Глава вторая

Одно внезапное мгновение без видимой причины и с одинаковым равнодушием губило надежду или, наоборот, несло спасение отчаявшемуся и называлось «случаем», словом непостижимым и всесильным, как Адонай, Саваоф, Аллах и, возможно, было еще одним именем того же Бога, в которого Андрей не верил, хотя признавал, что тот в своем ослепительном отсутствии влияет на судьбы людей больше, чем любое реальное явление, – случай этот создал Андрея на третьей от Солнца планете не спрутом, не ястребом, не волком, а человеком, сделал так, что он родился в Петербурге, уехал работать на чужбину, полюбил еврейку и сейчас мучительно ждал чуда в больнице «Шаарей цедек», где врач, склонившийся над Юдит, знал, что после колоссальных усилий, когда больной возвращается, наконец, к жизни, что-то, непонятное и властное, может мгновенно превратить победу в поражение…

– Она очнулась! – раздался голос над головой Андрея.

– Что? – не сразу понял он.

– Сотрясение мозга, полагаю, несерьезное, – пояснил врач, худой, в тяжелых темных очках. – Я дал ей успокоительное, пусть побудет под наблюдением до завтра.

Андрею позволили остаться возле Юдит на правах мужа, кем он представился в приёмной. Это вырвалось машинально и удивило его самого. Он не мог предвидеть будущее, но осторожность говорила ему: так надо. Тот самый случай, которому он не переставал удивляться, отдал ему почти незнакомую девушку, и с тех пор Андрея вело какое-то вдохновение, знающее, как удержать её навсегда.

Кроме Юдит, в палате лежала длинноносая мужеподобная девица, беспрерывно ворочающаяся с боку на бок. Иногда она вставала, страдальческой тенью маялась в полумраке и однажды, призналась Андрею тонким, ломающимся фальцетом: тяжело, милый. Ему было жаль её, но он понимал, что это просто избыток жалости к Юдит, разметавшейся, как усталая девочка, на белых простынях.

Утром вбежала сестра, белокурая и толстая, дала Андрею ванночку с водой, сказав по-русски:

– Земляк, тебя как зовут? Я Варя из Самары. Можешь слегка помыть жену – лицо, шею, грудь, а я той займусь, – она хихикнула, кивнув на соседку Юдит. – Ты не поверишь, это был мужчина, а после операции – уж не знаю, что получилось. Ну, сделаешь?

Вот и первое испытание в той новой действительности, которую он сам придумал. Чувствуя себя вором, Андрей осторожно провел влажной марлей по усталому лбу Юдит со сбившимися прядями черных волос, бледно-золотистым щекам, полудетскому рту, казалось, обиженно вспухшему от его вчерашнего поцелуя. Он не хотел думать, что будет дальше, отдав власть пальцам, которые как бы самостоятельно тронули круглый подбородок, скользнули вниз и застыли над узким воротом ее халата. Сам же он старался смотреть на яркую картинку в углу, но тело его, не умевшее лгать, уже ощутило тепло, идущее от груди Юдит, и словно укололось ее острыми сосками. Андрея охватила дрожь, но тут снова раздалась волжская окающая речь, он стряхнул с себя наваждение, заметив, что его рука по-прежнему висит в воздухе, а Юдит впилась в него огромными глазами. Ну, слава Богу, очнулась, сказала Варя, и упрекнула Андрея, что же ты копаешься, надо все окончить до врачебного обхода. Внезапно ему стало ясно, что сейчас произойдет, и прежде, чем сестра успела распахнуть халат на Юдит, он отвернулся и быстро вышел.

Андрей бесцельно бродил по коридорам, пока уже знакомый ему врач не пригласил в свой кабинет. «Доктор доктор Гохберг» гласила табличка на двери.

– Я настоял на такой надписи, потому что, кроме диплома терапевта, у меня еще и ученая степень в психологии, – объяснил он, снисходительно отдавая должное собственной персоне. – Как мы себя чувствуем?

