Сдаваться нас не учили

– Сдавайся! Ты остался один!

Я молчу. Сжал кулаки. Должно быть, до боли – но боли нет. Эти почерневшие от грязи и крови лапы не могут уже болеть.

– Нас больше! Это конец! Сдавайся, и мы сохраним тебе жизнь!

Я смотрю на искаженное яростью лицо. Застывшее и залитое кровью и гарью лицо. Как тебя звали, боец? Кто ты, откуда? Не знаю. И не узнаю уже. Знаю только, что ты сражался со мной. Плечом к плечу. Что тебя не научили сдаваться и отступать. Что ты остался здесь со мной, на последнем рубеже. Остался один из немногих, давая уйти жителям. Уйти куда-нибудь подальше. Спастись и жить. Мстить, если смогут.

Эти пули ты поймал вместо меня.

Я жив, а ты ушел.

Полегли все, кто остался с нами.

– Ты слышишь? Это последнее предупреждение!

Продавшийся гад орет, надрываясь. Предатель. Это он сдал всех. С потрохами. А сейчас выслуживается. Думает, что если хотя бы одного возьмут живым, это как-то его оправдает.

Я проверяю оружие. Патроны закончились. Но автомат можно использовать, как дубину. Им можно бить и без патронов.

– Ты разве не хочешь жить, солдат? Вернуться к родным?

Я не могу вернуться. Уходя, я обещал, что буду бить врага до последней капли крови. До последнего дыхания. Что вернусь живым, но только тогда, когда последняя вражеская гнида сдохнет, и больше никто из них, сволочей, никогда не ступит на нашу священную землю. Это мой долг.

Я не могу вернуться. Потому что те, к кому я всем сердцем рвусь, попали в окружение. Их… их больше нет. Расстреляли. Я чуть не убил того парнишку, который доставил эту новость. А чем он виноват, спрашивается? Ничем. Боли в сжатых кулаках нет. Нет ее и там, под темнеющей от крови одеждой. Нет там, куда шандарахнуло осколком во время атаки. Нет там, куда, вроде бы, навылет прошла пуля-дура.

Зато внутри, где-то очень глубоко, где-то в груди, где, должно быть, прячется душа и остатки человечности, а теперь просто черная, бездонная пустота… вот там болит. Глухо. Тупо. И там жжет. Пожирающим огнем жжет.

– Последний шанс! Мы не хотим убивать тебя…

Что ж. Пора.

Я встаю и выбираюсь из окопа. Наскоро выкопанная оборонительная точка. Чтобы задержать противника, насколько можно. И мы задержали. Даже больше, чем можно. Но все равно. Нас не учили сдаваться.

Я вижу эти испуганные лица. Они боятся меня. Боятся монстра, который выжил там, где не должен был выжить никто после той чудовищной атаки. Я делаю несколько шагов вперед. Их осталось человек двадцать – разношерстные, потрепанные, уже не такие уверенные в себе и наглые. Кто-то попятился, увидев мою яростную грязную харю. Те, у кого нервы покрепче, навели стволы на меня.

– Руки вверх! – горланит предатель. – Стоять!

Я остановился, сделав еще пару шагов. Так, чтобы быть ближе к ним.

– Оружие брось!

Я медлю.

– Брось, я сказал!

Медленно, играя на нервах, я кладу автомат под ноги.

Один из гадов что-то говорит на своем каркающем языке другому. Приказным тоном. Тот и еще двое вскидывают оружие и, насторожившись, идут ко мне. Они не верят в удачу. Они хотят просто пристрелить, уничтожить чудовище. Но не решаются. Зачем? Уже не важно. Вот они подошли. Двое держат на прицеле. Один, белобрысый, со шрамом на лбу, подходит ближе всех и наклоняется, чтобы поднять мой автомат. Что ж…

Я врезаю коленку ему в рожу, быстро, сильно, как камнем в арбуз – чтобы треснуло. Отшвыриваю его, как куклу, на соседних – так, чтобы была куча-мала и беспорядок.

Поднял автомат и наотмашь прикладом саданул ближайшего гада в челюсть – вывернул, вышиб пару зубов и сочный плевок крови. Чтобы не встал. Резко нагнулся и рванул вперед, прямо на кучу-малу, топча лежачих.

