были неравны. Легким движением головы Серый легко уходил от захвата и снова выдыхал воздух в лицо Матвея. Наконец тот сдался и жалобно попросил хохочущего Сергея.

– Хорош, Серый! Сдаюсь…

Неожиданно над ними раздался меланхоличный голос Ганса.

– Веселитесь, господа?

Серый вскочил и пьяно обнял пахнувшего уличной свежестью Ганса. Громко заорал.

– Гансик! Фашист ты наш недобитый! Водки принес?

Ганс отряхнул руки Серого, с достоинством сел и, оглянувшись, вытащил из-за пазухи бутылку. Уныло пробормотал:

– Что же вы орете так ханурики… Принес…

Серый обнял их обоих и в восторге прорычал:

– Ото – дило, братцы! Вечер обещает быть нескромным!