– Мы? – позволил себя иронично переспросить Андрей.

Тот не обратил на это внимания. Сняв очки, он подписал несколько бумаг и поднял к Андрею бледную физиономию:

– Юдит можно взять домой. Нет никаких последствий её падения, если не считать маленькой шишки на затылке. Кстати, кем она нам приходится?

Оставалось неясным, что означает множественное местоимение – профессиональную привычку или участие в волнениях собеседника.

– Жена, – последовал наглый ответ.

– Бросьте! Я был свидетелем инцидента в палате и понял, что вы еще не видели ее в полном естестве, – он вдруг по-мальчишески озорно подмигнул.

Андрей решил возмутиться, но слова врача звучали спокойно и профессионально, будто он размышлял вслух над абсолютно отвлеченной проблемой:

– Конечно, она совершенно особенная. Красива, невинна, чиста – качества, которые редко соединяются вместе, а совместясь, становятся сокровищем. Однако я не завидую вам. Анатоль Франс сказал как-то: невинные девушки есть, и это истинное несчастье. От себя добавлю – особенно в наш развращенный гедонический век.

Поверх вазонов с фиолетовой бегонией, стоящих на подоконнике, Гохберг окинул взглядом маячившие вдали нагромождения камней:

– Развалины домов – не самое страшное разрушение вокруг нас. Знаете, я человек тихий, меня с детства пугали рассказы об исторических катаклизмах: первой и второй мировых войнах, о революциях – буржуазной, затем большевистской, а по сути еврейской, и антиеврейской – нацистской, установившей Третий Райх, и Четвертый Райх, так я окрестил бы сексуальную революцию по имени ее вождя – Вильгельма Райха. Очень веселая, она тем не менее внесла печальный вклад в падение всеобщей морали. Человеческие ценности были перенесены из верхней половины тела в нижнюю. Тем, кому не дано прославиться умом или талантом, предоставлен теперь шанс выделиться иными способностями – например, количеством совокуплений на единицу времени или внушительностью половых органов. Любопытно, что когда наиболее примитивные племена черной Африки осознали, наконец, необходимость набедренной повязки, авангард белой цивилизации призвал публично обнажить все, что раньше считалось срамным. А дальше – наркотики, американские боевики, где герой ежеминутно посылает своих партнеров «ту фак», порножурналы с женскими ногами, раскрытыми каждому, в том числе детям, которые зовут друг друга «бен зона», сын проститутки, не понимая, что пачкают и себя, и собственных матерей, – Гохберг снова подмигнул Андрею, а тот, как и в первый раз, вздрогнул от неожиданности.

– Извините, – объяснил врач, – у меня врожденный тик, – и, снова водрузив на нос очки, продолжал:

– Многие из нас, даже самые уязвимые, смирились, бессильно отступили перед новой действительностью. Но существуют редкие натуры, которые никогда не привыкнут к постоянной пошлости и грязи, и их жизнь становится беспрерывным страданием. Уверен, что наша возлюбленная – среди них.

– Моя возлюбленная! – собственнически сказал Андрей.

– Что? Да, да, конечно, – пробормотал Гохберг.

За темными линзами врача, казалось, не было глаз, а только запавшие тревожные впадины, как у слепого, видящего то, что скрыто от зрячих.

– Я распознал особую ранимость Юдит по ее реакции на то, что произошло между вами. Она была в истерике, полагая, что вы видели ее голой, и понадобилась моя помощь, чтобы ее успокоить. Однако это спокойствие обманчиво. Должно быть, Юдит нашла единственную возможность очистить себя от унижения. Догадываетесь, какую?