Я бегу и несу смерть. Несусь прямо в гущу оторопевших, на пару секунд застывших от неожиданности врагов. Дикий, первобытный крик, от которого цепенеют нервы и волосы встают дыбом. Это огонь, тот самый огонь, бушующий в пустоте, рвется наружу. Я не сдерживаю этот огонь. Я берсерк. Я не знаю пощады. И пощады не будет…

Удар. Кровь. Хруст. Наконец они очнулись. Глухо плюют пулями в ответ автоматы. Что-то попадает, что-то мимо. Я не чувствую ни боли, ни того, что должно меня остановить. Врезаюсь в автоматчика и разбиваю его поганую башку, каким-то неимоверным образом переворачиваю полуживое тело и прикрываюсь им, как щитом – гады стреляют в своего же, пытаясь достать и остановить меня. Я зверею. Вижу дикий страх на чьем-то лице, лице бедолаги, который оказался рядом. Набрасываюсь на него зверюгой. Повалил и приложил лицом об землю. Вдавил. Так, чтобы навсегда. Еще одного сбил ударом ноги под колено. Тот упал, как подкошенный. Вырываю автомат из его застывших от страха рук. Добиваю.

Даю очередь по обескураженному стаду. Да. Теперь это стадо. Стадо обреченных. Это уже не захватчики. Не грозный отряд карателей, вооруженных до зубов и безнаказанно убивающих невинных людей. Уложил пятерых, пока автомат не заело. Ну и что. Стадо трусливых сволочей это не спасет.

Как таран несусь вперед. Низкий, упитанный, с перекосившимся от страха лицом гад что-то орет, жмет на курок и резко бледнеет. Я не понимаю этот поганый язык и не разбираю слов. Он смотрит на меня, как на ожившего мертвеца. Я сворачиваю ему шею и пру дальше. Здоровенный детина втыкает нож в плечо. С размаха, сверху. Я долбанул ему лбом в переносицу – резкий хруст, кровища. Детина был в каске, я без. Кровь его и моя. Стряхиваю его руку с рукояти и выдергиваю нож. Добить гада. Нож вспарывает ему шею – сбоку, по артерии. Красный горячий фонтан заливает землю, когда выдергиваю. Заливает лицо. Рукоять становится тоже горячей.

Меня что-то сбивает с ног. Опять глухие звуки выстрелов. Я рычу, давясь кровью. Встать. Надо встать. Ни один из них не уйдет отсюда живым.

Крики страха возобновляются, дикие, истерические и безнадежные, когда я все-таки встаю. Лицо застилает темная пелена – я стряхиваю ее, она рваными струями летит в стороны. Земля уходит из-под ног. Но я собран и снова пру на них. Огонь, дикий, неистовый огонь захлестывает снова. Меня не учили сдаваться…

– Шш-шшшааааааааайзеее! – срываясь на визг, нервически орет один из оставшихся. Бросает оружие и, спотыкаясь, бежит куда-то в сторону. Подальше. Без оглядки. Другой палит почем зря. Но я настигаю его. Глаза сволочи округлились, когда я втыкаю в него нож. По самую горячую рукоять. Другой рукой вырываю глаз вместе с веками и куском лица. Развернулся и заехал в висок еще одному. Рука – молот. До хруста. Набрасываюсь на третьего, удар-таран в челюсть, которым я ломаю кирпичи. Потом сразу еще. Добавил ногой по голове, впечатал прямо в камень, на который он упал.

Еще один убегающий не добежал пары шагов – я ухватил его за ногу, тоже повалил, поднял камень. Получай…

Камень летит в другого, отстреливающегося. Он охреневает от того, что пули не берут цель. Но, похоже, что берут, потому что камень попал не туда, куда должен был, и гад просто роняет автомат. Спотыкается, падает. Я плюю кровью, встаю и добиваю его.

Один из отряда, последний, целится в меня, но вместо выстрелов просто щелчки. До него пара метров. Голыми руками, гад. Я сверну твою башку голыми руками, и мне не нужно оружие…

А предатель ползет по земле, весь в грязи. Что-то шепчет, скулит, всхлипывает. Я иду за ним. Ноги подкашиваются, но я иду. Предатель слышит мои тяжелые, глухие шаги. Пытается ползти быстрее. Скулит еще сильнее и противнее. Я хватаю его за шиворот. Поднимаю на ноги. Разворачиваю лицом к себе. Чтобы заглянуть гниде в глаза. Чтобы он заглянул в мои. Я вижу, как бледная рожа становится просто белой, как полотно. Он видит. Видит то, что ждет предателей в конце. Рот беззвучно открывается. Но слов не получается. Страх сковывает все.