Андрей догадался. Мысли и чувства его были полны этой странной девушкой, которую легко объявил своей женой. И все же то, о чем говорил врач – женитьба – рисовалась его воображению чем-то грубым и лишним, вроде клетки для двух птиц, не стремящихся улететь друг от друга. Но Юдит, Юдит! Воспитание сыграло с ней хитрую шутку. Как остро восприняла она свой мнимый позор, если замужество, бывшее до сих пор неприемлемым, вдруг представилось ей спасением!

– Кроме того, – методично продолжал Гохберг свой психоанализ, словно записывая его в карточку пациента, – по ее одежде можно понять, что она из религиозной семьи. Еврейка, даже родившаяся в галуте, никогда не слыша о едином Боге и не зажигая субботних свечей, хранит в крови отвращение к половому акту, которое идет от мистического первородного греха. Что же говорить о верующей женщине! Вы будете иметь дело не с Юдит, а с Саррой, нашей праматерью – именно нашей! – подчеркнул врач, – забеременевшей только в глубокой старости, наверное, потому, что всегда сопротивлялась супружеским притязаниям Авраама.

– Вы не любите верующих? – спросил Андрей.

– Я признаю, что они – реальная сила, способная сдержать деградацию, падение морали, разврат. После того, «что случилось», когда всеми овладела паника, они, единственные, не пали духом и поэтому на выборах взяли большинство голосов, включая таких заклятых атеистов, как я. Мы знали, что заплатим за это ограничением многих свобод, но тогда казалось, что порядок и спокойствие в стране стоят мессы. Теперь все выглядит несколько иначе. Кстати, операции по изменению пола, подобные той, что перенесла соседка Юдит, больше проводиться не будут. Они запрещены.

Доктор протянул ему конверт с назначениями:

– Так обстоят дела. Желаю удачи.

Андрей вернулся в палату после того, как окончили разносить завтрак. Юдит уже была одета и причесана, но к еде не прикоснулась. Оказалось, что пройти к ней было не так-то просто из-за группы девушек, окруживших кровать носатой соседки. Очень возбужденные чем-то, они говорили все разом и часто смеялись. Андрей поднес чашку с кофе к запекшимся губам Юдит, и она, вопреки его опасениям, выпила.

– Хочешь, уедем из Иерусалима? – спросил он и подумал, что хотя бы в одном иврит удобен: не нужно искать повода для перехода от далекого «вы» к близкому «ты». – Я живу в Эйн Карем, где нет развалин и городского шума и еще остались старые тенистые деревья и нетронутая трава. У меня там домик, и в нем пустует большая светлая комната. Ты будешь совершенно свободна. Да, я… – как это? – эпикорос, но и у меня в душе тоже есть святое, чем можно поклясться. Клянусь: ни я, ни кто-либо другой не станет тревожить тебя. – Он тронул ее руку. – Я буду невидим и неслышим, а если тебе понадобится друг – он будет рядом, за стеной.

Его голос потонул в хохоте девушек, сидящих у соседней постели, и он досадливо оглянулся.

– Не обращай внимания! – сказала самая веселая из них, с крашенными в бордовый цвет волосами. – Мы все делаем вместе, поэтому получается так шумно. Понимаешь, у нас в джаз-банде три девушки и один парень. Вдруг директору приходит в голову идея – уволить его, чтобы был чисто женский ансамбль. Тогда наш приятель исчезает…

Ее подруга, в черной рубахе до колен, продолжила:

– После долгих поисков мы находим его здесь…

Третья, необычайно высокого роста, подхватила:

– Выясняется, что он сделал себе операцию, и теперь… кто ты?

– Я думал… думала… – пропищала та, что лежала на кровати. – Я всегда чувствовал, нет, чувствовала…

– Ну просто спикер палаты! – сострила бордовая, и они стали хохотать все вчетвером.

Тут в дверях появились два новых посетителя, как-то очень похожие друг на друга в своей невзрачности, с испуганно-счастливыми физиономиями.

– Хвала Господу! – сказал мужчина, а женщина кинулась целовать Юдит.

– Мама, папа! – говорила та, беспокойно улыбаясь.