Одна рука уже не слушается. Висит плетью. Но другая – работает. Пальцы – сталь. Они сжимаются на горле предателя. Предатель хрипит и дергается, но не долго. Сталь сжимается до хруста.

Вот и все.

Ноги еще слушаются. Я делаю несколько шагов. Оставляя темные кровавые следы. И я знаю, почему темно-бурая пелена залила лицо и глаза.

Но ноги – несут. Вот сделан шаг. И еще. А потом я остановился. Поднял к небу глаза. Низкое, темное, в тучах. И только один клочок – ясный, легкий, светлый. Там пробивается солнце. Родное, яркое, слепящее. И как будто бы даже мирное небо. Мирное небо над головой…

***

– Этот русский был неубиваемый, он шел как огромный медведь, которого не берут пули, он оживал после каждой автоматной очереди, это был не человек, а сам дьявол…

Голос старого Генриха дрожал и трясся. Он никому не рассказывал эту историю так, как было на самом деле. Всегда приукрашивал. И детям, и внукам, он рассказывал и пересказывал десятки раз, как их доблестный отряд на захваченной территории уничтожил неубиваемое чудовище. Как все погибли, кроме него. Как он всадил последнюю пулю и добил порождение преисподней…

Но только сейчас, в этот ненастный сырой день, он решил поведать истину. Ему было горько и стыдно, даже спустя годы. И жутко, нечеловечески страшно. Страшно, как тогда, когда он сбежал с поганого побоища, когда тому русскому солдату, убитому и искалеченному, будто потусторонние силы помогали снова вставать и идти в бой, несокрушимо и яростно, голыми руками и всем, что попадется под руку, убивать. Зверски, страшно, кроваво… Генрих чудом сбежал. Трусливо унес оттуда ноги. Но это сейчас так кажется. А тогда это был самый разумный вариант.

– Но ты же его убил, дедушка? – спрашивал, глядя наивными глазенками семилетний Ганс, самый младший из внуков.

– Да, – неожиданно вдруг снова соврал Генрих. Он передумал говорить неприглядную истину. Но все-таки часть правды решил не скрывать. – Это был достойный противник. Но лучше бы нам тогда с ним не встречаться…

Он замолчал, слова исчезли – мысли и воспоминания унесли далеко-далеко, в пропасть прошедших лет. Он навсегда запомнит это непобедимое чудовище. Воина страны, которую так и не удалось покорить в той гадкой, страшной и, как казалось Генриху сейчас, вовсе ненужной войне…

Воина, которого не учили отступать и сдаваться.

Две минуты

– Сидеть! Всем сидеть, суки! Самолет захвачен!

Тип в маске орет благим матом, тыча пистолетом то в одного пассажира, то в другого. Без акцента, чисто. Нервничает сам и заставляет нервничать других. Еще бы.

Да и не он один, если честно. Его напарник рядом. В середине салона еще двое. Трое в начале. Один из них резко врезает по голове рукоятью пистолета мужику, который ничего не делал, просто пялился. Пялился на ствол. На террориста. На скрытое под маской лицо. Наверняка думал, что смотрит в лицо смерти… Но получил он не смертельно. Упал вбок, спустя секунду застонал.

В салоне послышался истерический женский визг. Оборвался на жуткой, импульсивной ноте, как будто перекрыли кислород. Я вижу, как уткнулся лицом в ладони сосед слева.

– Всем сидеть, суки! Оставаться на местах, блядь! Я не шучу! Если кто рыпнется – башку снесу! Слышала?! Слышала, тварь?!!

Гад без особых причин наезжает на девушку, которая сидит на ближайшем сиденье. Схватил за волосы, пригнул, ткнул ствол в затылок.

– Тихо всем! Самолет захвачен. Нам терять нечего. Всех поубиваем если не будете слушать!

Он чуть не брызжет слюной, голос срывается. Рука дрогнула. Палец на курке.

Когда он заткнулся, вступил в диалог более спокойный и властный голос.