Сильное волнение уже вернуло краску на ее губы и блеск – темным глазам. Трудно было найти в ней что-либо общее с этими людьми, и Андрей еще раз убедился в том, что она принадлежит к особой породе. А может быть, родители извели, опустошили себя, отдав ей щедро и до последней капли все свои соки?

– Мы чуть с ума не сошли, пока нам не позвонила отсюда наша знакомая, старшая сестра, – радостно рассказывала мать. – Правда, Моше?

Муж кивал, исподволь косясь на Андрея, и тот, чтобы никого не смущать, повернулся к веселой девичьей компании, словно был с ними вместе.

– И теперь у нас в джазе, как в кино, только девушки, – ликовала та, что была с бордовыми волосами. – Я – труба! – она издала ртом резкий, почти металлический звук. – Та-та-та!

– Ты говорила, что побудешь у Зивы всего неделю, – упрекнула мать Юдит.

– Там хорошо, мама, тихо, спокойно…

– А я – ударник! – поклонилась Андрею девушка в черной рубахе, отбивая дробь на крышке столика. – Пам-пам-пам!

– Подруга не может заменить семью, – нахмурился отец. – Тебе известно, что должен прийти рав Бар Селла и с какой целью. Это большая честь для всех нас. Почему же тебя нет дома?

Юдит прошептала:

– Ты знаешь почему… И мама тоже. Из-за постоянных ссор между вами. А причина всего – молоденькая продавщица в нашем магазине…

– Я – сакс! – продолжала знакомство самая высокая, нажимая на воображаемые клапаны. – По-по-по!

Отец взорвался:

– Ты, девчонка, не можешь вмешиваться в дела родителей! Не хочешь жить с нами – не надо! Пойдем отсюда, Малка!

– Ну, а я – бас! – жиденьким фальцетом сказала новоиспеченная женщина, как бы перебирая струны гитары. – Тум-тум-тум!

Моше потянул жену к двери, его лицо дрожало, ноги спотыкались, словно путаясь в диком ритма джаза, а Малка тихо плакала:

– Что это?.. Что это такое – «тум-тум-тум»?..

Юдит смотрела им вслед глазами, полными слез.

Из-за непрерывных взрывов смеха Андрей еле уловил ее слова:

– Мне тоже нужно идти. Зива, моя подруга, даже не знает, где я была эти сутки… Простите, что разочаровываю вас. В какую-то минуту мне показалось, что я совсем свободна… но это ошибка… Не провожайте меня…

Юдит медленно прошла к выходу, затем – к стоящему на площади автобусу. Поднялась на ступеньки, взяла билет. Мимо поплыли недавно высаженные деревца, дома – новые и те, от которых остались только стены. Раньше она умела не замечать этого, представляя себе высокие красивые здания, стоявшие здесь когда-то. Нет, сейчас Юдит видела перед собой другое, странное – серые, сосредоточенные на ней одной глаза Андрея, но не лучисто-светлые, а словно погасшие навсегда.

Она вздрогнула, осознав, что все происходит на самом деле: там, на улице, в своем красном стареньком «форде» ехал он, провожая ее безнадежным взглядом.

Юдит втиснулась в глубокое кресло, почти не дыша и не поворачивая головы, и в то же время знала, что тот все еще рядом. Так продолжалось одну, две остановки, три. Потом Андрей пропал, и Юдит – тоже. Она словно перестала ощущать себя, понимать, что хочет и зачем живет. Все стало бессмысленным.

Внезапно пассажиры зашумели, возбужденно показывая на что-то. Она оглянулась и ахнула: вдали, за широким задним окном стояла красная машина, охваченная дымом.

– Остановите! – крикнула Юдит.

Водитель, пораженный отчаянием в ее голосе, осадил к тротуару, она побежала, бессознательно повторяя имя Бога, и вот оно – Андрей жив, невредим и, весь в копоти, возится с какими-то проводами.