– Всем сохранять спокойствие и оставаться на своих местах. Если вы не будете нам мешать, то никто не пострадает. Сидеть тихо на своем месте и молчать.

Это смертники. И им реально нечего терять. В масках только двое. Остальные не удосужились принять мер, чтобы скрыть личность. Да и это уже неважно.

Как они проникли на борт? Как пронесли оружие? Современные аэропорты охраняются первоклассно. Жесткий контроль и проверка каждого пассажира. Любой подозрительный и потенциально опасный предмет изымается. Системы безопасности работают как положено. Так откуда они здесь? И ладно, если бы это был один псих. Но их восемь. Вооружены. Семь в салоне, один в кабине пилотов. К нему пробирается еще один.

Впрочем, кто, как, откуда и зачем – уже неважно.

Я знаю, кто они. Трупы.

Они думают, что все под контролем. Стадо беззащитных двуногих заперто в клетке с ними, хищниками.

Пусть думают так. Когда они поймут свою ошибку, будет уже поздно. Неважно, какие они преследуют цели. Для чего и во имя чего вознамерились убивать мирных граждан. Мне тупо похуй. Тех, кто взял в руки оружие и направил против невинных людей, я устраняю. Количество значения не имеет. Это моя работа.

Восемь нелюдей. Восемь трупов.

Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь. Две минуты. Должно хватить.

Крикун и его напарник всего в метре от меня. Первым надо обезвредить крикуна – того, что приставил ствол к голове девушки.

Нервное сыкло. Надо переключить его внимание на меня.

Я медленно поднимаю руку.

Крикун зыркнул бешеным взглядом.

– Что?!

Рука с пистолетом расслабилась, палец на курке тоже.

– Уважаемый… мне надо выйти.

– Куда, блядь, тебе надо? Ну-ка сидеть!

Он наводит ствол на меня. Думает, что быстро. Хуй тебе, засранец.

Я вскочил с сиденья резко, на ходу бросил связку ключей в рожу напарника крикуна. По пути перехватил ствол левой рукой – надавил вниз и рванул на себя. Правой локтем заебенил в переносицу, четко и мощно, так что тупая башка крикуна откинулась глубоко назад. Зарядил с ноги в колено напарнику, ломанулся, повалил, выбил ствол – упали все втроем. В тесноте коридора образовалась свалка. И это сработало – остальные не решались стрелять. Пока не решались. Счет идет на секунды. На доли секунд.

Когда они сообразят, что надо не палить по мне, а просто взять одного из заложников на прицел, будет поздно.

Я этого не допущу.

Стрелять из положения лежа в тесном пространстве, полном людей, да еще так, чтобы попасть в нелюдей – задача непростая. Но меня этому учили. И я не промахиваюсь. Я просто попадаю.

Три выстрела – два в головы, один в плечо. Двое террористов падают замертво, разбрызгивая красным. Третий сжимает плечо, роняет оружие и падает в проеме между креслами.

Четвертый выстрел запаздывает, но все равно настигает цель. Еще один террорист падает. Последний из стоящих смотрит на тех, кто упал, и тупит. Что ж, его проблема.

Я стреляю в него… но гадское оружие дает сбой. Осечка. Щелчок вместо выстрела. Черт… Но мне не впервой лезть на амбразуру. Да и какая тут амбразура? Так, еще один мудила с пистолетом…

– Стоять! – орет мудила. И я встаю. Резко, быстро. Нужен ураган. И ураган будет. Мудила не успевает опомниться, но стреляет. Плевать. Пулей больше, пулей меньше… Я налетаю на него, сметаю точным ударом в горло. Мудила заглох и, хрипя, завалился на пол. Лежать я ему не дал – подхватил за голову и резко повернул вправо – хруст позвонков, сдавленный противный булькающий хрип. Раненый в плечо попутно тоже получил свое, и теперь в глубоком отрубоне. С ним еще будем разбираться. После.

Оборачиваюсь.

Крикун лежит неподвижно. Тот, что был с ним рядом, пытается встать.

Пара секунд – я уже рядом. Тяжелый удар с ноги в челюсть. Добивающий в висок. Готов. Крикун – тоже. Через секунду. Нехер церемониться. Мои руки в крови. Что ж, это моя работа…

Двух минут хватило с лихвой.